Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Советская нота была вручена румынскому послу в Москве двадцать шестого июня, в 10 часов вечера. В ней было сказано, что правительство Советского Союза ожидает ответа в течение следующего дня, двадцать седьмого июня.
Ответ прибыл в срок. Но либо королевское правительство ничего не поняло, либо пыталось сделать вид, что не поняло: оно изъявило согласие открыть переговоры.
Захват Бессарабии был произведен без переговоров. Дипломатическая процедура понадобилась румынскому правительству, лишь когда зашла речь о возвращении захваченной
Правительство СССР нашло румынский ответ неудовлетворительным и предложило очистить Бессарабию в течение четырех дней, считая с двадцать* восьмого июня, с двух часов дня по московскому времени. Советское правительство «настаивало», как говорилось в ноте, на том, чтобы ответ был дан двадцать восьмого июня, не позже 12 часов дня.
Ответ прибыл в 11 часов утра. Королевское правительство наконец все поняло: оно безоговорочно принимало советские условия.
Конечно, население и власти были оповещены. Почему же Ионеску, как видно, ничего не подозревал? Что случилось?
Не знаю. По-моему, дело было, скорей всего, так.
Предупреждение о том, что большевики придут в такой-то час, Ионеску принял за новую и крайне вредную мистификацию и не сомневался в том, что к делу причастны его арестованные. Допрашивать их он не стал, а поскорей повез прямо в сигуранцу: там они все скажут, там с ними поговорят, как надо, и они все скажут!
Скорей всего дело было именно так.
Гудзенко и его товарищи, а также их односельчане-украинцы, то есть вся группа, которую мы оставили на дороге, не стали там задерживаться.
Возницы гнали вовсю, и две телеги весело катились рядом, везя счастливых людей.
Село оказалось'пустым — ни души на улицах. Все были на берегу,* примерно в километре вниз по течению, у белого домика, где помещался румынский пограничный пост. Там высаживались красноармейцы.
Крестьяне, возбужденные и радостные, помогали им закреплять лодки у берега. Доморощенный оркестр из трех скрипок и трубы, как умел, играл «Встречу».
Красноармейцы строились на берегу. Но жители не давали им сохранить строй. Они забрасывали новоприбывших полевыми цветами, обнимали, целовали, жали им руки.
Вот советский офицер вошел в домик.
Мальчишки, прильнув к окнам, видели, как румынский начальник трясущимися руками укладывал свои ставшие ненужными бумаги, вместе с ними суматошливо швыряя в ящик ваксу, сапожные щетки и прочие предметы своего обихода, которые все же могли еще пригодиться в жизни. Мальчуганы сообщали, что оба начальника подписывают какую-то бумагу. Вскоре они вышли. Стало тихо. Никто никогда не видел румынского офицера таким вежливым. Он все время щелкал каблуками, вытягивался, вскидывал руку к козырьку.
Советский командир был спокоен и деловит.
— Спустите флаг! — сказал он румынскому начальнику, и тот бросился исполнять приказание.
Все услышали, что советский начальник разговаривает с румынским по-молдавски, — не по-румынски, а именно по-молдавски, — и об этом сейчас же заговорили в толпе.
— Он наш! Он наш! — полетело из уст в уста.— Смотрите, у них молдаванин может быть офицером!
— Да здравствуют Советы! — крикнул чей-то высокий голос. Все тотчас громко повторили эти слова.
Румынский флаг спустился.
Минуту назад ветерок трепал его, надувал и отпускал. Теперь королевский флаг казался просто крашеной тряпкой.
— Ура! Ура! Ура! —гремело над рекой.
Румынские солдаты торопливо побросали в тележку
свое незатейливое имущество, сели в нее сами, сел с ними и начальник. Лошаденке дали такого кнута, что, если бы она только умела скакать или хотя бы бежать рысью, она, вероятно, так бы и поступила. Но это была немощная кобыленка: начальник всю жизнь обкрадывал ее на овсе и сене. Поэтому она плелась кое-как, и седоки еще долго могли слышать насмешки, улюлюканье, брань и проклятья, которые на радостях посылали им жители села.
— Однако почему же это не подымается советский флаг? — опрашивали в толпе.
Вот уже румынские пограничники скрылись за поворотом дороги, а советского флага все еще не подымали.
В домике находился советский солдат. Что он там делает?
Разведчики-мальчуганы снова прильнули к окну. Солдат подметал пол, убирал помещение. Вот он распахнул дверь, попросил тех, кто стоял слишком близко, отойти и вымел кучу мусора, затем раскрыл окно, и, лишь после того, как помещение было убрано и проветрено, над домиком поднялся красный флаг с серпом и молотом.
Бессарабия, ее земля и ее народ вступили в Советский Союз.
Красноармеец раздавал советские газеты. Их брали нарасхват, собирались вокруг пожилых, которые еще не забыли по-русски, и заставляли их читать и переводить.
Но вот советский лейтенант поднялся на крыльцо. Было очев'идно, что он собирается говорить. Все смолкли. Лейтенант поздравил народ со вступлением в семью советских народов.
Затем он счел нужным рассказать о себе.
— Дорогие матери и отцы, братья и сестры, — начал он. — Я сам молдаванин, крестьянский сын. Я из села Плоти, Балтского уезда. У отца было полторы десятины и семья в семь душ. Но это было давно. Теперь родители в колхозе. Я окончил среднюю школу, — по-вашему, гим* назию. Мой старший брат инженер, а сестра доктор. У родителей добрая хата и всего вдоволь, они старости не боятся. Это нам дала советская власть.
Мужчины слушали, обнажив головы.
Посыпались вопросы:
— А нам землю дадут?
— А семена?
— А машины? На том берегу работают машины, а у нас машины будут?
Все говорили одновременно.
— Вот что, граждане, — предложил лейтенант, — давайте по порядку. Кто хочет говорить — прошу сюда!
Лейтенант не мог понять, почему так взволновался народ, когда к трибуне стал пробираться некий пожилой, чуть сутулый крестьянин.
— Долой! — кричали в толпе. — Гоните его! Не лезь, Мазура, постыдись!