Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Невидимая рука писала жирной краской на стенах домов: «Долой румынских оккупантов! Да здравствует Советская Бессарабия!» Дворники замазывали эти надписи. Но прохожие только ухмылялись: каждый понимал, почему появилось свежее пятно на стене и что именно было замазано. Каждый как бы читал стертую надпись.
Пости фрау Тирбах нередко приходили озабоченные, плохо настроенные, хмурые.
Начальника бендерской сигуранцы, полковника По-песку, бог создал вралем. Полковник любил время от времени похвастать победами, которые он якобы одерживает над подпольем.
Однажды за ужином он рассказал, что наконец арестовал автора листовок, которые появлялись в городе в последнее время, и даже нашел у него чемодан с типографским шрифтом.
Сережа слушал с большим вниманием, восторженно цокая языком, и сказал, поднимая свою рюмку:
— Ах, как интересно! Желаю вам и в дальнейшем таких же успехов!
*Пусть не подумает читатель, — тост был искренний, потому что автором листовок был именно он, Сережа, а чемодан с шрифтом лежал в эту минуту в соседней комнате, у него под кроватью.
Сережа стал почти что членом семьи фрау Тирбах, и она не раз высказывала сожаление по поводу того, что у нее нет дочери: она бы выдала ее замуж за Сережу.
Так продолжалось почти полтора года.
В один прекрасный день Сережу арестовали.
Тучного герра Тирбаха едва не хватил удар. Почтенная фрау Тирбах свалилась больная.
— Кому же теперь верить? Кому верить после этого?!— беспрерывно, как в бреду, повторяла она.
Но больше всех были потрясены офицеры сигуранцы. Полковник Попеску ходил мрачнее тучи. Ему было стыдно и страшно: он дал себя обвести вокруг пальца. И кому? Юнцу! Мальчишке!
Полковник настолько опасался последствий своего ротозейства, что даже стал склоняться к мысли выпустить Сережу на свободу, как арестованного якобы по ошибке. Кстати, и обстоятельства благоприятствовали этому намерению. Так, например, обыск не дал никаких результатов. Ни шрифта, ни рукописей, ни брошюр, пи листовок, ни каких бы то ни было других изобличающих материалов найдено не было.
Арест был произведен на основании доноса провокатора. Провокатор — человек проверенный, и все, что он сообщил, было, несомненно, правдой, но все же донос можно объявить ложным, провокатора сгноить в тюрьме, а перед Сережей извиниться и отпустить его. Это было бы, конечно, лучше, чем самому быть изобличенным перед начальниками и подчиненными и перед всем городом в том, что он, грозный начальник сигуранцы, чуть не ежевечерне встречался. с опасным подпольщиком, ел и пил с ним, пел под его аккомпанемент и за целых полтора года не догадался, с кем имеет дело! Каким надо быть ослом, прости господи! Каким колпаком!
Однако осуществлению сего благого замысла полковника Попеску помешали важные обстоятельства.
Один из арестованных по тому же делу, не выдержав пытки, подтвердил сведения провокатора о том, что Сережа был членом городского комитета партии большевиков, что его перу принадлежало большинство появлявшихся в городе листовок и что через него поддерживалась связь с левым берегом. Показание было
запротоколировано, и это сильно осложняло дело с освобождением Сережи.
Осложняло, но все же не делало невозможным: разве нельзя уничтожить и протокол?
Но было и более серьезное обстоятельство.
При допросе Сережи пожелал присутствовать специально прибывший из Кишинева крупный начальник, некий полковник Отеску, рыхлый пожилой толстяк.
Сначала он взял с Сережей отеческий тон. Заглядывая в его дело, полковник участливо расспрашивал юношу о нем самом, о его родных и высказал горячее соболезнование матери, у которой арестовали сына,.единственного сына, образованного сына, такого сына!
— Ах-ах-ах! — сокрушался толстяк. — Такой молодой, вся жизнь впереди, и вот какие-то скверные люди запутали вас, а вы клюнули, как простачок! Ах, как обидно! Скажите, вас уже допрашивали?
— Допрашивали.
— И вы, я надеюсь, благоразумно дали полезные сведения?
— Нет! Я не дал никаких сведений.
— Вот как?! Но, я надеюсь, вас не били?
— Нет, били.
— Неужели?! Ах, как досадно! Полковник! — обратился толстый Отеску к длинноногому Попеску. — Что же это у вас тут делается? Молодой человек неразговорчив, но разве можно за это бить?
Сказав это, он встал из-за стола, неторопливо подошел к Сереже, погладил его по голове, приговаривая «бедный мальчик», «бедный мальчик», и внезапно со страшной силой ударил его кулаком в лицо.
Впрочем, даже это не исключало для Попеску возможности замять дело, порвать протокол, отпустить Сережу как арестованного по ошибке.
Но Сережа сам невероятно затруднил эту задачу. Он вскочил, как подброшенный пружиной, отступил на шаг и с такой силой хватил толстобрюхого Отеску носком башмака в низ живота, что тот не смог удержаться на своих коротких ножках и, неистово крича и воя, упал наземь.
После этого Сережу долго били. Он лишался чувств, но его окатывали водой, приводили в сознание и снова били и требовали, чтобы он назвал членов организации.
Истерзанный, окровавленный, оглушенный, в изодранной одежде, Сережа лежал на полу и, тяжело дыша, молча смотрел на своих мучителей глазами, полными презрения.
В голове у него гудело. Все же он расслышал, как кишиневский полковник, еще продолжая держаться за живот, ругал бендерского полковника:
— Теперь вы видите, с кем дружили, кто водил вас за нос?! Да вам не в сигуранце служить, а в бане!, В бане! В бане! Я так и доложу генералу!
Опростоволосившийся Попеску подсчитывал в уме, какую взятку придется сунуть полковнику Отеску за то, чтобы тот и в самом деле не вздумал болтать перед генералом. И так как сумма вырисовывалась значительная, то ГТ^песку с досады ударил лежавшего на полу Сережу ногой. ,
Сережа дышал тяжело, прерывисто. Лицо у него распухло. Голос стал глухим. Все же он собрал силы и сказал довольно внятно:
— Ничего, мерзавец! Ты уже под мою музыку пел, ты еще и попляшешь!
— Поднять его на ноги! — крикнул Попеску, озверев.
Палачи подняли Сережу и прислонили к изразцовой
печке. Тогда Попеску замахнулся на него кулаком.
Ударить, однако, не довелось: Сережа схватил со стола чернильницу и выплеснул содержимое прямо полковнику в лицо.
Потом Сережа долго пролежал в больнице.