Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
305
— Сам, конечно, не выдаст. А если баптистский батько прижмет, не знаю, как тогда будет. Лучше давайте осторожно. Впрочем, — вспомнил Гудзенко, — по-моему, его и дома нет: он не в город ли поехал? А ну, Мишка, бежи до тети Марии Сурду, — обратился Гудзенко к своему сынишке. — Кажи, що я хочу с добрым чоловиком до ей зайти. А ну, веселей! Давай по-военному!
Мишка, паренек лет десяти, крикнул «зараз», поджал «по-военному» локти и побежал.
— А може, дядька Георгия забачишь, то айда тикай до дому! — крикнул ему отец вдогонку.
Мишка ответил каким-то раздраженным тоном:
— Та з-з-знаю!..
— Так, так! — говорил между тем Сергей Николаевич. — Ушел он в секту, значит?!
— И чего он там не видел, скажите мне, — промолвил Гудзенко. — Сменял православного попа на баптистского— хрен на редьку — и думает, что это он до самого бога добрался... А всё куркули наши! Стали они евангелия получать из Германии и ходят сытые к голодным и доказывают, что мало кушать — для здоровья польза.
— А много их?
— Кого?
— Сектантов?
— Полдеревни. Если не больше.
— Так! А пробовали вы с ним поговорить, с этим Сурду?
Вместо ответа Гудзенко постучал костяшками пальцев по столу.
— А жена его? — спросил Сергей Николаевич.
— Жинка — другое дело. Он-то сам человек тихий, той Георгий. А Мария — нет! У ней душа не тихая, ой, нет! Но, заметьте, и с ней не сразу дело пошло. Очень она тоже было в религию ушла. А баптисты ее грамоте научили, чтобы она могла читать на молениях про всякое такое божественное. И тут стала меня досада разбирать: почему же я не догадался ее грамоте обучить? Где ж, думаю, моя-то голова была? А у ней брат есть, Трофим Рейлян. Еще он не совсем наш, но сочувствующий. Пошел я к нему. Говорю: «Ты хочешь в пар-
тию?»— «Хочу». — «Добре! Принеси листовку Марии, сестре твоей. Заставь, пехай прочитает».
В это время вернулся из разведки Мишка.
— Тату! — объявил он. — Казали тетя Мария, щоб вы шли! Бо дядька Георгия дома немае!
Мария Сурду, еще черноволосая, вся в черном, поразила гостя своей строгостью, почти суровостью. Ее глаза уже утратили бархатистость взгляда, какую видел я за одиннадцать лет до того. В них теперь проглядывала та «нетихая душа», о которой говорил Гудзенко,— какая-то неясная, быть может надломленная, но не поверженная и неумолимая сила.
Мария, видимо, догадывалась, что гость принадлежит к партии, и подумала, что он специально затем приехал, чтобы разузнать о ней, о ее религиозном прошлом. Поэтому она как-то подобралась, подтянулась, точно приготовилась выслушать упреки и защищаться. По гость ни о чем и не спрашивал. Тогда Мария заговорила сама:
— Вам рассказывал Иван Тихонович, что я была в секте?
— Рассказывал.
Ей хотелось раскрыться, ей надо было услышать, что скаж.ет обо всем этом деле старший партийный товарищ.
— В первый раз, когда брат принес мне листок от Ивана Тихоновича, — начала она, — и я стала читать, я задрожала. Думаю, вот пришел дьявол искушать меня. Долго я молилась и наконец бросила листок в огонь.
Мария говорила глухим голосом, низко опустив голову. Она боялась, что ее осудят, и думала о том, как же будет с ней, если товарищи от нее отвернутся.'Куда она пойдет? С кем она останется? Однако она все же находила нужным рассказать о себе все, что ей казалось самым предосудительным и о чем она больше всего сожалела.
Но Сергей Николаевич перебил ее:
— Зачем вы все это мне говорите? Партия верит вам, надеется на вас. Даром вы себя расстраиваете.
— Да?! — как-то просветлев, воскликнула Мария.— Спасибо вам.
. Она порывалась сказать еще что-то, но со двора донесся скрип телеги: это вернулся из города сам хозяин. Он был не один.
— Ой! — воскликнула Мария. — Не хочу я, чтобы они вас видели. Особенно этот его дружок, Мазура. Это кулак, сектантский батько. Не надо, чтобы вас -видели.
И пока Сурду распрягал клячонку, в доме повторилось— в ином варианте — то, что уже однажды там произошло за одиннадцать лет до описываемого дня.
Подобно тому, как Георгий Сурду спрятал меня в чистой половине дома от жены, Мария быстро спровадила туда Сергея Николаевича и Гудзенко.
Но сектантский батько попрощался с Сурду у порога. В дом вошел один хозяин.
Сергей Николаевич и Гудзенко услышали его недовольный голос:
— Почему табаком воняет?
— Потому что курили, — равнодушно ответила Мария.
— Кто курил? — уже повышая голос, спросил муж.
— Курящие, — по-прежнему равнодушно ответила жена.
— Сам понимаю, что курящие. Спрашиваю: кто курил? ;
Тут повторилось еще кое-что из того, что произошло одиннадцать лет назад, — из чистой половины послышался кашель: это закашлялся Гудзенко, страдавший хроническим бронхитом.
Тогда хлопнула одна дверь и другая, и в комнату ворвался Сурду. За ним спешила жена.
— Ага! — закричал Георгий, увидев Гудзенко, который давно был ему подозрителен. — Опять ты явился! И сколько я тебе говорил, чтобы ты сюда не лазил?!
Не успел Гудзенко рта раскрыть, чтобы ответить, как Георгий заметил Сергея Николаевича. .
— А это кто? Ты кто такой? Говори!
— Ты не кричи, тут глухих нема никого, — спокойно ответил Сергей Николаевич. — Лучше посмотри на меня, Георгий, — может, узнаешь?
Трудно было узнать Сергея Николаевича. Сурду знавал розовощекого щеголеватого юношу лет девятнадцати — двадцати, еще безусого. Теперь перед ним стоял обросший густой бородой, косматый человек в крестьян-
ской одежде. Сколько ни всматривался опешивший Сур-ду в лицо незнакойца, он ничего не мог вспомнить.