Иоганн ван Роттенхерц – охотник на монстров

Чуринов Владимир

В деле с кукольной девочкой ему всё тоже показалось не до конца ясным. Во-первых, в городе довольно долго (до появления монстра само собой) не умирали дети. Во-вторых, большая часть кукол в городе явно относилась к работам одного и того же мастера. И в-третьих, и охотника этот вопрос смущал более всего: оказывается, здесь располагалась кукольная мастерская, более того, известнейшая кукольная мастерская, работы которой заказывали чуть ли не со всей империи. Уже некоторое время мастерская была закрыта.

Выяснение причин навело Иоганна на мысли о нежелании продолжать их выяснять. Оказывается, куклы делала

приемная дочь бургомистра. Уже довольно взрослая девушка, некоторое время назад захворавшая, и потому отправленная лечиться на воды своим любимым опекуном. При том, большая часть жителей города знала, что скоро готовилась свадьба между бургомистром и приемной его дочерью. Даже одобренная местным священником. И свадьба эта должна была произойти почти тогда же, когда девушка заболела. Буквально несколько месяцев назад. От всего этого дела начинало попахивать мрачной провинциальной историей. Иоганн уже рад бы был перестать её «копать», но любопытство взяло верх.

Финал его расследования был довольно неприятен – бургомистр при вопросе о дочери сказал «заниматься своим делом и помнить о возможности найма молодого повесы в ремнях и портупеях». Полицмейстер – друг бургомистра – просто послал охотника в неведомые тёмные дали. Прислуга испуганно молчала. Городской священник – милый, круглолицый бриглан чуть за сорок, скромно сообщил, что не имеет права раскрывать подробности жизни своих прихожан, его, правда, расспрашивал Гиттемшпиц. А большинство горожан помимо прочего сетовали, что мол, так и не сумели погулять на свадьбе, а ведь она была уже почти готова.

Всё это добавило мрачных, хуже того, гнусных вопросов, и старик, как раз получив посылку с амулетами, просто решил плюнуть на это дело и заняться чем-нибудь полезным.

***

Мушкетон молчал. За спиной шумно сопел хальст. Куклы немигающими, неживыми глазами смотрели в дверной проём. Охотник вспомнил о градоначальнике и его дочери. Вспомнил и не выстрелил. Промолчал. Решил услышать продолжение истории мёртвой девицы в подвенечном замызганном платье. Он корил себя за глупость и непрофессионализм, подозревал начало маразма, но всё же не стрелял. Лишь молча глядел на труп с изодранной фатой в чёрных волосах:

– Меня зовут, – голос трупа был хриплым, таким же мёртвым и угасающим, как и тело из которого исходил, – меня звали Ребекка Гиттези.

Фамилия подтвердила подозрения Иоганна – девушка происходила из кихан, народа, обитающего на островах, на севере империи. Далеко её, однако, занесло, на беду к тому же.

– Мы с отцом приехали в город давно, я была совсем маленькой, ещё не ходила в школу, – продолжал мертвенный голос. – Он был кукольным мастером. Любил горы. Хотел тихой, спокойной жизни. В тихом городе. Говорил… Говорил, что чужие люди не могут обидеть сильнее, чем свои. Он от чего-то бежал. И я вместе с ним. Не помню. Он делал игрушки, любые, самые разные. Очень хорошие игрушки. Дети их любили. Взрослые любили. Помню, все восхищались. Люди приезжали издалека за его игрушками. А потом и за моими. Он учил меня. Показывал, как нужно шить, как резать по дереву, как плавить фарфор и стекло, как работать с металлом. Всему в своём ремесле научил.

К нам часто приходил бургомистр. Он давал мне конфеты. Хвалил моих кукол. Говорил, у меня талант. А потом они с отцом обсуждали дела. Мне всегда казалось, что он как-то недобро смотрит на отца.

Потом отец умер. А он, – мёртвая девушка надолго замолчала, похоже, пыталась что-то вспомнить. – Мальбор. Удочерил меня. Я плакала, когда отца зарывали в землю. Светило солнце. Птицы пели. А гроб забрасывали землёй. Он обнял меня и сказал, что всё будет хорошо. Почему-то ему не хотелось верить.

Мне было двенадцать. Через месяц после похорон Мальбор пришёл ко мне. Принес конфет. Попросил. Попросил продолжить делать куклы. Говорил, что дело отца должно жить, что людям нужны игрушки, чтобы радоваться. Что я должна дарить людям радость. Называл хорошей девочкой. И дышал жадностью.

Я не верила ему. Но продолжала делать кукол. Это помогало забыться. Но когда подросла… Поняла, что забыть нельзя. Я жила в его доме. Он почасту уезжал. Кабинет запирал. Но ключ выточить было несложно, легче, чем доспехи кукле-генералу для сына эрцгерцога, – её глаза полыхнули синим пламенем, руки с длинными когтями сжались в кулаки, густая, гнилая кровь полилась с ладоней, пропитывая кружевные перчатки. Мёртвая память, отголоски прошедших эмоций переполняли кукольную девочку, обида, нанесённая при жизни, была велика. – Красная коробочка! С синими цветами. Церковь! – речь её стала сбивчивой и несвязной. – Моя комната! Моя темница! Шестой камень от входа, левая стена. Всё там.

Я знала, что ничего не докажу. Я узнала кто он на самом деле. Я читала… Я видела его бухгалтерские книги. А позже… Позже начала замечать огонь похоти в его глазах. Он желал меня. Вожделел.

Я ненавидела его. Это грязное чудовище без чести и совести, – похоже, она цитировала что-то из прочитанного или услышанного при жизни. – А он меня вожделел.

Я всё узнала. Узнала его вину, узрела его грехи. Но могла ли девочка требовать справедливости от бургомистра. Я знала – мне не поверят. Высмеют. Обманут. Предадут. Но у меня был нож. Я вырезала им марионетки. Да, вот эти. Что висят здесь.

Моя спальня. Я позвала его прийти вечером. Нож был острый. А он дрожал от похоти. Удар в сердце. Рука дрогнула. Не страх – отвращение. Он озверел. Бил меня. Рвал одежду. Дважды порезал тем ножом.

Потом отправил в тюрьму. Для острастки. Полицмейстер, – она хрипло, неприятно, истерически рассмеялась. – Полицмейстер оказался смелее своего друга. Двое солдат не пускали никого в тюремные помещения. А он насиловал меня всю ночь. Потом бил и запрещал об этом кому-либо рассказывать. Грозил убить. Теперь я мертва.

Мальбор боялся, что я сбегу. Не хотел привлекать внимание к скандалу. Но куклы. Они дорого стоили. Они были ему нужны. Мне оставался год до совершеннолетия. У него были планы.

Священник. Авелан. Трус. Он трясся перед бургомистром, стелился ковром. Заискивал и уверял, что всё будет в лучшем виде. Потом он уверял меня, что делал это ради общины. Ради своей паствы. Ради общего блага. Ради общего блага он запер меня на год в тесной келье в церкви, за крепким забором. Послушники носили мне еду, меняли горшок. Приносили материалы и инструменты, уносили кукол. Надо было что-то делать. Чтоб не сойти с ума. Целый год. Несколько раз меня выпускали гулять в парк. Все знали, где я. Всем было наплевать.