Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Ремарк Эрих Мария

— А как у нас с работой? Дел хватает?

— Медеплавильный завод после бомбежки почти выведен из строя. Мы посылаем туда людей на разборку руин. Остальные бригады работают, как и прежде.

— Разборка руин? Хорошая мысль. — Сигара снова пошла. — Диц со мной сегодня как раз о том же говорил. Расчищать завалы на улицах, сносить разбомбленные дома. Ситуация чрезвычайная, а у нас все-таки самая дешевая рабочая сила. Диц высказался за. Я тоже. Вы, надеюсь, не будете против, а?

— Нет.

Нойбауэр встал у окна и посмотрел во двор.

— Да, еще запрос пришел, насчет продовольствия. Велят экономить. Как, по-вашему, это сделать?

— Продуктов меньше выдавать, — грубо ответил Вебер.

— Но это, знаете,

только до известной степени. Если люди начнут падать от голода, они не смогут работать.

— Сэкономим на Малом лагере. Там еще полным-полно дармоедов. А кто подох — тот не едок.

Нойбауэр кивнул.

— И все же… Вы мой девиз знаете: человечность, доколе возможно. Ну а если никакой возможности нет, тогда, конечно… Приказ есть приказ.

Теперь они оба стояли у окна и курили. Беседовали спокойно и деловито, как два почтенных скотопромышленника на скотобойне. Во дворе заключенные трудились на грядках и клумбах, разбитых вокруг комендантского дома.

— Я велел посадить бордюр из нарциссов и ирисов, — изрек Нойбауэр. — Желтое с голубым, красивое сочетание.

— Да, — отозвался Вебер бесцветным голосом.

Нойбауэр рассмеялся.

— Вас это не слишком интересует, верно?

— Да не то чтобы очень. Я больше по кеглям.

— Кегли тоже хорошо. — Нойбауэр понаблюдал еще немного за ходом посадок. — А как там наш лагерный оркестр? У этих ребят чертовски привольное житье.

— Они играют при уходе и возвращении бригад и два раза в неделю всю вторую половину дня.

— От того, что они музицируют всю вторую половину дня, бригадам ни холодно ни жарко. Распорядитесь, чтобы они играли час после вечерней поверки. Это будет полезно для наших людей. Как-то их отвлечет. Особенно если нам на еде придется экономить.

— Я распоряжусь.

— Ну что ж. Тогда мы, наверно, все обсудили и, по-моему, прекрасно понимаем друг друга. — Нойбауэр вернулся к своему письменному столу. Он выдвинул ящик и извлек оттуда маленькую коробочку. — У меня, Вебер, для вас еще кое-какой сюрприз. Сегодня доставили. Я полагал, вас это порадует.

Вебер открыл коробочку. Там лежал крест «За боевые заслуги». К немалому удивлению Нойбауэра, польщенный Вебер даже покраснел. Этого уж Нойбауэр никак не ожидал.

— Вот к нему удостоверение, — объяснил он. — Вы давно заслужили. Мы ведь здесь тоже в известном смысле на передовой. Впрочем, не надо лишних слов. — Он протянул Веберу руку. — Трудные времена. Но мы выстоим.

Вебер вышел. Нойбауэр даже головой мотнул. Этот дешевый трюк с орденом подействовал куда лучше, чем он предполагал. Выходит, верно, что у каждого найдется слабое место. Некоторое время он в раздумье постоял перед большой пестрой политической картой Европы, что висела на стене напротив портрета Гитлера. Флажки на карте давно не соответствовали действительности. Они все еще торчали где-то в бескрайних просторах России. Нойбауэр оставил их там из какого-то смутного суеверия: вдруг когда-нибудь линия фронта снова будет там. Он вздохнул, вернулся к письменному столу, взял в руки стеклянную вазочку с фиалками и вдохнул их сладковатый аромат. Какая-то неясная мысль шевельнулась в голове. «Это тоже мы, лучшая часть нашего «я», — думал он, почти потрясенный. — В нашей душе всему находится место. Железная дисциплина, понимание исторической необходимости и в то же время тончайшее проявление духа. Фюрер обожает детей. Геринг души не чает в животных». Он еще раз понюхал цветы. Он потерял сто тридцать тысяч марок — и несмотря ни на что, уже снова на коне! Нас так просто не возьмешь! И уже снова любовь к прекрасному! И с лагерным оркестром идея очень удачная. Сегодня вечером Сельма и Фрея сюда переберутся. На них это произведет неизгладимое впечатление. Он сел за пишущую машинку и двумя пальцами принялся отстукивать приказ насчет оркестра. Это для его секретной папки. Сюда же пошло предписание

об освобождении ослабевших заключенных от работы. Подразумевало-то оно совсем другое, но он в такие мелочи вникать не обязан. Как Вебер сие предписание будет выполнять — это его забота. Уж он-то что-нибудь придумает — крест «За боевые заслуги» очень кстати пришелся. А в секретной папке найдется еще немало доказательств его, Нойбауэра, мягкости и радения о контингенте. Плюс к тому — обычный компрометирующий материал на начальство и товарищей по партии. Кто стоит под ураганным огнем, должен позаботиться о надежном укрытии.

Нойбауэр удовлетворенно захлопнул заветную голубую папку и взялся за телефон. Его адвокат подал отличную идею: скупать землю в разбомбленных районах. Участки шли по дешевке. И неразбомбленные тоже. Таким образом он, возможно, запросто покроет свои убытки. Земля-то не подешевеет, бомби ее хоть сто раз. Просто покуда сейчас паника — надо хватать.

Бригада по разборке руин возвращалась с медеплавильного завода. Она провела там двенадцать часов, и работа была адская. Обрушилась часть кровли в главном цехе, сильно пострадали многие смежные помещения. Лопат и кирок катастрофически не хватало, поэтому большинству заключенных пришлось работать голыми руками. Пальцы и ладони у них теперь были ссажены и ободраны в кровь. Люди чуть не падали от усталости и голода. На обед дали пустую баланду, в которой плавали не установленные наукой растения. Баланду им великодушно выставила дирекция завода. Единственное достоинство этого хлебова — оно было теплое. Зато уж отрабатывать его пришлось на полную катушку — инженеры и десятники с фабрики погоняли арестантов как последних рабов. Это были штатские, но иные из них оказались немногим лучше эсэсовцев.

Левинский шагал в середине колонны. Рядом с ним шел Вилли Вернер. Они все-таки исхитрились при разводе на работы попасть в одну группу. На разборку руин по номерам не выкликивали — просто отделили отряд в четыреста человек. Бригада, получавшая такое назначение, считалась каторжной, охотников идти туда по своей воле почти не было, так что Левинский и Вернер очень легко туда пристроились. Они-то знали, зачем им нужно на развалины. И не в первый раз туда шли.

Четыре сотни лагерников медленно плелись по дороге. Шестнадцать из них сегодня сильно покалечились на работе. Двенадцать, хоть и с посторонней помощью, еще как-то ковыляли сами, а вот четверых пришлось нести — двоих на грубых самодельных носилках, еще двоих просто за руки и за ноги.

Путь до лагеря предстоял неблизкий. Колонну пустили, как обычно, в обход, вокруг города. Эсэсовское начальство тщательно избегало появления заключенных на городских улицах. Нежелательно было, чтобы их видели жители, а сейчас к тому же и арестантам ни к чему было видеть истинный масштаб разрушений.

Они приближались к березовой рощице. Черно-белые стволы шелковисто мерцали в полусвете угасающего дня. Эсэсовские охранники и лагерные надзиратели растянулись по всей длине колонны. У эсэсовцев оружие было на изготовку. Заключенные уныло тащились вперед. На ветвях щебетали птицы. Деревья уже покрылись нежно-зеленой весенней дымкой. У канав, прямо на обочине, вовсю цвели подснежники и примулы. Журчали весенние ручьи. Но заключенным было не до того. Слишком они устали. Потом рощица кончилась, снова поползли луга и пашни, и охранники опять пошли гурьбой.

Левинский шел вплотную рядом с Вернером. Он был возбужден.

— Куда ты хоть спрятал? — допытывался он, стараясь не шевелить губами.

Вернер двинул рукой, показывая, что спрятал находку под мышкой.

— А нашел кто?

— Мюнцер. На том же месте.

— И марка та же?

Вернер кивнул.

— Теперь у нас все части?

— Да. Мюнцер в лагере соберет.

— А я нашел целую пригоршню патронов. Не успел, правда, посмотреть, подходят или нет. Сразу прятать пришлось. Надеюсь, подойдут.