Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
Раздался сигнал отбоя. Пелена тумана заколыхалась и вдруг разорвалась. Казалось, ее продырявили взрывы. В прорехе обозначился кусок голубого неба, а сам туман засеребрился и, просвеченный солнцем, наполнился ровным белым сиянием. Из этого марева, словно черные эшафоты, проступили очертания пулеметных вышек.
Кто-то шел в их сторону.
— Берегись! — прошептал Бергер. — Левинский, иди сюда! Спрячься!
Они прикрыли за собой дверь.
— Это только один, — заметил Левинский. — Один не страшно. Они уже больше месяца поодиночке в бараки не заходят. Боятся.
Дверь осторожно
— Левинский не у вас? — спросил чей-то голос.
— Что тебе?
— Пошли скорей. Сам увидишь.
Левинский растворился в тумане. Бергер оглянулся по сторонам.
— А где Лебенталь?
— В двадцатый пошел. Сообщить пятьсот девятому новость.
Левинский возвратился.
— Ты не слыхал, что там у них случилось? — спросил Бергер.
— Слыхал. Давай-ка выйдем.
— Что такое?
Левинский медленно расплылся в улыбке. Лицо у него было мокрое от тумана и, казалось, все ушло в эту улыбку: сияли глаза, сверкали зубы, подрагивала картофелина носа.
— Часть эсэсовской казармы обрушилась, — сообщил он. — Есть убитые и раненые. Еще не знаю сколько. У нас в первом бараке тоже потери. А еще разрушены арсенал и кладовые. — Он с опаской вглядывался в туман. — Надо бы спрятать кое-что. Скорее всего только до сегодняшнего вечера. Нам тут кое-что перепало. Правда, времени у наших было немного. Только покуда эсэсовцы не вернулись.
— Давай сюда, — сказал Бергер.
Они встали еще ближе друг к другу. Левинский передал Бергеру увесистый сверток.
— Это из арсенала, — шепнул он. — Спрячешь у себя в углу. И еще один у меня. Этот мы в дыру под нарами пятьсот девятого засунем. Там кто теперь спит?
— Агасфер, Карел и Лебенталь.
— Хорошо. — Левинский отдувался. — Наши быстро сработали. Как только взрывом стенку арсенала проломило, они тут как тут. Эсэсовцев вообще не было. А когда пришли, наших уже и след простыл. У нас ведь не только это, еще много чего взяли. Но то в больничку, в тифозное отделение припрячем. Распределение риска, понял? Это у Вернера главное правило.
— А СС не заметит пропажу?
— Может быть. Поэтому мы ничего и не оставляем в Рабочем лагере. Впрочем, не так уж много мы и взяли, а разгром там жуткий. Может, они и не заметят ничего. Ведь мы там еще и пожарчик устроили.
— Вы сегодня чертовски здорово поработали, — похвалил Бергер.
Левинский кивнул.
— Счастливый денек. Ладно, давай-ка все это незаметно припрячем. Здесь никто искать не додумается. А то туман вон расходится. Жаль, больше взять не удалось, эсэсовцы уж больно быстро прибежали. Понимаешь, они-то решили, что ограждение рухнуло. Палили направо и налево почем зря. Думали, мы все побежим. Теперь вроде успокоились. Увидели, что колючая проволока в целости и сохранности. Какое счастье, что из-за этого тумана бригады с утра на работы не вывели — все побегов боятся. Мы благодаря этому наших лучших людей в дело могли пустить. А теперь, наверно, вот-вот перекличка будет. Пошли, покажешь мне, куда все сложить.
Спустя еще час выглянуло солнце. Небо засияло мягкой голубизной, и последние клочья тумана без следа растворились в воздухе. Весенние поля, подернутые едва
После обеда двадцать второй барак узнал, что во время бомбежки эсэсовцы застрелили двадцать семь лагерников; еще двенадцать погибли в первом бараке от взрыва бомбы, у двадцати восьми осколочные ранения. Погибло десять эсэсовцев, среди них и Биркхойзер из гестапо. Убит Хандке, убиты двое предателей из барака Левинского.
Пришел пятьсот девятый.
— А как же распоряжение насчет швейцарских франков, которое ты дал Хандке? — всполошился Бергер. — Вдруг его найдут среди его вещей? Ты представляешь, что будет, если оно попадет гестаповцам в лапы? Как же мы об этом не подумали!
— Подумали, — усмехнулся пятьсот девятый, вынимая конверт из кармана. — Левинский знал. И позаботился. Все пожитки Хандке он перетащил к себе. Есть там у них надежный десятник, он их и выкрал, как только Хандке прикончили.
— Отлично. Порви его! Левинский сегодня уйму всего успел. — Бергер вздохнул. — Надеюсь, хоть теперь мы наконец-то получим передышку.
— Как знать. Смотря кого назначат новым старостой.
Откуда ни возьмись над лагерем вдруг появилась стая ласточек. Они кружили долго, высоко, вычерчивая в небе размашистые спирали, потом стали спускаться все ниже, стремительно проносясь над польскими бараками. Их переливчатые синеватые крылья едва не чиркали по коньку крыши.
— Первый раз вижу птиц в лагере, — изумился Агасфер.
— Ищут, где гнезда свить, — пояснил Бухер.
— Здесь, что ли? — усмехнулся Лебенталь.
— Так ведь колоколен-то у них нет больше.
Дым над городом тем временем начал рассеиваться.
— И правда! — сказал Зульцбахер. — Ты погляди: последняя рухнула.
— Здесь? — Лебенталь, покачивая головой, следил за ласточками, которые с пронзительными ликующими криками кружили над бараком. — И ради этого они прилетают из Африки? Сюда?
— В городе им некуда деться, там ведь пожар.
Они посмотрели вниз, на город.
— Ну и зрелище! — прошептал Розен.
— Сейчас много городов вот так же горят, — изрек Агасфер. — Побольше и поважней этого. Вот там действительно зрелище.
— Несчастная Германия, — вздохнул кто-то неподалеку.
— Что?
— Несчастная Германия.
— Бог ты мой! — воскликнул Лебенталь. — Нет, вы слыхали?
Потеплело. К вечеру барак узнал, что крематорий тоже пострадал от бомбежки. Рухнула одна из стен его каменной ограды, и виселица покосилась; но трубы продолжали дымить на полную мощность.
Небо снова заволокло. В воздухе повисла духота. Малый лагерь остался без ужина. В бараках воцарилась тишина. Кто мог выползти, лежал на улице. Казалось, удушливый воздух способен был насытить, словно пища. Облака, с каждым часом все гуще и тяжелей, напоминали тугие мешки, из которых вот-вот посыплется еда. Усталый Лебенталь вернулся с вечернего обхода. Он сообщил: четырем баракам в Рабочем лагере выдали ужин. Остальным ничего — якобы разрушены продовольственные склады. Проверки и шмона ни в одном бараке не было. Очевидно, эсэсовцы еще не обнаружили недостачи в арсенале.