Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Из всего этого и следует, что, пока собственное место того, что Гумбольдт называет «внутренними формами», точно не указано, вопрос о нем всегда будет служить, как сказано выше, первоисточником многочисленных неясностей и недоразумений. Конечно, и проблема внешних форм далеко не разрешена простою номенклатурою их, взятою просто из истории науки (грамматические формы, словосо
Эта общая формулировка не должна быть понимаема в том смысле, будто я допускаю внеяэыковое (в языке не объективирующееся) мышление. Но само собою разумеется, что есть внеязыковое сознание, - хотя знание о нем необходимо выражается в языке, - только в этом смысле я и говорю здесь о содержании бытия и переживали за пределами языка.
четания и т.п.). Но все же сама номенклатура уже служит, до известной степени, предохранением против смешения звуковых форм языка со звуковыми
За руководящие определения примем следующие указания, подготовленные предыдущим изложением: (1) - отрицательное, -внутренняя форма не есть чувственно-данная звуковая форма, и не есть также форма самого мышления, понимаемого абстрактно, как не есть она и форма предмета, - конституирующего мыслимое содержание какой бы то ни было модификации бытия, - предмета, также понимаемого абстрактно, и (2) — положительное, — но внутренняя форма пользуется звуковою формою для обозначения предметов и связи мыслей по требованиям конкретного мышления, и притом, она пользуется внешнею формою для выражения любой модификации мыслимого предметного содержания, называемого в таком случае смыслом, настолько необходимо, что выражение и смысл в конкретной реальности своего языкового бытия составляют не только неразрывное структурное единство, но и в себе тожественное sui generis бытие (социально-культурного типа)67.
Внешние формы слова
Итак, какое же место занимает внутренняя форма в строении языка? Если мы обратимся к намеченным выше «пределам», то в порядке научного ведения различными членами языковой структуры, в качестве предельных дисциплин, мы должны получить, с одного конца, фонетику, а с другого - семасиологию. Фонетика лежит у предела лингвистики, поскольку фонетические формы вообще, а в особенности в порядке своего изменения, стоят в некотором отношении к смыслу слова. Это отношение может быть в высшей степени неопределенным, но оно должно быть признано, если только мы вообще признаем хотя бы наличие фонетических изменений в связи с формальными или смысловыми изменениями в жизни слова. Такие изменения могут быть непосредственно даны хотя бы лишь со стороны экспрессивной фун
ь7 Поэтому противопоставления: выражение-смысл, объективирование мысли, обнаружение духа и т.п., следует брать как пары, диалектически подвижные, и в то же время как синтетически единое, т.е.. как понятия, образованные по типу: «мать-мачеха» (Tussilago Farfara), «богочеловек» (Logos), «человек-зверь» (Monstrum), «психофизика» и тл.
кции слова, но раз они даны, то независимо от того, как мы толкуем связи, в свою очередь, экспрессивного и смыслового, они не оторваны от жизни языка в целом. Это ясно само собою для того, кто в содержание фонетики включит не только отвлеченную статику и отвлеченную классификацию звуковых «элементов», но, имея в виду их связные изменения, введет в нее также учение о паузах, акцентуации, эмфазе речи, тоне и т.п., цельные и живые речевые фонемы, где сама цельность уже не может быть безоговорочно оторвана от смысла. Фонетика, таким образом, становится на границе между лингвистикою и естественными науками. Подлинно запредельным для лингвистики останется то, что относится к ведению акустики и физиологии.
Другою запредельною для лингвистики областью надо признать онтологию, как формальное учение о всяком предмете. Поскольку предмет не только пребывает, как идеально мыслимый или воображаемый предмет, но также существует в осуществлении вещного многообразия, у него есть свое мыслимое содержание, которое и переходит в смысл словесного его обозначения. Изучение этого перехода предполагает, следовательно, обращение, с одной стороны, к объективному (предметному) содержанию и его осуществляемое™ в реальных вещах, т.е. предполагает пограничную материальную область лингвистики семасиологию, и в качестве запредельных областей - историю культуры во всем ее объеме, как она открывается нам средствами филологии. С другой стороны и вместе с тем, перед нами открывается поле словесно-смысловых форм, организующее предмет и содержание в смысл. Проблему отношения этих форм к онтологическим мы оставим в стороне так же, как и проблему отношения форм фонетических к акустическим. Таким образом, с точки зрения традиционного деления сфер изучения языка остаются, как будто, еще только две области чистого языковедения: область форм «морфологических» и форм «синтаксических», куда надо присоединить и «стилистические» формы, безразлично, будем ли мы их понимать как формы только экспрессивные68 или как формы вместе с тем организующие, но субординированные логически-смысловым.
Входить в подробности вопроса о взаимном отношении морфологии и синтаксиса здесь не место. В целях последующего достаточно ограничиться следующими замечаниями, отнюдь не предвосхищающими конечного разрешения вопроса. Некоторые опыты классификации форм морфологических и синтаксических обнаруживают в настоящее время неуменье, а иногда и нежеланье, различать одни формы °т других иначе, как по их применению или по «точке зрения» науч-
К чему ведут тенденции Кроме, Фосслера, и с другими предпосылками - Бай и (Ch. Bally).
ного изучения их. Повод к тому, конечно, есть, - в звуковом отношении мы часто имеем дело здесь с тожественными «вещами». Но в то же время сами сторонники отожествления обоих видов форм не скрывают их различия, они только не умеют довести их до степени принципиальной. Различения, основанные на практической (педагогической) полезности двух типов классификации, могут не иметь теоретического значения. Практика может ставить какие ей угодно задачи и может требовать от теории их решения, но решает их сама теория и не по практическим соображениям. Для теории решение вопроса здесь может состоять или в том, что разница тех и других форм обнаруживается принципиально, т.е. пункты различия принимаются как существенные признаки каждой из них, или доказывается, что все их различие есть различие только «точек зрения», «аспектов», «применений» и т.п., что также должно иметь свое объективное основание, но это последнее не обязательно состоит из существенных элементов целого. Если разница между ними - в том, как иногда приходилось слышать, что одни формы суть формы языка в его статике, а другие - в динамике, то это - понятно и правильно лишь при условии, что мы согласились мыслить морфологию в образе статики, а синтаксис — в образе динамики, т.е. согласились называть неизвестные нам вещи новыми именами.
Более серьезный характер имеет утверждение, сводящее разницу между рассматриваемыми формами к тому, что морфология изучает формы «отдельных [?] слов» в их отношении к другим однородным формам, а синтаксис - по их положению в «словосочетаниях», в которые они входят. Едва ли, однако, можно признать такое различение принципиальным, пока не показана принципиальная разница между «отдельным словом» и «словосочетанием», а думается, что таковой и нету69. Весь вопрос может быть поставлен так: если у морфологии най-
69 В тексте имеются в виду определения: Дурново Н.Н. Грамматический словарь. М., 1924. Стлб. 101 сл., воспроизводящие определения Ф.Ф. Фортунатова. Ср.: Фортунатов Ф.Ф. Сравнительное языковедение. Литографированный курс, читанный в 1897-1898 г. М., 1899. С. 270-271. Однако у Фортунатова есть и другое различение словесных форм, более листинктное и более способное к принципиальному углублению. Это. во-первых, формы слов, как отдельных знаков предметов мысли, - они обозначают различие в самих предметах мысли, и, во-вторых, формы слов, как частей предложения, - они обозначают различия в отношении одних предметов мысли к другим предметам мысли в предложении (Ib. С. 209). Это разделение подчеркивает, на мой взгляд, важное различение номинативной функции слова от чисто сигнификативной.
– Пешковский А.М. также исходит из определений Фортунатова, и в одной из своих статей, детально анализируя «формальные принадлежности» «отдельных слов» и «словосочетаний», намечает «существенные различия» в этих двух типах «единств», различия, побуждающие его отрицать ^полную аналогию между словом и словосочетанием»-Цит. по: Пешковский А.М. В чем же, наконец, сущность формальной грамматики? // Он же. Сборник статей. М., 1925. С. 20. Здесь много поучительного и для установления различия форм морфологических и синтаксических.
дется хотя бы одна проблема, которую синтаксис, как такой, не берет на себя, то надо уметь найти и принципиальное различие между ними. Такая проблема есть: прежде всего, само «словообразование»70, независимо, конечно, от генетического объяснения его. И vice versa - о синтаксисе, где имеются не только формы, морфологически не обозначаемые (интонационно-мелодические, порядка слов и пр.)71, но принципиально подчиненные требованиям смысла, логики, эстетики, риторики. Морфология вовсе не знает некоторых самых элементарных различений синтаксиса, вроде, например, таких языковых явлений, как разнообразное употребление морфологически тожественных форм «падежей» (genetivus partitivus, subjectivus, objectivus etc), таких явлений, как consecutio temporum, и многого другого.