Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Например, в русской литературе, проф. В.А. Богородиц кий противопоставляет, между прочим, морфологию, как «инвентарь отдельных категорий слов и их форм», синтаксису, который показывает, «как этими словами и формами пользоваться для превращения их в члены высказываемых предложений». См.: Богородицкий ВЛ. Лекции по общему языковедению. Изд. 2-е. Казань, 1915. С. 172. Критику такого определения синтаксиса см.: Blumel R. EinfDhrung in die Syntax. Hdlb., 1914. S. 44-46. " Delbruck B. Vergleichende Syntax der indogermanischen Sprachen. Bd. I. Halle, 1893. s 40-43. Для сравнения и в противопоставление этому см.: Humboldt W. . Ueber die ^Rchiedenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die geistige Entwickelung des Menschengeschlechts / ed. Pott A.F. Brl., 1876. § 21. S. 259-260.
что он не «усматривает» фундаментального вопроса семасиологии. Естественно, он не видит и той «выгоды», которую несет с собою по-нятие внутренней формы, объединяющей в одну проблему основные понятия логики, поэтики и семасиологии. Неточность пояснения, которым Гумбольдт сопровождает свой пример, проистекает только из того, что этот пример открывает возможность двойственного толкования термина «внутренняя форма». Подразумевается, конечно, за всяким названием один предмет, но называются отнюдь не понятия, а воспринимаемые вещи, с их объективными свойствами, действиями и отношениями. Что касается смысла, который заключается в словесном выражении данной вещи (и о данной вещи), то он нами постигается, понимается, уразумевается, улавливается, усматривается и т.п., через или сквозь внешние формы словесного выражения, в собственных самодеятельных логических формах, которые и должны рассматриваться как внутренние формы слова. С точки зрения абстрактной логики их можно называть «понятиями», но тогда надо отличать в самом «понятии» его (логическую) концептивную форму от смыслового, конципируемого содержания. Такое толкование было бы связано с концептуалистическою теорией понятия и вело бы к свойственным концептуализму затруднениям. Главное, оно не показывало бы, как устанавливается понятие, как концептивная форма, - требуется для этого особая «способность», ассоциативное замещение, или еще что?
Можно рассуждать иначе: признать, что само слово является понятием. Оно само имеет тенденцию, хотя бы потенциально, покрывать все объективное содержание подразумеваемого под ним предмета. В таком случае, смыслом является это содержание, раскрывающееся в словесной передаче всегда только с большей или меньшей степенью исчерпываемости, и до конца раскрывающееся лишь в некотором идеально-мыслимом пределе. Мы говорим даже о законах движения к этому пределу полноты смысла, как о законах диалектического движения. Динамический характер и энергийная роль внутренней формы при таком толковании выступают нагляднее. Само «идеальное» слово, как понятие, всецело условно и генетически совершенно случайно, лишь его логичное образование и движение связано и предопределено законом. Если такое слово приобретает ту или иную общественную санкцию или юрисдикцию, - науки, профессии, сношений политических или коммерческих, привычки или обычая и тд., - оно становится «термином», условным техническим знаком. Но тогда другие именования того же предмета становятся к условно закрепленному или привычному имени в своеобразные отношения. Говоря приблизительно и грубо, они указывают только одну сторону, «часть», «тему» того, на что «понятие», в тенденции и идеале, направляется, «часть» всего соозна
нения (Cormotatio), как «целого» или как «системы». Будут ли эти «иные названия», «инословия», в других приложениях терминами или нет, д,ля данного их применения — не существенно. Они как бы поворачивают к нам смысл то одною его, то другою стороною, указывают направление к нему (греч. ) как такому, показывают его в разных «видах» «поворотах», «образах», . Рассматриваемые сами по себе такие именования суть слова, как все слова, но эта их роль «тропов» определяется через их отношение к конвенциональному «понятию» в конструктивно связанной речи, в ее внешне оформленном (синтаксически) контексте. В отличие от этих внешних форм, эти отношения, в свою очередь, могут рассматриваться как внутренние языковые формы. А в отличие от внутренних языковых логических форм, как будет показано ниже, их можно называть поэтическими. Их предел, «идеал» - не в исчерпании смысла, а в извлечении смысла из объективных связей его и во включении в другие связи, более или менее произвольные, подчиненные не логике, а фантазии. Их диалектика есть их игра, постижение их есть овладение этой игрою путем погружения в нее или отдачи себя ей, этой игре, столь знакомой каждому по своеобразному чувству наслаждения, сопровождающему ее. Отрешенные фантазией от действительности, смысловые содержания через поэтическое оформление их устремляются все-таки к самой действительности, определяющей их самобытную в остальном «поэтическую правду». Внутренние поэтические формы без внутренних логических, как своего основания, существовать, таким образом, не могут, как не могут они существовать и без внешних звуковых форм, хотя как в одном, так и в другом случае, нет однозначного дистрибутивного отношения между одними и другими.
(2) Иначе Дельбрюк отнесся к другому из цитируемых им примеров Гумбольдта. Рассуждая о преобладании звуковой формы в определении характера языка, Гумбольдт выдвигает ту точку зрения на язык, при которой весь язык рассматривается только как средство к некоторой цели19. Тогда всю совокупность средств, которыми язык пользуется для достижения своих целей, можно назвать техникою языка. Последняя может быть разделена на технику фонетическую и ин-
4 Согласно нашему толкованию, при такой точке зрения мы рассматриваем его как «социальную вещь» (см. выше, стр. 354). Разумеется, как всякое средство, слово, и вообще шаку есть, соотносительно, и цель: «более близкая», когда она отодвигает °т нас цель первоначальную. Это передвижение цели заставляет вообше выдвигать на первый план в «социальной веши» не ее роль средства, а ее роль знака (знака некоторого смысла, культуры, как отдаленной или конечной цели). Запамятова-Ние роли самого знака, как средства, и превращение его в самоцель создают зло-Употребление его «техникою» - то, что можно было бы назвать техницизмом: по-р°к не только в практической жизни, но и в науке, в искусстве, вообше в культуре.
теллектуальную. Под первою Гумбольдт разумеет образование слов и форм, поскольку оно касается только звука или мотивировано им. Она -богаче, если отдельные формы обладают более широким и полнозвучным объемом, например, если она для одного понятия или отношения дает формы, различающиеся только по выражению. Напротив, интеллектуальная техника охватывает то, что в языке (das in der Sprache...) подлежит обозначению и различению. Сюда относятся случаи, когда язык обладает обозначением рода, двойственного числа, времен во всех возможных связях понятия времени с понятием процесса действия и т.д.
– Дельбрюк допускает возможность указания особенностей языка в этом направлении, и даже приводит, как образец, характеристику якутского языка, которую дает Бётлинк (Bohtlingk), озаглавливая ее: «логические признаки» (logische Merkmale)80. Бётлинк, по словам Дельбрюка, сопоставляет здесь внутреннюю языковую форму якутского с внутреннею языковою формою других языков. Но ничего, кроме резонирующего обзора, т.е. никакой системы, никакой возможности классификации, Дельбрюк здесь не видит. Тем не менее он находит возможным резюмировать все сказанное в словах: «С внутреннею языковою формою мы уже вступаем в область синтаксиса».
Если это - «область синтаксиса» и ею покрывается область внутренних языковых форм, то не понятно, зачем Гумбольдту понадобилось вводить новый термин рядом с термином «синтаксическая форма» или на место его? И, с другой стороны, если эти термины тожественны по своему значению, то почему анализ внутренней формы может привести только к какому-то apenju raisonne, без всякой возможности классификации или системы?
– Одно из двух: или Гумбольдт сам делает промах, называя синтаксические формы внутренними, или надо уметь понять пример Гумбольдта в согласии с его общим учением о внутренних языковых формах! И вот, прежде всего, возбуждает сомнение самое отожествление Дельбрюком понятия «внутренней формы» с понятием «интеллектуальной техники». Свой полный смысл понятие «внутренней формы» получает лишь в контексте учения Гумбольдта о языке как энергии, между тем, приводя этот пример, Гумбольдт подчеркивает особую точку зрения на язык, при которой можно ввести и особое понятие «техники языка». В лучшем случае, здесь может быть некоторое соответствие внутренней формы, но никак не тожество ее с синтаксической формою. В чем может заключаться это соответствие? Образование слов
м Например: «Грамматический род не развит, точно так же сравнительная степень прилагательного. Особые окончания для accusativus dcfenitus и indeftnitus, dativus, ablativus, instrumentalis, adverbialis, comitativus и comparativus. Особое окончание для множественного». И т.д.
и языковых форм, как сказано у Гумбольдта, обозначает «понятия и отношения», интеллектуальная же техника, по его разъяснению, «обозначает и различает» то, что в языке подлежит обозначению и различению. Последняя, следовательно, имеет дело также со звуковыми формами, но лишь как названиями языковых (речевых) процессов, каковыми и являются конструктивные синтаксические формы, ориентирующиеся по самим предметным отношениям или по их внутренним логическим формам. Что иначе значил бы тот «синтез внешней и внутренней формы» (см. выше, стр. 355 сл.), которым характеризуется язык как такой и который Гумбольдт сам предлагает понимать не дистрибутивно, а в целом языка81.
В конце концов, в противоречие впадает сам же Дельбрюк. Он выбрал, как наиболее удачный пример указания «внутренней языковой формы», характеристику якутского языка, потому что, по его заключению, Бётлинк сопоставляет внутреннюю языковую форму якутского и внутреннюю языковую форму других языков, и через это наилучшим способом ее разъясняет. Но что же выражается по-разному разными в разных языках синтаксическими формами? Или, действительно, какие-то подлинные внутренние формы (онтические, логические)82 или же некоторые идеальные формы некоторого идеально мыслимого синтаксиса. Но показательно, что все перечисленные Бётлинком формы якутского языка суть формы именно данного языка, т.е. так как якутский язык есть так называемый агглютинирующий язык, то эти формы, в строгом смысле, суть не что иное, как ставшие и становящиеся постоянными суффиксы, или, иными словами, постоянные словообразовательные морфемы. О специфически синтаксическом (конструкция) ничего не говорится даже. Из области внешних форм мы здесь, таким образом, не выходим83, и Дельбрюк напрасно, со своей точки зрения, допустил правомерность понятия внутренней формы даже в этом ограничительном толковании. Для Дельбрюка ее во
" «Nicht aus Einzelnheiten, sondern aus der ganzen Beschaflenheit und Form der Sprache
geht dic vollendete Synthesis---hervor». Цит. по: Humboldt W. v. Ucber die Verschiedcnhcit
des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die geistige Entwickelung des MenschcngcschJcchls / Ed. Pott A.F. Brl., 1876. S. 116.
"2 Как сам Гумбольдт разумел под формами словообразования приложение общих категорий: действования, субстанции, свойства и т.д. См.: Ibidem. § 8. S. 59.
Марти уже отмечал, что Дельбрюк относит к внутренним формам то, что принадлежит формам внешним. См.: Marty . Untersuchungen zur Grundlegung der allgemeinen Grammatik und Sprachphilosophie. Prague, 1908. Bd. I. S. 154. Сам Марти, однако, со своим понятием конструктивной внутренней формы также держится в пределах синтаксиса и стилистики (cf. Ibidem. S. 144 (Г.), хотя бы и «идеальных», как это будет видно в Дальнейшем из текста. О применении у Марти понятия «фигурной внутренней фор-Мы» к синтаксису см.: Funke О. Innerc Sprachform: Eine Einruhrung А. Маггу'в Sprach-Philosophie. Reichenbeig, 1924. S. 45-73.