Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
1 Humboidt W. . Ucbcr die Vferschiedenheit des menschlichen Sprachbaues... S. 105, cp.
,гц Ibidem. S. 106.
С таким упрощением проблемы надо бы кончить. Оно само - результат все той же абстрактной, глухонемой, бессловесной логики. Определение, деление, включение - не движения, а сами - результаты, не формообразования, а формулы. Они постигаются нами через то же конципирование, а не через понимание и уразумение. Они - мертвенны и схематичны, - препараты, а не жизненные силы. Чтобы ожить, они должны заговорить; чтобы быть понимаемыми, они должны наполниться текучим смыслом. А для этого они сами должны быть приведены в движение, в самом ходе которого мы только и можем уловить их подлинные динамические законы, как законы конкретного образования понятий105. Упомянутые формулы - только залечат-ление результатов, а законы образования, совершения, процесса, как и законы образования понятий, составляющих в своих формальных качествах содержание формул, суть чисто диалектические формы движущегося и движением определяемого смысла, смысла на ходу, в живом разговоре. Речь идет уже не о генезисе и не о функциях психофизического прибора, называемого человеком или субъектом, а об объективном ходе смысла вещей, дней и дел, претворяющемся в на
105 Известные под названием законов «мышления» онтологические принципы «тожества», «противоречия» и «достаточного основания» кажутся нам мертвыми, и суть только «формулы», потому что рассудочная логика приучила нас рассматривать и применять их изолированно друг от друга. Она боялась собственного исходного пункта, гласившего (Лейбниц), что принцип противоречия есть принцип возможного бытия (идеального), но не только его, а и бытия действительного; в то же время, однако, его одного недостаточно для обоснования действительного бытия, в последнем действует также принцип достаточного основания. Но для рассудочной абстрактности это «также» само уже противоречие! Попытки разрешить его выведением принципа достаточного основания из принципа тожества, над чем ломала голову рассудочная логика, разительно подчеркнули слабосилие последней: в принципе действительности хотели искоренить какую бы то ни было действительность. Названное противоречие, я думаю, может быть разрешено только диалектической интерпретацией самих этих принципов, вместе с чем исчезает и их мертвенность. Я мог бы предложить одну из форм такой интерпретации по нижеследующей схеме.
– Принцип тожества есть просто принцип формального, возможного, идеального бытия, но для конкретной действительности он есть только первый (исходный) принцип. А есть А само собою переходит в А не есть не-А, т.е. нечто в самом себе, в своем тожестве, определено уже как не-иное, что только есть. Поэтому, неправильно и неразличение принципа противоречия от принципа тожества, ибо, заключая в себе негалию, он не выдает этой нега-ции за абсолютную. В ней есть неопределенность и привативность, создающие для принципа неустойчивое равновесие, которое требует (принцип исключенного третьего) нового перехода к новой определенности и к новому положению. Принцип достаточного основания выполняет это требование, уточняет привативность, как новую определенность, но, в свою очередь, он есть принцип не закрепления, а тенденции, напора к дальнейшему движению. Он гласит: все, что есть, имеет основание, почему оно такое, а не иное. Всякое положение здесь - начало нового диалектического движения, через тожество, противоречие и новое основание, вплоть до конечного конкретного и целого.
уку. искусство, практику. Противоречия, которыми полны сами веши и деяния, полностью наличествуют в этом движении, живы в нем и одушевляют его к дальнейшему движению самою непримиренностью своею. Преодоления противоречий, запечатленные в абстрактных формулах, здесь только моменты, и притом моменты переходные - к новому движению, подобно тому как покой есть также только момент движения. Само преодоление противоречий здесь насквозь динамично. Оно состоит в интеллектуальном, дискурсивном творчестве, принимающем момент интуитивного узрения сущности лишь за импульс, толчок, отправной пункт для раскрытия противоречия, таящегося во всем статически данном, и для планомерного отбора словесно-логических средств, сообщающих не только о содержании процесса, но и о его направлении и перспективах, его формах и траектории, наконец, о законе осуществления. Пусть завершение осуществления, как охват целого, всего, лежит в бесконечном отдалении, но каждый шаг по пути к нему предъявляет требование полного напряжения сознания, понимания, художественного и культурного творчества.
Понятие, как результат, в своей концептивной форме только потому и определяется свободно от противоречия, что оно - момент, покой, но противоречие в нем есть, заключено в нем имплицитно, как его потенциальная энергия. Всякое раскрытие понятия в форму любого предложения синтетического типа есть эксплицирование противоречия. Если бы логические предложения, действительно, образовывались по отвлеченной формуле онтологического тожества: А есть А, их вовсе не было бы. Лишь, сами рассматриваемые как entia, предложения подчиняются этому закону: человек есть животное = человек есть животное. Но уже, как в таком, в предложении: человек есть животное, заключено противоречие, ибо человек не есть животное. Учение абстрактной логики о предложении, как включении, дела не меняет. Для тожества, по крайней мере, определяющего, нет необходимости в указании специфического различия. Но раз оно делается, то, не говоря уже о том, что его установление, отбор, есть как раз неопределенно (indefinitum) уводящий процесс, всякая условно допущенная остановка, - например, человек есть разумное животное, -не только вводит новое противоречие: человек есть не-разумное животное, но, с точки зрения принципов абстрактной логики, есть абсолютная непонятность. Почему, в самом деле, разумное животное есть все-таки животное, а не существо высшее, низшее, по сравнению с животным, или вообще вне животного сущее? Лишь в свете понимаемого смысла разумно оправдывается всякая пропозициональная экспликация понятия, и лишь в смысловом движении одинаково может быть оправдано и то, что человек есть червь, и то, что он - бог.
Предложение, как оно живет в стихии языка, не есть включение, не есть импликация, где обратная экспликация имела бы только вербальный или аналитический характер. Оно есть подлинная синтетическая эволюция, в строжайшем смысле слова evolutio - evolutio libri! Первая же форма предложения, самая простая и неразложимая на другие предложения, номинативное предложение, уже пригодна для такого рода эволюции, ибо обладает неопределенным запасом потенциальной смысловой энергии. Даже обозначение самого неясного «нечто» собственным именем (« — Адам!»), независимо от возможного и сознаваемого смысла имени («земной», «подобный» (?)), открывает собою начало смыслового потока (« - не-Ева», « - не-Каин», « - не-дерево» и тл.), поскольку оно вместе с называнием есть также выражение некоторого избирательного созерцания106. А поскольку можно согласиться, что в номинативном предложении запечатлевается и в субъекте (не только в предикате), в том или ином виде, репродукция (собственно, реког-ниция, воспризнание или узнавание, Erkennung)107, - хотя бы самый субъект не обозначался ни именем существительным, ни местоимением, - нужно согласиться, что простое на вид номинальное предложение, в действительности, есть уже система таковых, и, следовательно, заключает в себе уже целую толпу движущихся в различные стороны смыслов. И все это, с геометрически прогрессирующими коэффициентами, приходится варьировать и повторять о предложениях перцептивных, общих и прочих более сложных по построению и структуре, но, в конечном счете, непременно базирующихся на номинации.
С другой стороны, — и в этом диалектика самого предложения, начиная уже с его номинативной формы, - всякое предложение, вследствие своей сообщающей функции, есть предложение экспонибиль-ное108. Это видно из самого существа концептивной определяемое™
106 Зигварт X. (См.: Sigwart СИ. Logik. Bd. 1 3 Aufl. Tubingen, 1904. S. 67 - правильно указывает на приложимость уже к номинальному суждению (Benennungsurteil) критерия Аристотеля: .
107 Ср. Steinthal . Grammatik, Logik und Psychologie... S. 323 .
m Несмотря на чрезвычайно важное значение экспонибильных предложений и метода экспозиции для раскрытия истинной природы суждения и предложения, логики XIX и XX вв. удивительно как мало внимания уделяли этому понятию. Между тем у Канта понятие экспозиции играет видную роль (Kritik der reinen Vernunft. В. 756 ЛГ., cf. Logik. §§ 102-105). и у Фриза (System der Logik. 2. Aufl. 1819. S. 426 .) оно нашло уже очень интересную модификацию. Впрочем, у Канта есть расхождение между общим определением термина и применением самого приема экспозиции в Трансцендентальной Эстетике (В. S. 38 .). заставившее Файхингера (Kommentar... Bd. II. Stutgartt, 1881. S. 155) признать применение здесь термина «неподходящим». Файхингера смутило то обстоятельство, что Кант, определяя экспозицию как аналитическую дефиницию, на самом деле, как в метафизике, так и в трансцендентальной экспозиции (Erortcrung) пространства и времени, производит eine sachliche Untersuchung. Но в этом-то и проблема!
– Что касается экспонибильных суждений, то Кант определяет (Logik.
понятий, как родов и видов, и предложений, как включений вида в род. Если так называемые частные предложения абсрактной логики (типа «некоторые», «немногие», «только» и т.п.) признаются ею экспони-бнльными, то нужно признать и всякое ее общее утвердительное предложение таким же. Во-первых, по ее же правилам, предикат такого предложения квантифидируется как частное понятие, во-вторых, если логика допускает, что частное предложение - только неопределенно, и что прогресс знания заменяет эту неопределенность общностью (ср. Бозанкет: «некоторые паровозы...» = «все паровозы типа ...»), то и обратно - общность есть частность («все паровозы типа ...» = «некоторые паровозы серии А...»), что прямо следует из относительности понятий рода и вида. Наконец, экспонибильность уже всех без исключения предложений, включая и общеотрицательные, вытекает из признаваемых тою же логикою принципов конверсии и контрапозиции. Само собою ясно, что стоит только выйти из рамок этих стесняющих схем в живое слово и конкретное движение мысли, в свободное образование понятий, чтобы увидеть, как возможности экспонирования всякого предложения бесконечно расширяются, вбирая в себя всю, прежде всего, сферу так называемых непосредственных выводов, а затем простираясь и на сферу всех типов умозаключения научной методологии. Вопрос может идти только об открытии законов диалектического экспонирования предложений, законов, управляющих
§ 31) их как суждения, в которых содержится в скрытой форме утверждение и отрицание, причем утверждение высказывается явно, а отрицание - скрыто. Например, немногие люди - ученые: а) многие люди - неученые, Ь) некоторые люди - ученые. Нужно признать, что определение Канта - шире и интереснее, чем указания, которые можно встретить у новых лотков, относящих сюда преимущественно предложения с ограничивающими словечками «только», «разве только», «ни один... кто» и т.п., предложения с виду простые, но, в действительности, разрешающиеся в два и больше простых предложения (ср. столь несходных психологиста Зигварта - см.: Sigwart СИ. Logik. 3. Aufl. Tubingen, 1904. S. 286: и нео-схоластика Коффи - см.: Coffey Р. The Science of Logic. 1912. Vol. 1. Р. 198-200). На том основании, что экспонибильные суждения зависят от условий языка, по которым зараз выражается два суждения, Кант считал, что подлежащие экспонированию суждения относятся не к логике, а к грамматике. Однако, имея в виду, что экспонирование таких суждений делается с целью раскрытия неявных смыслов предложения, их, скорее, следует отнести, через герменевтику, » диалектику и в логическую теорию непосредственных выводов. Последнее, кстати, соответствует традиции средневековой логики, внимательно разрабатывавшей проблему cxponibilia и связывавшей ее с так называемыми consequentia. У средневековых же '«гиков, с Петра Испанского, определение экспонибильного предложения дает пра-h° находить во всяком предложении экспонибильность. Петр Испанский: Propositio eponibilis est propositio habens sensum obscurum expositione indigentem propter aliquod syncatcgorema in ea positum implicite vel explicite in aliqua dictione» Цит. по: Prantl С. ^eschichte der Logik.Lpz., 1867. В. III. S. 67 ff., cf. 152, 381 ff. etc; 1870. В. IV. S. 102, 177, 204, 208 f. etc). Но если оценивать значение слова с точки зрения его контекста, то "сякое слово можно рассматривать как синкатегорему.
соответствующими методами и приемами распределения смыслов, распространения их в сообщающем слове и подбора необходимых для целей сообщения словесно-логических средств.
Такими приемами для экспонибильных, respective, для всех пред-ложений и способов образования понятий, надо признать, - не исключая впрочем, и других приемов, - методы экспозиции. И таким образом они становятся в ряд не только с логическими приемами определения, деления, демонстрации и т.п., но оказываются и их наймами, в том же смысле, в каком мы назвали номинативные предложения первыми и также начальными. Экспозицию, в роли начального приема, можно рассматривать как своего рода процесс или образование логического определения, но только, конечно, это есть определение не через включение вида в род, а определение собственного места понятия в системе понятий, в контексте их, понимая систему как некоторое живое и развивающееся целое, и принимая, следовательно, что каждое «место» в нем также подвижно и разнозначно, в зависимости от движения и меняющихся требований контекста. Поскольку экспозиция есть метод определения понятий в их словесно-логической форме, она есть не что иное, как формальная база, коррелятом которой, или, может быть, точнее - не коррелятом, а необходимым комплементом которой, имея в виду «чистое» содержание (смысл), как такое, является интерпретация. Отношение между ними такое же, как между конципированием и пониманием, - mutatis mutandis, конечно, в том смысле, что экспозиция и интерпретация суть методы образования, диалектические, а не статические формулы, которые могут регистрировать и классифицировать только «результаты». Об этом свидетельствует существенная, - принципиальная, а не только эмпирическая, - неполнота каждого данного момента их, и столь же принципиальная возможность восполнения и нового движения. Интерпретация и экспозиция, кроме того, комплементарны еще в том смысле, что интерпретация истолковывает слово в его действительном контексте, тогда как экспозиция имеет в виду как бы всякий возможный контекст, т.е. некоторую имманентно связанную систему, из которой уже почерпается нужное слово-понятие для действительного контекста. Экспозиция понятий, как форма определения, - это настойчиво подчеркивает Кант109, — есть настоящий способ философского определения (в отличие от математического), и понятно, что мы встречаем его применение уже в самой начальной форме (номинативной) предложения. Как философский прием образования понятий, он существенно заложен в основе всякого научного метода, вообще всякого словесно-логического образования понятий.