Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
В связи с этим и понятие «чувств», — артикуляции и языка, -претерпевает радикальную модификацию. Это уже ни в каком виде не факторы языка; субъект, обнаруживающий в них свою деятельность, вообще исчезает из поля зрения. Язык, оставаясь социальною вещью, правда, толкуется динамически, как , но в совершенно специфическом смысле, главный признак которого — в том, что , будучи его объективною сущностью, есть и его имманентная и единая константа. Необходимое единство этой двухсторонней, но нерасчленимой, «энергии» Гумбольдт видит, и он всячески обращает на него внимание. Он относит артикуляционное чувство к «интеллектуальной области»126, ибо оно направляется на определенное значение. А с дру-
,JA Humboldt W. . Ueber die dcs menschlichen Sprachbaues... § 10. S. 96-
гой стороны, чувство языка есть, как мы видели, «инстинктообразное предчувствие» «всей системы» звукового материала и звуковых форм, и даже прямо на него направляется, выбирая, терпя или предпочитая тот или иной звук. И, наконец, говоря об образовании понятий127 по законам внутренней формы, Гумбольдт подчеркивает, что это образование как
Таким образом, при установке на конкретный язык сама эта терминология должна быть признана неудачною, перенесение ее из сферы иного научного предмета ощущается непосредственно, и притом как препятствие, для устранения которого нужны особые оговорки и напоминания. В конце концов, ясно видно, что Гумбольдт сам употребляет термин «чувство языка» в более узком смысле, когда оно противополагается артикуляционному чувству, как чувство внутренней формы, составляющее как бы один из видов языкового сознания, руководящего употреблением внешних форм, и в смысле более широком, объемлющем артикуляционное чувство, когда последнее как бы включается в логический закон слова-понятия и вместе с ним входит в единый акт единого языкового сознания, как «синтеза синтезов» (выше, стр. 363). По-видимому, безопаснее здесь было бы и говорить просто о едином языковом сознании, направленном на такое же всеобщее единство своего конкретного предмета - языка как такого, в его собственной внутренней самозаконности смыслового движения. Таким образом, обозначается, в принципиальной установке, сфера языка, составляющего, как , предмет теоретической лингвистики. Языковое сознание, как область конечного языкового синтеза формирующих форм, конкретно. В своей целостности оно есть член более объемлющего целого - объективного культурного сознания, связывающего словй единством смыслового содержания со всеми другими культурными осуществлениями того же содержания. В отличие, следовательно, от психологического субъектного единства, это не есть единство и система механического или органического природного процесса. То, что отличает их, коренится в их онтических предметных особенностях. С этой стороны, природа и язык - разные вещи, имеющие разную историю124. Язык, как социальная вещь, сознается, прежде все-
Шет. § 11. S. 109. ^ Ср. также: Ibidem. S. 104.
14 Можно сказать, что и субъект, как социальная вещь, должен найти свое место в эмпирической истории языка, и, следовательно, должен стать одною из проблем принципиального основания, как истории, так и психологии. Это - несомненно, и к это-%,У вопросу мы еще вернемся.
го, в своих сигнификативных, а не каузальных, качествах. Как средство, как орудие, язык имеет свою техническую историю, и через это входит в новый контекст истории и техники других сигнификативных вещей и в то же время орудий, потому что такому же техническому развитию подлежит и искусство, и экономика, и любой социальный орган. Но ясно, что изучение самой истории этой оставалось бы слепым без теоретического основания, имеющего свое строгое принципиальное оправдание.
Возможность изучения языка, как предмета, в его культурно-смысловом развитии, в его материальной диалектике, и коррелятивно в его социально-технической истории, дает основание выделить в особую проблему также законы, формы, приемы, правила самой техники. В порядке эмпирическом это - ориентированные на историю вопросы уточняющейся эвристики, сменяющихся канонов, накопляющихся привычек, принятых правил с принятыми же исключениями и т.п., -словом, вопросы пользования тем орудием, которое называется словом и языком, вопросы грамматики, синтаксиса, стилистики и других формальных техник. Конечно, и они должны иметь свою принципиальную основу. И опять, эта основа - не в деятельности, способностях и функциях субъекта, а в самом предмете и его содержании. Субъект так же мало способен выткать из себя какую-либо систему форм, по которым разольется текущее вне его, мимо его и над ним, смысловое содержание, как мало способно это последнее предоставить в распоряжение субъекта несуществующие в содержании формы. Объективное языковое сознание есть сознание, содержание которого изначально оформлено и непрерывно меняется не только сообразно формам, но и в самих своих формах. «Образование понятий», словесно-логических форм, есть спонтанный процесс самого смысла в его движении, а не деятельность или продукт деятельности психологического субъекта. Законы этого образования, формы этого формообразования, суть логические основы всякой языковой техники, и сколько бы субъект ни трудился над «употреблением» звуков для целей сообщения, он сам существует, только подчиняясь объективным формам и законам этого употребления. А потому и в соответствующем изучении этих законов он — не проблема, и тем более не решение какой-либо проблемы, — он остается в стороне, как проблема чужой научной области, психологии. Но с его устранением из сферы языковой предметности теряет смысл и последнее, им для себя создаваемое, проти-вопостановление звуковой формы и «употребления», как образования понятия по алгоритму внутренней формы. «Употребление» и есть употребление звуковой формы слова; его законы суть внутренние формы того же слова. Внутренние формы, как мы видели, суть отношения, в
которых термины — внешние звуковые формы и предметно оформленное смысловое содержание. Корреляция знака и смысла есть живое и текучее изменение, но оно есть отношение, подчиненное своему диалектическому закону, или, вернее, оно есть его постоянное проявление и осуществление. Языковое сознание в самой последней основе своей и есть словесно-логическое сознание закономерности жизни и развития языка в целом. Логика, учение о логосе,
Такое заключение ко многому обязывает. И прежде всего оно обязывает к радикальной реформе логики. Логика должна быть логикою и методологией живой словесной диалектики, как она осуществляется в конкретной научной культуре. Слово-понятие - не схема и не концепты, а формы смысла, их образование - свободно-творческое в выборе средств оформления, руководящими целями которого лишь предуказываются пути и приемы. Предикативное применение слов-понятий есть их методологическое самоопределение. Алгоритмы, методы, как формы высказываемых положений, суть подлинно диалектические формы, развивающиеся по своим целям, как словесно-логическим идеям («мышление» естественно-научное, историческое и т.д.), в своей системе подчиненным одной верховной идее - идее науки. Принципиальное оправдание методов осуществления этой верховной идеи — в алгоритмах (логической) экспликабильной возможности, модальные применения которой для логики - предельный вопрос (интерпретации). Но и они
непосредственно сознаются, как правила, логическим сознанием, целиком входящим в структуру языкового сознания, как его фундаментальная часть. Другие его «части», члены, например, поэтическое языковое сознание, с его алгоритмами отрешаемости, строятся уже на ней, как на своем основании. Предикативное раскрытие, с целью анализа форм понятий, внутренних словесно-логических форм, достигается не путем классифицирующего распределения по схемам включения вида в род, -в лучшем случае, это есть только статическое запечатление результата, да и то в ограниченной сфере отношения отвлеченных научных понятий, не обнимающих всего содержания науки. Действительным средством анализа понятий, как таких, в их конкретной, философской жизни, является экспозиция понятия, в его возможных значениях, и интерпретация, соответствующая действительному употреблению и контексту (см. выше, стр. 414).
– К сожалению, здесь нет места для развития этого плана.
Другим обязательством, которое возлагается на нас сделанным заключением, является пересмотр бесконечно длящегося спора реалистов и номиналистов, концептуалистов и кантианцев. Мне представляется уместным, в нашем контексте, уделить этому вопросу некоторое внимание.
Оглядываясь на этот спор теперь, глядя с конца, в свете современного состояния философского знания, нам нетрудно уловить его диалектику и открыть причины ее бесплодности. Конечно, бесплодна она только в том смысле, что не она сама приводит к последнему решению вопроса, и, таким образом, оказалась вне границ самого спора, но она в высшей степени плодотворна по количеству проблем, приведенных ею в движение130. Формальною особенностью этой диалектики, — и в этом причина ее положительной бесплодности, - надо признать то, что каждая пара, вступавших в бой понятий жила, пока длилась борьба, а затем погибали оба бойца сразу, взаимно уничтожая друг друга. Здесь не было ни победы одного из понятий, ни восхождения к более высокому синтезу. Взаимоуничтожение выражалось в том, что на первых порах исключающие друг друга лозунги с течением времени до неразличимости начинали походить один на другой. Но это приводило не к примирению их, а лишь к перемещению их или к перемене рода оружия. Казалось, одна пара понятий сменяла другую, а в действительности менялось место спора: из метафизики в логику, из логики в грамма-
1,0 Настоящей истории этого спора, вскрывающей всю философскую проблематику, им развернутую, у нас еще нет. В высшей степени скромное, но, может быть, все же начало такой работы можно видеть в книжке Кютмана, который начинает с суммарного указания основных проблем, связанных с вопросом; нетрудно увидеть, что каждая из названных им пяти проблем есть заголовок целой системы их. См.: Kuhtmann Zur Geschichte des Terminismus. Lpz., 1911. S. 4.
тику, затем в психологию, в гносеологию. Из этого видно, сколько драгоценных вопросов раскрыто в течение спора. Но если мы искренне желаем решить, наконец, самый этот спор, то надо обратиться к началу его и решительно и искренне признать ошибку в самом возникновении его. Пора догадаться, что самый вопрос изначала поставлен, в форме дилеммы, неправильно. Ложно — первое противопоставление (Платон — Аристотель), ложны — все производные. Ложен — первый тезис о разрыве двух миров (или неправильно формулирован), потому ложен и антитезис (возражение131 ), а следовательно, и аристотелевский синтез. Их ложность уже формально обнаруживается в том, что тезис и синтез противопоставляются, хотя должны только отожествляться. Единственный способ решать такого рода дилемму — отвергнуть обе ее части, и искать решения вопроса, формулируемого ею, до ее собственного возникновения, вскрывая предпосылки, наличие которых было источником неправильно заданного тезиса132.