Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
114 Шпрангер также интерпретирует понятие формы у Гумбольдта: «Form bedeutet also. wie Sommer und Kuhnemann mit Recht hervorgehoben haben, keineswegs Inhaltlosigkeit. sondern ein geistiges, lebendiges Vernunftprinzip, das aus den Tiefen unseres einheitlichen Bewusstseins entspringt und mehr als eine blosse Ordnungskategorie darstellt». Цит. по: Spranger Ed. Wilhelm von Humboldt und die Humanitatsidee. Brt, 1909. S. 332.
вых форм с формами логическими120. Я думаю, что вышеприведенными разъяснениями препятствия к тому устраняются. Словесно-логические, внутренние формы, как формы форм, понимаемые как алгоритмы, суть необходимые и постоянные законы «образования слов-понятий», но само это образование, подчиняясь законам, как принципам отбора, свободно в этом отборе и его путях, поскольку вообще может быть свободен выбор средств к данной или заданной цели. Звуковое богатство языка, богатство его внешних форм, respective, их заместителей, создающих благоприятную основу для так называемых грамматических аналогий, есть богатство средств, среди которого производится отбор и выбор. И в то же время, другими словами, это и есть не что иное, как употребление, - в целях мышления, сообщения и понимания, - звуковых и грамматических форм и материалов язы
120
– Гумбольдт (Humboldt W. . Ueber die Verschiedenheit des menschlichcn Sprachbaues... § 11. S. 109.
– У Штейнталя страницы по другому изданию, я и здесь ссылаюсь на издание Потта): «Общие отношения, подлежащие обозначению в отдельных предметах [nomen, verbumj, и грамматические окончания покоятся большей частью на всеобщих формах созерцания и логического упорядочения понятий».
– Штейнталь: «"Большей частью", и значит все-таки не целиком, вводится из эмпирической практики; и как неопределенно выражение "покоятся"».
– Гумбольдт (Ibidem. § 18, S. 193); «Грамматическое формование возникает из законов мышления с помощью языка, и покоится на совпадении (die Congruenz) с ними звуковых форм.
– Штейнталь: Но что значит «законы мышления с помощью языка?» разве есть иные законы, чем законы мышления просто?
– Гумбольдт (Ibidem. § 9. S. 63): «Употребление (т.е. внутренняя форма) основывается на требованиях, предъявляемых мышлением к языку, из чего проистекают общие законы последнего».
– Штейнталь. Но что это за требования? Как мышление приходит к ним? Как удовлетворяет их язык? Как возникают грамматические категории из логических? Во всех приведенных случаях Гумбольдт отличает формы языка от форм мышления, но вот - напротив, - Гумбольдт (Ibidem. § 10. S. 95): «Общие отношения принадлежат большей частью формам самого мышления», -Штейнталь: следовательно, формы мышления - те же, что и внутренние языковые формы, и последнее наименование вводится лишь, поскольку они отпечатлеваются во внешних звуковых формах, но тогда и другие приведенные места (особ. Ibidem. § 18. S. 193) нужно понимать так, что грамматическое формирование - только запе-чатление мыслительных форм в звуковых формах, вследствие чего мыслительные формы становятся внутренними языковыми формами.
– Вот этого-то Штейнталь и не хочет признать, а потому приходит к выводу, что «отношение грамматических форм к логическим у Гумбольдта неясное, а следовательно, и вообще отношение между языком и мышлением недостаточно определенно. А потому он и не мог узнать сущности, объема и ценности различения языков». Цит. по: Steinthal . Die Klassifikation der Sprachen, dargestellt als die Entwicklung der Sprachidee. Brl., 1850. S. 30-31.
ка.
– употребление - свободное и разнообразное при постоянстве, правильности и планомерности путей, методов, приемов. В этом -действительный источник разнообразия языков по типам, нациям, эпохам, группам и индивидам, при полном действии и всеобщих словесно-логических законов и общих эмпирических грамматических тенденций всех этих отдельных языков.
Возникает вопрос: чем же движется само употребление, как данный эмпирический факт, т.е. само образование слова-понятия в каждом данном случае, создавая ему его единственность чисто эмпирического и практического средства?
– Гумбольдт дает на это, на мой взгляд, достаточный ответ: существует особое внутреннее чувство языка (der innere Sprachsinn), хорошо знакомое каждому из личного опыта, в особенности, когда возникает сомнение в «правильности того или иного слова или формообразования и употребления, в уместности его, в пригодности и т.п. И Гумбольдт, по-видимому, отдавал себе отчет в том месте, которое это чувство занимает в языковом сознании. Оно не есть свойство самого словесно-логического сознания как такого, его чистой законосообразности, иначе оно было бы непонятно именно как основа разнообразия. Гумбольдт ищет его, как признака, свойства самого действительного, эмпирического человека, хотя и признает за ним значение языкового принципа. «В языке, — говорит он, — поскольку он действительно проявляется у человека, различаются два конститутивных принципа: внутреннее чувство языка (под которым я понимаю не особую силу, а всю духовную способность в отношении образования и употребления языка, следовательно, только направление [тенденцию!] и звук, поскольку он зависит от свойства органов и покоится на уже доставшемся нам по наследству»121. И в согласии с этим: «Чувство языка должно содержать нечто, что мы не можем объяснить себе в отдельных случаях, некоторое инстинк-тообразное предчувствие (ein Vorgeffihl) всей системы (звуков), в которой будет нуждаться язык в данной его индивидуальной форме»122.
Эти чрезвычайно важные разъяснения могут быть истолкованы нижеследующим образом. Чувство языка необходимо связано, с одной стороны, с самим эмпирическим индивидом, социально сущим, и, с другой стороны, с данным его эмпирическим языком, исторически определенным. То есть это значит, оно не входит, как член, в ту структуру слова-понятия и языка в целом, которую мы рассматриваем как объект sui generis, когда говорим об идеальном языке, «языке вообще», как условии общения (см. выше, стр. 353-354). Оно не есть, следовательно, объективное свойство, присущее самому слову, как чистому пред-
:i Humboldt W. . Ueber die des menschlichen Sprachbaues... § 22. S. 306-307. ,:? Ibidem. § 10. S. 85.
мету, его смыслу и его формам, внешним и внутренним. Поэтому, оно в самом слове, как таком, и в его структуре, не находит себе определенного объективного запечатления. И тем не менее не подлежит сомнению, что соответствующее чувство реально существует и в эмпирической речи играет свою замечательную роль, обнаруживая себя в том, что выше было названо «употреблением» звуковых форм, и в способах такого употребления. Очевидно, его место, раз мы переходим от языка вообще к данному его речевому проявлению, надо перенести из языка как такого, и сознания его объективного единства, в самого говорящего, в индивидуальный, respective, коллективный, субъект. Чувство языка, как и артикуляционное чувство (см. выше, стр. 359-360), есть свойство не слова, как объекта, а говорящего, пользующегося языком субъекта, некоторое его переживание, его естественный дар, хотя и обнаруживающийся в его социальном бытии, как средство самого этого бытия. Как артикуляционное чувство, далее, есть сознание речевым субъектом правила фонетических сочетаний, внешних форм слова, так чувство языка есть сознание правил употребления звуковых форм и осуществление внутренней формы в отбирающем образовании эмпирических слов-понятий. Артикуляционное чувство и чувство языка составляют несомненное единство, которое может быть изображено как особое речевое самочувствие или самосознание: сознание речевым субъектом самого себя, как особого субъекта и всего своего, своей речевой собственности.
Чувство языка можно рассматривать также как переживание производное, - в том смысле, что в отдельных своих проявлениях оно должно быть фундировано на представляющем и рассуждающем акте. Если предметом последнего не служит слово как такое, то соответствующий предмет надо искать в самом речевом субъекте, нуждающемся в словесно-логическом выражении своих мыслей и желаний и располагающем словесными средствами для этого выражения. Мысль субъекта о том, что ему нужно нечто словесно выразить, его желание этого и его стремление к этому, его потребность в этом и нужда, в связи с сознанием своих звуковых (фонетических и морфологических) средств выражения, с сознанием себя, как располагающего этими средствами и способного разбираться в них и выбирать из них, а также в связи с сознанием себя как сочлена сходных с ним, таких же субъектов, с таким же запасом своих средств выражения - вот - тот реальный «контекст», та система вешей, и rcspective, единства сознания этих вещей, как sui generis единого предмета, в которые, как член системы, должно быть вставлено и чувство языка. Единственный способ, каким наличие этой системы, включающей самого субъекта, - если он, вот, например, как сейчас, не прямой предмет и смысл сообщения, - может быть связано с объективною словесною структурою, как такою, есть тот же способ, каким вообще «ес
тсственная» и социальная природа человека отражается на этой структуре. Этот способ есть привнесение к значению слов некоторых субъективных со-значений, субъективных реакций субъекта на сообщаемое, и вообще проявления себя в нем (в «стиле», например), в виде и формах естественной и конвенциональной экспрессии. Безотносительно же к вопросу об отражении такого рода субъективных переживаний в выражаемом словесно-логически, мы имеем дело, следовательно, с проблемою чувства языка, как проблемою, относящеюся непосредственно не к сфере науки о языке как таком, и не к сфере философии языка, а к подлинной сфере ведения психологии как науки, предмет которой — человеческий субъект. Его идеальное место и значение - не в структуре слова-понятия как такого, а в некоторой психо-онтической системе123.
Штейнталь сводит мысли Гумбольдта в формулу, которою можно воспользоваться, чтобы наглядно иллюстрировать разницу психологической и лингвистической интенций, а вместе и точку их касания. Устанавливается «два ряда понятий, составляющих элементы или принципы образования языка:
звук, артикуляционное чувство, звуковая форма или внешняя
звуковая форма -
мысль, внутреннее чувство языка, употребление или внутренняя языковая форма»124.
Психология не погрешает методологически, когда она, в своем изучении фактического, вещного психофизического процесса, разделяет его на два (и больше) «ряда», относя каждый из них к особой душевной «способности», проявляющейся в своих особых физиологических условиях. Именно как некоторые гипотетические «способности» или процессы», или «стороны» единой органической жизни, они составляют ее прямой предмет. «Звуки», о которых идет речь, будут отнесены к более общему классу звуков и подчинены соответствующей общей способности, заведующей не только звуками-фонемами. То же относится к «мыслям», которые, и качественно, и генетически, погруженные в водоем соответствующей способности, растворяются в бессловесных и бессознательных, хотя и закономерных процессах ассоциаций, слияний, апперцепции и тл.)125. Конечно, психология изучает не только изолированные способности, но задачи ее синтеза и восстановления целого, как жизненного и органического целого, непременно ведут в направлении восстановления полного психофизического
111 Ср мое Введение в этническую психологию. Вып. I. .: , 1927.
I?4 Steinthal Я. Die Sprachwissenschaft Wilhelm von Humboldfs und dic Hegersche
Philosophie. Brl., 1848. S. 101.
Cp у того же Штейнталя: «Первыми противоположными факторами языковой детальности мы признаем звук и мысли, кои оба сами по себе лежат еще вне языка». tbidem. S. 99.
аппарата, выполняющего функции, раздельные или сливающиеся, но всегда руководимые из единого центра: органического индивида, души, субъекта, мозга и т.п. Соответственно и названные «чувства» артикуляции и языка при сведении воедино должны быть отнесены к своему субъективному центру, отличному от центра письма, центра зрительного, моторного и др., но координированному с ними.
В иной установке предполагается изучение языка не как деятельности субъекта, хотя бы и социального, а как sui generis социальной вещи: знака, как такого. Наука о языке в этом смысле видит в языке не предмет и «продукт» этой деятельности, а данную заключенную в себе сферу средств социального бытия субъекта. Такая установка на вещь, на «мир языка», на его историческую и социальную данность, уже не может базироваться на субъекте, а ее изучение - на психологии. Надо обратиться вновь к принципиальному основанию объективного словесного предмета. «Употребление» туг рассматривается не как руководимое чувством речевого субъекта, пользование звуковым материалом и его формами, а как образование слова-понятия под формальным руководством внутреннего правила самого языка как такого. Сообразно этому, принципиальные основы такого изучения надо искать в особой социо-онтологии языка и в анализе конкретной структуры языкового сознания в целом. «Два ряда», а тем более «противоположные» (см. последнее примечание), здесь - бессмыслица. Утверждение их означало бы, с самого начала, простое устранение предмета изучения, как конкретной социальной вещи, одним из признаков которой служит изначальное единство, прототип которого, прежде всего, полнее и нагляднее всего как раз в слове и дан. Слово как предмет социальной (исторической) науки о языке необходимо есть звук, сопряженный со смыслом (чувственный знак), и смысл, запечатленный звуком (понимаемый смысл). Это - единый объект в границах вышеуказанных пределов: фонетического и семасиологического (см. выше, стр. 376).