Испанские поэты XX века

Гарсиа Лорка Федерико

* * *

«Любимый дом, в котором…»

Перевод О. Савича

Любимый дом, в котором она жила когда-то, стоит над кучей сора, весь разрушен, повержен без возврата, — из дерева скелет источенный, и черный, и разъятый. Луна свой свет прозрачный льет в сны и красит окна серебром вокруг. Одетый плохо и печальный, по старой улице бреду пешком.

* * *

«На тусклой холстине сумерек…»

Перевод

М. Квятковской

На тусклой холстине сумерек точеной церкви игла и пролеты сквозной колокольни, где колеблются колокола, возносятся ввысь. Звезда, слева небесная, прозрачна и светла; клочком овечьей шерсти под нею проплыла причудливая тучка — серебряная мгла.

* * *

«Мне бы, словно Анакреону…»

Перевод М. Квятковской

Мне бы, словно Анакреону, петь, смеяться, бросать на ветер мудрости горький опыт и жестокие откровенья, и пить вино… не смешно ли? но поймите — так рано поверить в обреченность — и веселиться на глазах торопливой смерти.

* * *

«Какой сияющий вечер!..»

Перевод М. Квятковской

Какой сияющий вечер! Воздух застыл, зачарован; белый аист в полете дремотой скован; и ласточки вьются, и клиньями крыльев врезаются в золото ветра, и снова уносятся в радостный вечер в кружении снов. И только одна черной стрелкой в зените кружится, и клиньями крыльев врезается в сумрак простора — не может найти она черную щель в черепице. Белый аист, большой и спокойный, торчит закорюкой — такой неуклюжий! — над колокольней.

* * *

«Землистый вечер, чахлый и осенний…»

Перевод А. Гелескула

Землистый вечер, чахлый и осенний, — под стать душе и вечным ее смутам — и снова гнет обычных угрызений и старая тоска моя под спудом. Ее причин по-прежнему не знаю и никогда их, верно, не открою, но помню и твержу, припоминая: — Я был ребенком, ты — моей сестрою. — Но это бредни, боль, ты мне понятна, ты тяга к жизни подлинной и светлой, сиротство сердца, брошенного в море, где ни звезды, ни гибельного ветра. Как верный пес, хозяином забытый, утративший и след и обонянье, плетется наугад, и как ребенок, который заблудился на гулянье и в толчее ночного карнавала среди свечей, личин, фантасмагорий бредет, как зачарованный, а сердце сжимается от музыки и горя, — так я блуждаю, гитарист-лунатик, хмельной поэт, тоскующий глубоко, и бедный человек, который в тучах отыскивает бога.

* * *

«Так и умрет с тобой волшебный мир…»

Перевод П. Грушко

Так и умрет с тобой волшебный мир, в котором память сохраняет живо чистейшие из дуновений жизни и белый призрак первого порыва? Запавший в сердце голос, и ладонь, которую во сне не раз голубил? Все отсветы любви в твоей душе, в ее небесной глуби?.. Так что ж — так и умрет с тобой твой мир, твой новый след на старом белом свете? Горнила жаркие души твоей — на прах земной работают, на ветер?

* * *

«Оголена земля. Уныло воет…»

Перевод М. Квятковской

Оголена земля. Уныло воет душа на уходящий свет голодною волчицей. На закате что ищешь ты, поэт? Несладко странствовать, когда дорога — на сердце камнем. Ветер оголтелый, и подступающая ночь, и горечь далекой цели! У дороги белой стволы закоченелые чернеют. А дальше — горный силуэт в крови и в золоте. Смерть солнца… На закате что ищешь ты, поэт?

Поле

Перевод Инны Тыняновой

Вечер вдали умирает, как тихий огонь в очаге. Там, над горой, остывают последние угольки. Вон тополь, разбитый грозою, на белой дороге вдали. Две тонкие ветки больные, и на каждой — черный листок. Не плачь! Далеко в золотой листве найдешь ты тень и любовь!

* * *

«Сегодня — хотой, завтра — петенерой…»

Перевод О. Савича

Сегодня — хотой ^{37} , завтра — петенерой ^{38} звучишь в корчме, гитара: кто ни придет, играет на пыльных струнах старых. Гитара придорожного трактира, поэтом никогда ты не бываешь. Но, как душа, напев свой одинокий ты душам проходящих поверяешь… И путник, слушая тебя, мечтает услышать музыку родного края.

* * *

«И снится — красный шар всплывает на востоке…»

Перевод М. Квятковской

И снится — красный шар всплывает на востоке. Прозрение во сне. Не страшно ли идти, о путник? Минешь дуг, взойдешь на холм высокий, а там, глядишь — конец нелегкому пути. И не увидишь ты, как никнет колос спелый и в крепких яблоках сияет желтизна, из грозди золотой, слегка заиндевелой, тебе не выжимать веселого вина… Когда сильней всего от страсти розы млеют, когда жасмины льют свой ранний аромат, — что, если на заре, когда сады алеют, растает облачком привидевшийся сад? Давно ли на полях пестрел цветов избыток, — но кто теперь во сне, свежо, как наяву, увидит россыпи наивных маргариток и мелких венчиков сплошную синеву?