Испанский сон
Шрифт:
Крышки унитазов во «Французских Линиях» были сделаны из твердой, тяжелой, белоснежной пластмассы; они были безупречны по форме и состояли из двух половин. Собственно крышкой могла считаться только верхняя, сплошная половина; нижняя же половина была сиденьем с овальным отверстием посредине. Сложив оторванный кусок туалетной бумаги в несколько раз, Ана опустила на унитаз его верхнюю, сплошную крышку и застелила ее бумагой. Затем она немного подумала и переделала свою работу, то есть подняла крышку опять, развернула бумагу и, приподняв сиденье, увила его бумажной лентой так, что отверстие осталось незакрытым. Опустив затем сиденье и сев на него, она подняла левую ногу, сняла с нее туфельку и отдала ее Веронике, после чего поставила ногу в чулке на сиденье. Медленно перенеся на нее вес тела и сохраняя баланс, она подняла правую ногу и повторила все то же самое. Она показала Веронике на крючок, укрепленный над бумажным рулоном. Вероника, постигая очередной замысел подруги, повесила на крючок обе сумочки и обе маленькие Зайкины туфельки. Этап завершился.
Они снова улыбнулись друг другу, как пара цирковых артисток, выполняющих рискованный трюк, и проделали манипуляции с одеждой — одновременно, но по-разному: Ана спустила юбку и трусики, а комбинашечку задрала; Вероника же, бывшая без комбинашки, тоже спустила трусики, а юбку подняла вверх и заткнула краями за пояс. Затем Ана сделала очередное движение пальчиком, будто что-то помешивая в воображаемой большой кастрюле. Вероника не поняла. Ана показала Веронике на ее туфли, естественным образом повернутые в сторону унитаза. Вероника сообразила, что нужно развернуться наоборот. Это означало для нее, что она не сможет целоваться с Зайкой, да и смотреть на нее сможет только через плечо. Она нахмурилась и помотала головой, активно отвергая Зайкину инициативу. Ана подумала и махнула рукой.
Вероника, воодушевленная согласием Зайки, наклонилась над ней и крепко поцеловала ее. Из крайней кабинки донеслась серия разнообразных звуков, и вслед за ними — мощный рев сливного бачка. Ана укусила Веронику за язык; не разъединяя губ, они беззвучно захохотали. Дверь кабинки открылась и хлопнула. Ана оторвала свои губы от Вероникиных и требовательно повторила кругообразное движение пальчиком. На этот раз Вероника подчинилась.
Едва докучная посетительница выполнила водные процедуры и покинула туалет, Вероника снова развернулась лицом к возлюбленной и хищно запустила руку туда, куда хотела уже целые пять минут. Ана сделала то же самое с Вероникой. Сладкий миг наступил! Они целовались и ласкали друг друга одинаковыми движениями пальцев; они без слов договорились ничего больше не затевать. Они проникали друг друга все дальше и дальше. Ура, туалет!
Когда еще более сладкий миг — миг, слаще которого не бывает — пока не взошел, но уже обозначился маленькой звездочкой на общем для них небосклоне, они на секунду синхронно качнулись вбок, и Ана, потеряв равновесие, едва не слетела с пластмассового сиденья. Вероника оторвала губы от губ возлюбленной и спросила трагически громким шепотом:
— Зачем ты подняла эту крышку?
Ана скромно потупилась.
— Зачем? — повторила Вероника в голос. — Она сплошная… на ней было бы удобнее…
— Я могу захотеть пи-пи, — стыдливо сказала Ана.
Веронику охватило желание еще более мощное.
— О, любимая… Сделай это!
— Нет… не надо…
— Сделай, умоляю… Пись-пись… пись-пись!
— Хорошо… сейчас… подожди…
Зажурчала тонкая, милая струйка. Вероника закатила глаза. Это не был оргазм, но это было круче оргазма. Она ласкала пальцами дырочку, в которой рождалась струйка. Теплая влага текла по ее ладони и уходила сквозь пальцы навсегда — как жизнь… может быть, как любовь… Она застонала не от кайфа, но от тщеты попыток удержать неудержимое, и Ана ее поняла.
В тот же момент наружная дверь с изрядным шумом отворилась, и нечто, по звуку весьма объемистое или более чем одно, вторглось в туалет. Любовницы замерли. Вероника по собственной инициативе развернулась, ухитрившись при этом не покинуть рукой мокрого Зайкиного лона. Стук каблуков продефилировал вдоль кабинок и умолк, но ни одна дверь больше не издала звука. Ана и Вероника тесно прижались друг к дружке, наслаждаясь острым ощущением неведомой опасности.
— Блядские туфли, — раздался звонкий молодой голос из-за пределов кабинки. — Ох, ноженьки ноют… Ну-ка, сниму. Хоть в уборной похожу по человечески.
— В туалете не ходят босиком, — сказал другой голос, по звуку постарше. — Грязно же!
— Что ты меня, за дуру считаешь? — обидчиво спросил первый голос. — На вокзале небось не хожу… а тут — глянь, как все чисто вымыто.
Раздался шум воды из-под крана.
— Опять мыло в бутылочках, — продолжал молодой голос, — глянь, синенькое… Спиздим, а?
— Нельзя.
— Все нельзя да нельзя, — недовольно сказал молодой голос. — Ишь какая культурная!
— Заткнись, — сказал старший голос. — Противно слушать. Полчемодана уже напиздила, мало тебе.
— Хуевый магазин, — гневно заявил молодой голос. — Просто жуть какой хуевый!
— Нет, не хуевый!
— Нет, хуевый! Все твои магазины хуевые, и метро твое хуевое, и вся твоя Москва хуевая, поняла? Я только из приличия молчала, а сейчас прямо говорю. Ну, что можно купить в таких магазинах?
— В них не покупают. Смотрят только на красоту…
Щелкнула зажигалка.
— …я говорила тебе, поедем на Кампоамор… или хотя бы на Бутырский рынок…
— Не хочу уже ни на какой рынок, — раздался громкий всхлип, — домой хочу… Да ты что?! Ты куришь, что ли? А ну брось!
— Пошла ты…
— Смотри, приеду — все бабе Наде расскажу!
— Дура, — зло сказал старший голос. — Короче, ссать будешь?
— Не хочу.
— Тогда валим отсюда.
— Погоди, ноги отдохнут…
— Как хочешь. Надоело мне с тобой нянькаться.
Ана неожиданно для Вероники громко, длинно прокашлялась и спустила воду из бачка. Рев бачка смешался с придавленным хохотом двух голосов снаружи; хлопнула входная дверь, хохот удалился, и опять наступила тишина.
— Валим отсюда, — сказала Ана.
— Уже?
— А что? Ссать захотела?
— Как она?
— Как я.
— Боже, как я люблю тебя, — сказала Вероника.
— Это я знаю. Скажи лучше что-нибудь ругательное.
— Ага. Я охуительно тебя люблю.
— Не так.
— Скажи сама.
— Я пиздец как тебя люблю.
— Где же разница? — удивилась Вероника.
— Не знаю, — растерялась Ана. — А что, совсем никакой разницы нет?
— Может, и есть… но совсем маленькая.
— Ладно, — сказала Ана. — Поиграли?