Испанский сон
Шрифт:
Нет нужды упоминать о том, что трое заключенных говорили о своем деле исключительно шепотом; это привлекло внимание лагерного начальства и навело его на мысль о зреющем заговоре. Проверка установила, что двое из подозрительной группы суть отец и сын; прежде это почему-то ускользнуло от бдительных органов — может, потому, что в ряде бумаг Эдик так и продолжал числиться Мигелем… Вначале особисты собирались попросту расстрелять всех троих, но затем надумали приставить к ним стукача, чтобы вскрыть нити заговора. Стукач этот, по имени Вася…
(В этом месте Вальд с Эбенизером выразительно кашлянули.)
— Опускаем Васю, — вздохнул Сид, — а заодно и очередные испытания, выпавшие на долю героев после того, как подозрение в заговоре не подтвердилось. Разлученный с сыном и его фронтовым товарищем, Адам был морально сломлен и не вернулся домой; предлагаю почтить его память минутой молчания. Requiescat in pace!
Да-с. Зато двое остальных все-таки дотянули до звонка, как говорится; правда, воздух свободы они вдохнули в разное время и в разных местах… и при этом ничего не занимало их мыслей менее, чем два кольца, серебряное и золотое. Ничего не зная друг о друге, Франсиско Кампоамор и Эдик П. какое-то время жили в соседних городах необъятной империи, и у каждого из них были свои причины не рваться в родные края. Собственно, Эдику и некуда было рваться — Львов был теперь для него поруганным городом, городом-фантомом; всю лучшую часть своей жизни он провел в лагерях. Кончина генералиссимуса и последующая затем свобода застали его на Урале — он и остался в там, женился на местной уроженке и, нарушая порядок, заведенный его предками, назвал сына не Адамом, но Вальдемаром. Сделал он это не просто так. Все происшедшее с ним исполнило его веры в Бога; вместе с тем, в стране воинствующего атеизма имя Адам ассоциировалось прежде всего с религией. Жизнью наученный таиться, Эдик не выносил своих убеждений за порог, а светское имя мальчика не создавало ему в школе лишних проблем и никого не наводило на подозрения.
Франсиско же повезло несравненно больше, чем Эдику: он и десяти лет в лагерях не провел. После войны — я имею в виду вторую мировую — генералиссимус учинил недолгое послабление; именно в этот момент железные двери и выплюнули Франсиско на улицу сибирского городка, чем-то даже похожего на милый, утраченный Йебенес. Покрутив головой по сторонам, он увидел невдалеке от себя светловолосую женщину, которая держала за руку мальчика в гимнастерке и пристально смотрела на него. Затем эти двое подошли ближе, и три жаркие кастильские ночи из своей немыслимой дали моментально довели кровь Франсиско до точки кипения.
«Исабель», — сказал он, не веря своим глазам.
«Меня зовут Наташа, — сказала Исабель. — Привыкай; а это твой сын».
«Мой сын, — повторил Франсиско, еще не веря нежданому счастью. — А тебя как зовут?»
Мальчик насупился и прижался к матери.
«Его зовут Франсиско, — сказала Исабель, то есть Наташа. — Мне сказали, что ты погиб в сражении, и я назвала его так в твою честь. Поскольку твоей фамилии я тогда еще не знала, то записала его на свою; таким образом, по метрике он Франсиско Франсискович Морозов».
«Франсиско Франсискович, — мечтательно сказал наш герой. — Наташа… Как все это красиво! А можно тебя поцеловать?»
«На улице нет. Вот придем домой, тогда будешь целовать сколько вздумается».
«Домой… Но как ты нашла меня?»
«Со временем узнаешь. Пошли».
И они пошли и стали жить-поживать.
Ясно, что наш герой, счастливо избавившись от тяжелой длани одного генералиссимуса, не сильно хотел к другому; газета «Правда», яростно ругающая последнего, надолго сделалась его любимым чтивом. Со временем, как и обещала Наташа, он узнал, как она его нашла. За свою невозможную в полевых условиях беременность она была разжалована из агентов и возвращена на родину, однако путем невероятных усилий (о которых, впрочем, Франсиско так и не узнал) не только избежала ареста, но даже ухитрилась осталась в органах, правда в их самом низу. Впрочем, в силу устройства органов, низ этот мог служить страшным орудием человеку, знакомому с правилами игры; а Наташа была именно таким человеком. Она методично выявила врага, отославшего ее на восток от единственного и неповторимого, затем — врага, что сокрыл от нее фамилию единственного; затем врага, что наврал ей про его гибель, и так далее; последним был выявлен враг, разжаловавший саму Наташу. Нет нужды говорить, что все эти враги получили заслуженное.
Чего не смогли простить Наташе органы, так это ее брака с бывшим политзаключенным. Она в очередной раз отнюдь не чудом, но напряженной работой мысли избежала ареста — и сделалась тайной, злобной антисоветчицей. Франсиско Франсискович был записан испанцем по паспорту и получил законную фамилию Кампоамор. Женившись, он без особых раздумий назвал сына Франсиско. В тот год, когда этот самый младший Франсиско пошел в школу, кровавый диктатор на полуострове приказал долго жить; через недолгое время Наташа зазвала мужа на кухню, включила по радио музыку и тихонько сказала:
«Вот-вот откроется посольство Испании».
«И что?» — спросил Франсиско.
«Готовься. Будем уезжать».
Франсиско начал готовиться, то есть придумывать речь перед воображаемым чином-соотечественником. Здесь я должен пояснить, что в тогдашней Москве к дверям посольств не подпускали кого попало; возле каждой такой двери стоял человек, одетый в форму милиционера, и бдительно пресекал попытки советских людей войти в контакт с иностранцами. С некоторых пор Франсиско боялся людей в форме; самой большой трудностью в предстоящей ему задаче он считал человека, мимо которого придется пройти.
Значит, так, думал Франсиско. Подхожу к дверям; тут он спрашивает: «Куда?» Я говорю: «На родину-с». Он говорит: «Ваши документики». Достаю кислые свои документики, а то и попросту говорю: «Нету». Он говорит: «Придется пройти» — и вызывает наряд. Не годится: увезут и сдадут кому положено. Другой вариант: спокойно иду себе, нагло, как бы и не замечая человека в форме; только он сообразит, что мимо него прошел нарушитель, а я уже тама. Тут он — свистеть, кричать… а я — бежать со всех ног куда глаза глядят. Тоже не годится: догонят… уже, можно сказать, на родной земле… и опять-таки сдадут кому положено. Может, подождать, когда отвернется? Броситься под машину посла (между прочим — комментарий рассказчика! — не кого-нибудь, а самого дона Хуана Антонио Самаранча, будущего президента МОК)?
Франсиско поделился с Наташей своими мыслями.
«Ты идиот, — сказала Наташа. — Что может быть проще? Подходи к нему и начинай говорить по-испански. Да погромче, да понастойчивей! это вы умеете; не показывай ему, что знаешь хоть одно русское слово. Спросит документы — кричи еще громче, но не вздумай ничего показать. В итоге кто-нибудь из испанской охраны вмешается; или он сам не выдержит, попросит их разобраться. Не разговаривай с охранниками! все они тоже из вашей guardia civil; единственное, что они должны знать — что ты испанец и ты в беде; требуй встречи с любым чиновником, лучше женщиной — там-то и поговоришь о деле».
Так Франсиско и поступил. Не буду перечислять скучные трудности, с которыми пришлось столкнуться далее… скажем так: к концу семидесятых годов семья Кампоаморов, все еще продолжавшая держать харчевню в Йебенесе, разом увеличилась на пять человек; вдобавок Наташа возвратила себе имя, некогда осенившее три счастливейших дня ее жизни.
Престарелые родители Франсиско сошли в могилу один за другим; казалось, они и задерживались на этом свете только затем, чтобы простить блудного сына, познакомиться с белокурой снохой и полюбоваться внуком и правнуком. Надо признать, что оставшиеся йебенесские Кампоаморы были не очень-то рады возвращению Франсиско; несмотря на то, что сорок лет все они честно трудились на благо семейного дела, первейшим законным наследником был именно он. Ладно! родные братья худо-бедно нашли общий язык… а вот отношения молодых поколений, честно скажу, не сложились; да и Йебенес, столь милый теперь сердцу старшего Франсиско, не произвел на молодых никакого особенного впечатления. Видя все это, наш герой спросил мнения своей умной супруги, а потом собрал семейный совет.