Испанский сон
Шрифт:
Однако это только казалось бы, потому что на смертном одре Франсиско Кампоамор успел передать тайну клада вместе с серебряным кольцом старшему сыну, которого тоже звали Франсиско, как и всех в роду Кампоаморов. Этот очередной, четвертый по счету Франсиско Кампоамор всю жизнь пытался вернуться на свою родину, но жизненные обстоятельства роковым образом не давали этому замыслу осуществиться. Вначале, женившись на красивой креолке из Парраля…
(«Обожди-ка, мистер Сид, — опять перебил несносный старина Эбенизер. — Сдается мне, ты слишком увлекся деталями. К тому же страус, небось, скоро захочет жрать; отчего бы тебе не выпустить из рассказа нескольких Кампоаморов?»)
— Придется, — только и вздохнул Сид. — Перепрыгну сразу через столетие; к тому времени, как вы понимаете, история о кладе сделалась семейной легендой; передаваемое по наследству кольцо с необычным узором не столько придавало легенде правдоподобие, сколько окутывало ее чем-то мистическим и попросту не давало забыться. Меж тем в Новой Испании началась кровавая смута, и семья Кампоаморов, подкопившая кое-каких деньжат, стала задумываться о возвращении на родину предков. Я был бы счастлив сказать, что Кампоаморы, преданные своему королю, не смогли примириться с провозглашением мексиканской независимости… но увы, это было бы приукрашиванием истины, так как власти в метрополии в то время тоже менялись, как перчатки. Скорее всего, Кампоаморы просто сбежали подальше от греха, точно так же, как в 1680 году из Тейпаны; и правильно сделали — в противном случае, как станет далее ясно, черта с два я рассказывал бы вам здесь эту историю, попивая амонтильядо. Так или иначе, они продали то, что еще можно было продать, увязали в узлы оставшееся и, благополучно переплыв океан, осели в маленьком городке Й
'eбенес, близ Оргаса. Более точно, в то время было два городка, а именно Йебенес-де-Толедо и Йебенес-де-Сан-Хуан, разделенные Королевской Дорогой — Camino Real; однако очень скоро, через какие-то пять-семь лет, эта дорога (в отличие, кстати, от мексиканской) пришла в совершенное запустение, в результате чего два городка объединились; недвижимость упала в цене, и Кампоаморы купили харчевню. Теперь, с вашего позволения, я временно оставлю этих достойных людей и перейду к другой ветви своего повествования.
(Старина Эбенизер здесь повел себя весьма прилично, то есть молча кивнул головой и даже налил всем вина.)
— Когда серебро близ Тейпаны было открыто в очередной раз, — продолжал Сид, посмотрев на старину с двойной благодарностью, — иначе говоря, после техасской войны, в район хлынул самый разношерстный народ, как всегда и бывает в таких случаях. Все это были в основном переселенцы первого поколения. Наряду с жуликами и бандитами среди них попадались и вполне приличные люди, по-современному политэмигранты; их ли вина в том, что они оказались вдали от родины и без гроша в кармане из-за твердых убеждений или по иным не менее достойным уважения причинам? Так-то здесь оказалась небольшая группа поляков, бежавших от русского царя после разгрома освободительного восстания — одного из тех, коими был столь насыщен девятнадцатый век.
Сынишка одного из этих поляков, обедневшего шляхтича П. (я сокращаю его фамилию с целью ускорения своего рассказа), интересовался на новом месте не столько серебром, сколько этнографией. Этот молодой человек, по имени
'Aдам, прежде готовился к научной карьере; изучая окрестности серебряных приисков, он постепенно сблизился с жалкими остатками местного индейского населения, прежде столь многочисленного, и увлекся изучением их быта, истории и языка. Очарованный этой своеобразной культурой, он начал писать о ней научный труд такого масштаба и глубины, которые бы сделали честь любому современному нам исследованию.
К сожалению, в то время мало кто мог оценить работы Адама по достоинству; все попытки молодого энтузиаста найти деньги для их расширения или хотя бы публикации бесславно проваливались. Тем не менее, его активность и бескорыстие были замечены властями, в результате чего через какое-то время Адам был назначен уполномоченным по делам индейцев. Он прекрасно повел дело; прежде имевший среди индейцев репутацию чудака, теперь он сделался для них непререкаемым авторитетом. Естественно, он был теперь на короткой ноге и с потомками касика Тейпаны, того самого, которому Франсиско Кампоамор некогда передал свое обручальное кольцо. И, наконец, наступил день, когда на высоком берегу Рио-Гранде, за трубкой вирджинского табака, очередной хранитель золотого кольца поведал Адаму П., как единственному достойному доверия бледнолицему, тайну кольца и клада.
«О бледнолицый брат! — сказал молодой касик. — Наши леса осквернены, по прериям громыхает железный змей; зверь не множится, а птица летит прочь от нашествия злых духов. Рыба ушла из Реки, и я не знаю, удастся ли мне удержать эти земли под контролем моего клана… впрочем, как должностное лицо, ты не хуже меня осведомлен о плачевном состоянии дел. А ведь все напасти начались с той поры, когда некий Франсиско Кампоамор, твой соплеменник, зарыл здесь бочонок и вручил моему пращуру вот это кольцо; кто знает, может, в них-то и таится первопричина столь ужасных явлений. Возьми-ка ты у меня эту проклятую тайну туда, откуда она пришла — в мир бледнолицых; верю, что ты распорядишься ею как следует». — С этими суровыми, но справедливыми словами касик вырыл бочонок (надо сказать, неплохо сохранившийся в сухой почве высокого утеса) и отдал его П. вместе с золотым кольцом. И они расстались.
Ясно, что Адам, будучи человеком научного склада, вскрыл бочонок тем же вечером и не без интереса ознакомился с бумагами третьего из Кампоаморов. Возможно, эти бумаги придали бы новое направление его научной деятельности, если бы судьба не распорядилась по-иному. Старатели из поляков к тому времени успели здорово соскучиться по родине, а заодно накопить деньжат на дорогу; как только в Польше подготовилось очередное восстание, они дружно собрали вещички и купили билеты на пароход. Опасаясь превратностей предстоящего путешествия, Адам решил сберечь для потомства наиболее ценное из того, что он имел — свои этнографические труды; он достал из кладовки бочонок, еще не использованный на другие надобности, и уложил в него бумаги. Испытывая понятное уважение к своему неведомому, давно умершему испанскому коллеге, он не мог не присовокупить его бумаг к своим, после чего он вновь запечатал бочонок и повез его в Тейпану.
Увидев Адама с бочонком в руках, знакомый нам касик пришел в уныние. «Добрые духи отвернулись от народа Реки, — воскликнул он, — горе мне, горе!» Что только не предпринимал Адам, чтобы убедить касика вновь приютить злополучный предмет. Он даже рассказал ему историю польского народа, столь созвучную истории тейпанских апачей; касик явно сочувствовал, но бочонка принимать не желал.
«Стыдно, ей-Богу, — такими словами увещевал Адам касика, — твое племя уже столько лет в лоне истинной церкви! Что за дремучие суеверия? Ну, тропа войны… татуировки, скальпы… это я понимаю, это красивые старинные обычаи; но о каких духах ты ведешь речь?»
«О злых», — упрямо отвечал касик.
Тогда Адам прибегнул к последнему аргументу.
«Хорошо, — сказал он суровым тоном, — допустим, бочонок и впрямь злокознен. То, что я не могу забрать его в Европу, это дело решенное; но куда же, по-твоему, мне его девать? Ведь ты вынуждаешь меня поехать и попросту выбросить его в заброшенный прииск… а то и того хуже, посреди Белых Песков! Не думаешь ли ты, что злая сила бочонка вне территории твоего клана разгуляется куда как вольготнее и, умножившись на стороне, предстанет гораздо большей для тебя опасностью, чем покоясь на известном утесе над Рекой? В этом ли мудрость?»