Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Не на неделю, а на сколько нужно, на столько и отпущу. А потом, мне кажется, Ваню и Наташу следует отвезти в Княжино, — не перебивай и слушай. Аграфена Игнатьевна будет им прекрасной бабушкой и няней. Там, как ты знаешь, замечательный заводской поселок, школа, детский сад и все, как в настоящем городе. Так что, по-моему, это самое лучшее предложение... А теперь о тебе. У твоих ребят нет отца, а у Наташки — матери. И мне кажется, что судьба ваших ребят требует от вас — тебя и Фомы — сойтись и вместе заботиться о ребятах...
— Сойтись? — как-то глухо сказала Ирина Сергеевна. — Но для этого, Яков Иванович, надо полюбить...
— Что касается Фомы Сергеевича, то ты ему нравишься, если не больше, и он тебя уважает. Ко всему этому он замечательный человек и семьянин. Так что подумай.
На это Ирина Сергеевна ответила только вздохом.
— Сколько тебе лет?
— Тридцать пять.
— Вот видишь, тридцать пять, да еще двое ребят... Так что долго не раздумывай и ради счастья ребят — решай. Там стерпится-слюбится. Что же касается Фомы Сергеевича, то он будет и хороший муж и прекрасный отец. В этом не сомневайся.
Тут Никитушкин пригласил в землянку.
— А сейчас давай, — Яков Иванович поднял рюмку, — выпьем за твое счастливое будущее. — После он проводил ее до березы и там остановился и долго провожал ее взглядом, уж очень странно она выглядела: шла тихо, ссутулившись, как бы под грузом тяжелых раздумий.
У «газика» стоял Хватов. Увидев его, Валентинова вздрогнула.
— Вы чего? — Фома Сергеевич взял ее руку. Она была горячей. — Не заболели ли часом?
— Нет, просто очень устала... Да и за детей волнуюсь. Ведь завтра двинемся вперед, по всему видно — прорвемся и пойдем. А как с ними?
— С ребятами? — задумался Хватов. — Давай пройдемся и потолкуем. — Они пошли тропою в глубь леса. Над ними гудел летевший в стан врага самолет, и через какую-нибудь минуту там, за передним краем, в небе часто засверкали разрывы и бисером потянулись ввысь цепочки трассирующих пуль. Ирина Сергеевна остановилась.
— Ударим мы, ответят и они — и с земли и с воздуха. А далеко ли Афонино? Пушка достанет, — горестно вздохнула она. — Я очень переживаю за Наташу. Наметила перевезти ее на дня два-три куда-нибудь подальше, но Ефросинья Александровна ни в какую... Что делать-то?
— Дорогая Ирина Сергеевна, ничего делать не надо. Там у дома надежный немецкий блиндаж... Я, милая и мужественная женщина, давно намеревался высказать свое заветное, но никак не решался. Видимо, уже постарел для этого. Вот и сейчас что-то не вяжется... Душа и сердце бушуют по-своему, а я вот стою и мямлю. Да что тут тянуть-то, я всей душой и сердцем уважаю вас... Вот вам моя рука, и навечно.
На подходе к землянке их встретил ординарец.
— Товарищ полковник, звонил генерал и передал, что он выехал на НП.
— Ну вот, Ирина Сергеевна, не завтра, а, видимо, начнем сегодня ночью.
— Так это уже завтра, — показала она на часы.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В эту ночь за вражеским фронтом, разрывая темень и тишину, загрохотали взрывы, загорелись близкие к фронту селения, заливая небо алым заревом. С НП было видно, как горели Краскино, Кишкино, Иванино, а за ними совхоз Алексино, а еще дальше Яковлево, Высокое, Артишино. Севернее, над пожарищем седого Дорогобужа, словно в пунцовой крови, ползли из этого ада причудливые тучи. Так по всему фронту зверствовали каратели и поджигатели команды генерал-лейтенанта Шанемана, носившей приятный опознавательный знак «Тюльпан». Со страшной злобой свирепствовала в Дорогобуже и южнее, уничтожая все живое, «Яг-команда» ярого фашиста капитана Бишлера. На помощь капитану примчался со своей ватагой еще более жестоких карателей и Шенк.
— Это, друзья мои, — Железнов обратился к находящимся на НП, — похоже, что Шанеман намерен под покровом ночи отвести свое войско в целости и сохранности за Ужу и там встретить нас во всеоружии. Но мы ему не позволим и попробуем это сделать втихую. Так что вы, товарищ Куликов, идите к себе и готовьте своих к сопровождению ударных батальонов. Они уже на исходном. Но подождем сигнала Зверева.
— Товарищ генерал, — докладывал разведчик, закрывавший собою всю черноту проема, — привел языка. Лейтенант приказал доложить, что фрицы собираются уходить. — И добавил: — По траншее носятся, шумят, грохочут.
— Давай языка в землянку, — распорядился Железнов. Потом приказал адъютанту: — Товарищ Зубарев, ко мне — переводчика, а пленного солдата накорми.
Пленный солдат подтвердил предположение Железнова, что против дивизии обороняется 688-й пехотный полк.
— Генерал спрашивает, — перевел сам капитан Слепцов, — если дан приказ отходить, то кто же будет в первой траншее прикрывать отход?
— Гут. Их ферштейн, — и солдат рассказал, что в первой траншее оставлены штрафники. — А наши командиры — наци, и им приказано, если что, расстреливать. — Пленный зябко поежился.
— Вы тоже штрафник? — перевел Слепцов вопрос комдива.
— Да, штрафник.
— За что?
— У меня нашли вашу листовку.
— Берите пленного, — приказал Железнов Слепцову, — и, не задерживаясь, отвезите его на КНП командарма.
Пленный то ли в знак благодарности, что остался жив, то ли просто механически, по выучке щелкнул каблуками, четко повернулся и, громко отбивая шаг, вышел.
— Ну, боевые друзья, начинаем. — Отдав приказ полкам на наступление, Железнов направился ходом сообщения на НП, но тут же вернулся назад, чтобы надеть плащ, так как словно из ведра полил дождь.
— Эх, мать честная, — горевал комдив. — Люди насквозь промокнут. Не господь бог вы всевышний, а самый настоящий фашист!
А там, за передним краем, уже грохотали танки и в пелене дождя по всей широте огненной россыпью сверкали выстрелы. Штрафники, не выдержав дружного удара батальонов Кочетова, Короткова, Якимовича, дрогнули и, сметая наци-офицеров, расстреливавших их в упор, побежали, наводя панику на солдат, только что покинувших передний край.
К утру уже позади была первая позиция, а вскоре и вторая. Теперь впереди по возвышенности лежала третья позиция, которая прикрывала собою рокаду Дорогобуж — Ельня.