Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Работать больше надыть, а не баклуши бить! — вмешалась тетка Фекла. Ее давно подмывало взяться за эту белоручку. — Вона Николавна-то с одних с тобою мест, а баба другого покрою. Недавно ведь приехала, а уже тридцать два трудодня заработала. А ты кой-как семь выстрадала, а сорок семь проохала. Так, сватья, проживешь и платья!
Фекла басовито загоготала так, что у не затряслись и живот и полная грудь.
Однако поддержали ее только две старухи, сидевшие в большом углу.
Почувствовав, что остальные женщины жалеют ее, Карпова вскочила, бросила на лавку работу и только открыла рот, чтобы ответить тетке Фекле, как дверь избы распахнулась, и вошел рослый, широкоплечий, с окладистой бородой председатель колхоза Петр Петрович Крутовских. В комнате запахло дегтем от его сапог.
— Здорово, женское сословие! Гуторите? — спросил он.
Карпова снова села на лавку и взялась за вязанье.
— Что с фронту-то слышно, Петр Петрович? — спросили сразу несколько женщин.
— Как вам, бабоньки, сказать-то? — Крутовских задумался. — Если сказать вам про фронт, то дела там неважные, но и не плохие. Где наши бьют, а где есть, для маневру, и отходят.
У Петра Петровича не поворачивался язык сказать женщинам правду. Читая газету, он сам до боли в сердце переживал каждое плохое сообщение, в особенности те, где говорилось, что наши войска снова оставили один из советских городов.
— А отходить-то далеко будут? — спросила Стеша.
— Про это, бабоньки, знает верховная власть. Но она мне еще ничего не докладывала... А что касаемо меня, то пришел я до вас с великой просьбой. Как видите, на дворе непогода, надо полагать, заморозки схватят, а картошка еще не вся выкопана. Завтра, знамо дело, воскресенье. — Он обвел всех тревожным взглядом и остановил его на Пелагее Гавриловне. — Так вот, Пелагея Гавриловна, прошу я тебя и всех вас, товарищи женщины, поработать завтра для нашей Красной Армии.
Пелагея Гавриловна насупилась:
— А как же, Петр Петрович, к обедне-то?
— Бог за труд ради воинства не накажет! Конечно, если уж очень нужно к обедне, то я тебя, Пелагея Гавриловна, не неволю. Тогда пусть твои дочки да невестки выходят. Ведь картошка гибнет!
— У нас этакого еще никогда не было! — загомонили другие женщины.
— А мы, Петр Петрович, все после обедни сделаем, — предложила Пелагея Гавриловна.
Остальные поддакнули ей.
— Ну что ж, бабоньки, и на этом спасибо, — недовольно произнес Крутовских. — Но сами посудите, вернетесь вы от обедни во втором часу, небось полдничать станете, а работать когда же? С фонарями, что ли?.. Эх, не думаете вы о тех, что там, — Крутовских потряс фуражкой, зажатой в руке. — Люди кровь за нас свою проливают. А может статься, что картошка нам хлеб заменит, а хлеб мы им пошлем!.. — В избе снова загомонили. — Ну а ты, мать Фекла? — подошел он к Фекле. — Ты ведь у нас Ермак. Как скажешь, так и будет!
— Я-то? — Фекла обвела взглядом женщин, но на их лицах было выражение нерешительности. — Я-то что ж... Я, пожалуй... Вот, как остальные?
Нина Николаевна поднялась и вышла на середину комнаты:
— Дорогие мои, Петр Петрович прав! Нельзя оставлять картошку в поле. Она ведь общественная. Я обращаюсь к вам как жена фронтовика: выйдемте все завтра в поле!
— Раз Николавна идет, то и нам вроде не к лицу дома сидеть, — раздался властный голос тетки Феклы. А за ней и другие женщины подали свои голоса:
— Раз надыть, так надыть.
— Идем, Степанида! Бог за воинство гневаться не будет!
— Дело спешное — картошка. Только вот как погода-то?
— Радио предвещало вёдро, — ответил Крутовских, упорно глядя на Пелагею Гавриловну. Он знал, что, если она согласится, за ней пойдут остальные.
А Пелагея Гавриловна раздумывала: она за всю свою жизнь и одной обедни не пропустила и боялась, как бы бог не покарал за этот грех ее сыновей.
— Мамынька, не гневайся на меня. Что я тебе скажу... — заговорила вдруг Стеша.
— Знаю я, что ты, комсомол, скажешь, — ответила Пелагея Гавриловна.
— Ведь ты тоже хочешь, чтобы картошка была убрана... Ты же знаешь, если мы выйдем семьей, то завтра все поле за Заячьим Перелогом уберем... Идемте, мамынька!
— Вот что, Петр Петрович, — сказала наконец Пелагея Гавриловна. — Разреши мне одной, на духу, подумать. Утром, как к заутрене идти, и скажу.
Почти всю ночь Пелагея Гавриловна простояла на коленях перед образами.
— Будя тебе бубнить-то, ложись спать! — ворчал с печи Назар.
Но Пелагея Гавриловна выстояла долгие часы перед образами, тускло освещенными мерцающей лампадой, прочитала все молитвы за заутреню и обедню, помянула с молитвой о здравии ушедших на войну сыновей и зятьев. А утром со всей семьей пошла в поле.
Поле пестрело разноцветными платками и ушастыми шапками. Женщины согнувшись шли за сохами (здесь сохи сохранились только для пропашки и копки картофеля) и собирали клубни; старики в стороне копали ямы, ребята свозили картошку к этим ямам. Барсучий Угол, где они работали, находился далеко от деревни, почти у самого леса.
За сохой, которую направляла Стеша, собирали картофель Пелагея Гавриловна, Железнова и Карпова.
— Надыть, милая, картошку-то всю собирать, — ворчала на Галину Степановну Пелагея Гавриловна, — и большую, и маленькую, не то, пожалуй, половина ее в земле останется.
Издалека чуть слышно донесся благовест. Русских выпрямилась, глубоко вздохнула, перекрестилась. Потом, взяв наполненную корзинку, пошла к телеге, куда ссыпали собранную картошку.
Карпова обрадовалась, что хоть ненадолго освободилась от ее попреков. Разминая спину, потянулась:
— Ох, Нина Николаевна, как я устала! Ведь никогда такой работы не делала.
— Нужды не было, потому и не делала, — не столько осуждая, сколько сочувствуя, отозвалась Железнова.
— Кажется, еще немного поработаю — и упаду.
— А ты рукой в колено упрись, все полегче будет, — советовала Нина Николаевна. — Вот смотри, как я. У меня раньше тоже с непривычки спина болела, а теперь ничего. Уходить нам с поля, Галина Степановна, никак нельзя: засмеют, а то и еще хуже — осудят.
Карпова взяла корзину с картофелем и тоже пошла ссыпать его в телегу. У телеги стоял Юра, с видом заправского кучера держа в руках вожжи. Тут к ней подскочил счетовод — «этакий фартовый городской перец», как определил его Крутовских, — принял из ее рук корзину, одним махом высыпал картошку в телегу и так же проворно вернул корзину Галине Степановне.