Истоки американо-китайских отношений
Шрифт:
Провинциальные качества (провинциализм) миссионера также проявились в его относительно наивном ожидании (надежде) того, что имеется возможность быстро изгнать сатану (дьявола) в Китае просто евангелическими посланиями, то есть «теми словами (тем глаголом), которые жгут». Когда же легкая победа не появлялась (не оказывалась) на пороге, он (миссионер) приходил к заключению, что китайцы – это нечто в гораздо большей степени злое, чем те невинные жертвы дьявола, которых можно было найти в иных языческих странах; китайцы, однако, были его (сатаны) сознательными агентами, которые получали персональное удовлетворение, благодаря тому что они бесчестили Бога, осуществляя акты идолопоклонства и безнравственности. Бесчисленные описания «оргий идолопоклонства», в которых миссионеры видели «дьявольский экстаз», представляются намеком на своего рода сексуальную сублимацию (возгонку) таких языческих обрядов. В то же самое время похотливые (непристойные, развратные) действия, осуществлявшиеся публично,
Разврат поглощал китайцев, которые были «подлы (низки) и загрязнены до шокирующей степени», это констатировал Вильямс в своем классическом труде «Серединное королевство» (С. 62). Молодые девушки никогда не находились в безопасности, когда они были одни; их соблазняли «картинами, песнями и прочими прелестями Афродиты» с тем, чтобы завлечь во «врата ада», совершать «отвратительные акты», – заявлял он (С. 62–63).
Преподобный Маклей видел безнравственность как то, что распространено в Китае повсеместно, и то, что не скрывается. «Ее разлагающее и унижающее достоинство воздействие распространяется (пропитывает) на все классы общества. <…> Формы этого порока, который в иных землях таится в темных местах или обнаруживается лишь в полуночных оргиях участников вакханалий, в Китае проявляется не в свете полуночи; …эта похоть находит готовый доступ в расположение семьи, на форум и в храм» (С. 63).
Принятые в Китае, привычные для всех сословий в Китае отношения между людьми, в том числе или прежде всего в семье, особенно разделяли миссионеров и китайцев. Здесь миссионеры видели разврат, безнравственность, видели в китайцах «сознательных агентов дьявола».
Более объективно и более систематично исследующие вопросы западные обозреватели обычно и в целом описывают китайцев как чрезвычайно скромных, почти щепетильных в своей нелюбви к какой бы то ни было публичной демонстрации привязанности, любви между полами. То, что миссионеры были свидетелями публичных сексуальных оргий, подтверждает (иллюстрирует) утверждение о том, что человек действует следующим образом: не видит, а затем определяет то, что он видит, но вместо этого сначала что-то определяет, чему-то дает определение и только после этого видит то, что он уже определил, чему он уже заранее дал определение. Поэтому то, что миссионер увидел, может быть объяснено только в терминах, отражающих его заранее существующие предвзятые соображения обо всех языческих обществах, и необходимостью иллюстрировать (подтвердить примерами) обвинительный акт, обвинение китайцев в том, что они-то и являются агентами дьявола. Следовательно, он не повторяет, не как будто бы повторяет вслед за купцами их насмешки (их смех в адрес) над идолами, которым поклоняются китайцы. Поскольку эти монстры не объясняются одними лишь религиозными предрассудками или суевериями, но тут должно бросить взгляд и увидеть дьявола, необходимо посмотреть на дьявола, чтобы воодушевиться. И действительно, само существование (сам смысл существования, основа существования) китайцев для некоторых миссионеров было осквернением или профанацией их Бога. Эта их несакральная Антанта с Вельзевулом была формализована использованием в интересах империи дракона в качестве его символа, сама форма дьявола, в которой он представлен в Апокалипсисе; это было продумано, «и действительно, этот великий монарх дикарей не мог принять никакой еще более впечатляющий вид, чтобы показать свое соответствие с “Принцем Силы Воздуха”, что работает в случае неповиновения детей». <…> И действительно, даже тогда, когда их прямо, без экивоков, осуждают за «служение принцу демонов», китайцы «не изумляются, но находят славу в этом своем постыдном поведении». Так писал Гутцлаф (С. 63).
«Простые люди», например купцы или торговцы, просто-напросто смеялись над некоторыми особенностями поведения китайцев. «Идейные люди», то есть в данном случае миссионеры-протестанты, для которых основа основ и их мировоззрения, и их поведения была неразрывно связана с понятиями добра и зла, рая и ада, Бога и дьявола, встретившись с китайцами, никоим образом не ограничивались насмешками, но искали объяснение поведения и мировоззрения непохожих на них людей Китая в обращении к мысли о том, что в Китае они столкнулись не просто с неким язычеством, но с самим дьяволом и его агентами.
Уже одна только эта мысль исключала в то время совместимость американцев и китайцев, нахождение понимания, взаимного понимания, тем более взаимного доверия.
Профессор Миллер считает, что и упомянутые купцы, и миссионеры не были объективно и систематически исследующими вопросы западными обозревателями. Кажется, что его мысль в данном случае состоит в том, что объективный и систематизированный, то есть научный подход к поведению и образу мыслей китайцев не только позволял бы и позволяет в настоящее время найти рациональное объяснение их поведения, но и создает основу для взаимопонимания американцев и китайцев.
Думается,
По контрасту с обеими группами, то есть и с купцами, и с дипломатами, миссионеры-протестанты с презрением относились и к Конфуцию, и к его философии.
Возможно, что все это было частью того антилиберализма в процессе религиозного возрождения в XIX столетии, что зачастую имело своим результатом атаку общего характера на «свободных мыслителей», деистов и трансценденталистов. Преподобный Давид Абель объяснял «все восхищение Конфуцием и его системой» функцией «невежества» среди китайцев и «неверия» среди «более просвещенных» людей. Ирония ситуации была при этом в том, что существует малое свидетельство того, что деисты, трансценденталисты или унитаристы когда-либо обращались за вдохновением к писаниям китайского мудреца (С. 63). По крайней мере такие люди, как Джефферсон, Йозеф Пристли, Генри Эйр, Уильям Чаннинг и Теодор Паркер, не оставили ни малейших следов какого-либо интереса к Конфуцию (С. 63–64).
Миссионеры, прибыв в Китай, начав свои попытки обращать китайцев в христианство, неизбежно столкнулись с именем Конфуция и с присутствием Конфуция и его мыслей в мировоззрении китайцев. Конфуций при этом предстал перед миссионерами-протестантами в определенном смысле как некий «эрзац бога» в Китае, для китайцев. Конфуций оказался для миссионеров тем, с кем пришлось «бороться» с целью заменить его «настоящим богом».
Поэтому миссионерам пришлось задуматься над вопросом о Конфуции и выражать свое мнение о нем.
В своем исследовании влияния Востока на трансцендентализм (идею трансцендентальности) профессор Артур Кристи основывался целиком и полностью на индийской и персидской философиях и не преуспел в документальном обосновании утверждения о том, что Эмерсон использовал Конфуция в интересах своих идей относительно взаимоотношений внутри общества. Достоверно, насколько это можно увидеть, то, что немногочисленные заявления Эмерсона о Китае или о мудреце не являются проявлением восхищения. Напротив, в 1824 году Эмерсон выразил удивление по поводу того, что «наши предки (отцы-основатели США)» могли быть «взяты в плен» (попасть под воздействие) чем-либо китайским. Все, что Эмерсон смог обнаружить в китайской цивилизации, как свидетельствовал или признавался он сам, – это была «одуряющая порочность», а пиком китайской мудрости было делание (производство) чая. Более того, этот мудрец в сфере гармонии был особенно критичен в отношении Конфуция за то, что тот простил и рационально обосновал все социальные несправедливости Китая. «Однако же как я ненавижу Китай! Эту “кричаще безвкусную вазу”», – воскликнул он. Он, однако же, оставил некоторую надежду, надежду на то, что «громадная и лежащая на боку волна восточного населения» вскоре может быть «взбаламучена (приведена в движение) и очищена встречными потоками» и «отбросит ночной кошмар, который на протяжении столь длительного времени держал в оцепенении ее недвижный ум» (С. 64).
Здесь важно упоминание о том, что американский мыслитель Ральф Уолдо Эмерсон, выражая превалировавшие настроения мудрецов в Америке XIX столетия, просто, но и, очевидно, обоснованно удивлялся самой мысли о том, что «отцы-основатели» США могли быть взяты в плен или попасть под воздействие чего-либо китайского. Возможно, в какой-то степени и могло быть так. Однако представляется, что это было нечто декоративное, внешнее, кратковременное и создавшееся под воздействием неких сообщений, информации, частных мнений, но не основанное на реальном и близком глубоком знакомстве с Китаем и его реалиями.
Именно XIX век явился тем столетием, когда американцы впервые действительно и на практике начали знакомиться с Китаем и китайцами. И вот тогда-то Эмерсон и сделал вывод о том, что всей китайской цивилизации была присуща одуряющая порочность.
Иными словами, то, что представлялось американцам пороками, составляло содержание того, что предстало перед ними в виде китайской цивилизации.
Эмерсон считал, что пик китайской мудрости – это производство чая. Здесь, с одной стороны, признавалось, что китайцы внесли этот вклад в мировую цивилизацию. С другой стороны, очевидно, что американцы исходили из того, что и они, и европейцы внесли в мировую цивилизацию настолько большее, что имели основания так говорить о Китае и о китайском чае.
Эмерсон осуждал Конфуция за то, что тот простил и рационально обосновал все социальные несправедливости Китая.
Эмерсон сравнивал Китай с «кричаще безвкусной вазой», которую он ненавидел.
В этих словах было выражено столкновение взглядов тех американцев, которые выступали против социальных несправедливостей и привычных и принятых в Китае настроений в пользу оправдания этих несправедливостей. Причем такое оправдание подавалось в Китае как глубочайшие в мировой истории, культуре и цивилизации мысли китайских мудрецов, превосходящих мыслителей всех иных наций.