Истории для кино
Шрифт:
В Дубовом зале Центрального Дома литераторов прощаются с писателем Ильей Ильфом. Из вестибюля в зал тянется печальная череда коллег и друзей. Распорядитель с красно-черной повязкой на рукаве тактично, но настоятельно поторапливает всех, просит не задерживаться.
Утесов идет вслед за Бабелем. Они кладут цветы к гробу, несколько секунд стоят, глядя на своего земляка, и выходят в фойе. Бабель с мрачным вздохом замечает, что московский климат становится как-то вреден для одесситов. Лёдя возражает, что времена все-таки меняются и этого нельзя не заметить.
В углу, в стороне от всех, стоит Николай Эрдман, неожиданным счастливым образом вернувшийся из лагерей. Он очень изменился, не вспоминает о пережитом и решительно пресекает любые попытки заговорить на эту тему. Прежде очень веселый и общительный, сейчас он одиноко и молчаливо курит, часто и глубоко затягиваясь.
Утесов негромко говорит Бабелю, что его оптимизм не беспочвенный: вот, например, Эрдман вернулся и даже пишет новую комедию. Бабель молчит. Утесов упорствует: опять же Ягоду разоблачили, теперь Ежов наведет порядок.
Бабель, наконец, оживляется:
– Вообще-то Николай Иванович – интеллигентный человек.
– Какой Николай Иванович?
– Да Ежов же. Кстати, он про тебя спрашивал…
– У кого он спрашивал? Где? – напрягается Утесов.
– У меня. Я вхож в его дом.
Утесов удивленно смотрит на Бабеля. Бабель объясняет, что не он один вхож в дом Ежова – новый нарком вообще привечает интеллигенцию, устраивает у себя вечера для творцов, вот и Утесова просил пригласить.
– Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! – смеется Утесов.
Но Бабель говорит весьма серьезно:
– Любовь-то, может, и минует, а гнев… Знаешь, один раз позовет, другой, но потом задумается: а чего это товарищ Утесов меня игнорирует?
За столом в доме наркома НКВД Николая Ивановича Ежова собрались прекрасные – все как одна – женщины и очень известные мужчины, среди которых Бабель, Утесов и Михоэлс – великий актер, главный режиссер ГОСЕТа, Государственного еврейского театра.
Утесов здесь впервые, поэтому несколько скован и молчалив. А остальные гости ведут себя вполне свободно. Малорослый Ежов – почти карлик – встает из-за стола и визуально оказывается ниже, чем когда он сидел. Но малый рост ничуть не мешает наркому провозгласить большой тост за всеобщего вождя и учителя – дорогого и любимого товарища Сталина. Гости с искренним энтузиазмом кричат: «Ура-а-а!». Все встают, чокаются. К Утесову тянется с фужером шампанского очаровательная раскосая девушка. И он, конечно, идет ей навстречу со своим бокалом. Все выпивают, усаживаются, принимаются закусывать.
Только молодой человек во френче, с белозубой улыбкой и ясным взглядом, не садится, а вновь поднимает бокал, предлагая очередной тост – за карающий меч для врагов советской страны, народного комиссара НКВД, верного сталинца Николая Ивановича Ежова. Нарком скромно взмахивает маленькой ручкой: мол, ни к чему это. Но, конечно же, все опять встают, опять чокаются. И опять фужер раскосой очаровашки встречается с бокалом Утесова, и под хрустальный звон она успевает представиться:
– Зоя…
– Леонид… Утесов.
– Ну, это же очевидно! – Зоя смеется, и смех у нее тоже какой-то хрустальный.
Все выпивают и закусывают, и Ежов гостеприимно поощряет их к этому, предлагая кушать побольше и вообще чувствовать себя как дома. Михоэлс продолжает речь Ежова репризой: мол, чувствуя себя как дома, не забывайте, что вы в гостях. Все понимающе смеются. И Ежов добродушно улыбается:
– А расскажите-ка, Соломон Михайлович, что готовит для советских зрителей ваш Еврейский театр?
– Ставим «Короля Лира», Николай Иванович.
– А что, Шекспир тоже был евреем? – интересуется дама с лисой на шее.
Ежов заступается за Шекспира:
– Что вы, конечно, нет! Но Еврейский театр вовсе не обязан ограничиваться еврейскими авторами.
– Конечно, – соглашается Михоэлс, – мы ведь не в культурном гетто.
Ясноглазый молодой человек прищуривается:
– Да, товарищ Михоэлс, вы не в гетто, вы прямо-таки везде!
Михоэлс делает вид, что не понимает, о чем речь:
– Да, мы везде, где нужны нашей стране.
Но ясноглазый не унимается:
– Нашей стране нужны и рабочие на Дальнем Востоке, и колхозники в Узбекистане, и строители в Сибири…
Бабель пытается смягчить ситуацию улыбкой:
– Не знаю, вышел ли бы из меня хороший строитель.
– Я – пока – тоже этого не знаю, – серьезно отвечает ясноглазый.
Ежов внимательно слушает, но не вмешивается в разговор. Зато вмешивается раскосая Зоя. Она капризно обрывает ясноглазого:
– Виктор, хватит серьезничать! Дамы скучают!
Бабель, радуясь возможности сменить тему, вскакивает с бокалом:
– Выпьем за наших прекрасных, самых прекрасных в мире дам!
– Мужчины пьют стоя! – напоминает дама с лисой на шее.
Мужчины покорно встают, чокаются с женщинами. На это раз фужер и бокал Зои и Утесова не просто сходятся, а задерживаются на миг. Острый глаз Ежова фиксирует это.
– Я думаю, что главный подарок женщинам сделает товарищ Утесов!
– Какой… подарок? – слегка теряется Утесов.
– Ну конечно – вашу замечательную песню. Из вашего прекрасного фильма.
Утесов облегченно улыбается. А Ежов приказывает:
– Виктор, помоги Леониду Осиповичу!
Ясноглазый молодой человек неожиданно оказывается еще и пианистом. Он садится к роялю, играет, а Утесов поет ставшую уже невероятно популярной в народе песню из «Веселых ребят»:
Как много девушек хороших,Как много ласковых имен,Но лишь одно из них тревожит,Унося покой и сон, когда влюблен!Сердце, тебе не хочется покоя,Сердце, как хорошо на свете жить,Сердце, как хорошо, что ты такое,Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!