Истории отрочества и юности
Шрифт:
На четвертом этаже, через этаж над нашей квартирой, жила Лена, которая училась в параллельном классе. Отца у нее не было, но был младший брат. Одно время, в старших классах школы, у нас едва не начались отношения, как между парнем и девушкой, но это быстро прошло. Лена любила петь, и ее часто можно было услышать даже с нашего этажа. По-моему, голос у нее был отменный, хотя на эстраду она так и не попала.
Над Леной, на пятом этаже жил дядя Джон, да, именно так его и звали. Джон любил негромко напевать, когда спускался или поднимался в подъезде – он долгие годы участвовал в самодеятельности в местном Доме Культуре. Жену его звали Неля. У них был сын Игорь, но он был намного старше меня, и я его плохо помню: он рано женился и съехал от родителей.
Единственным другом моих родителей в нашем подъезде
8. Родственники
В отличие от родителей мамы из деревни, дед и баба со стороны отца жили в городе. В их дворе росли пару яблонь тех сортов, что мне больше всего нравились: «штрифель» и «путинка». Подростком я любил набрать у деда и бабы целый пакет яблок, пахучих и больших. Во дворе был курятник, сарай, там я провел первые пять лет своей жизни, и там я потом бывал чаще, чем у других родственников. С ними всю жизнь прожил Вова, младший папин брат, с которым в зрелом возрасте я общался по-дружески едва ли не с единственным из своей многочисленной родни. Он был всего на одиннадцать лет меня старше. Он играл на гитаре, писал музыку, стихи, даже начинал с десяток романов, правда, ни один из них так и не закончил. Остальное же он по-настоящему так и не продвигал из-за своей непутевости и вообще образа жизни, где все очень портила проблема с алкоголем.
Одно время, пока я жил с родителями у деда и бабы, с нами, как третье семейство в одном доме, жила папина младшая сестра с мужем и моей двоюродной сестрой Жанной, которая была на пять лет младше меня. Вторая дочь у них родилась спустя семь лет, когда все уже жили отдельно. Мы жили на веранде, это была одна комната, а тетя с семьей – в общей комнате, самой большой, но проходной, между большой спальней и коридором. Сложно представить, как мы там все помещались, наверное, все это длилось недолго. Когда я был в начальных классах, и мы жили отдельно, у бабы с дедом жила моя прабабушка Настя, мать бабы. Она пережила оккупацию уже в зрелом возрасте, была слепая, и, когда я приходил, она, называя меня Игорек, просила, чтобы я дал ей руку. Кожа у нее была очень старая, но меня это не пугало, не отталкивало, как часто бывает с детьми, и я с удовольствием протягивал руку, чтобы она меня «нашла» и что-нибудь сказала мне. Прабабушка жила в одной комнате с дядей Вовой. Она была, как и баба, невысокая, сухонькая, и прожила 90 лет, умерев поздней осенью 83-го года, когда мне было девять.
Много позже, взрослым, я узнал, что у моей матери с дедом были ужасные отношения. Он к ней цеплялся и вообще вел себя раздражительно, был вечно недоволен. Отец же никак не вмешивался. Бабушка, спокойная и, можно сказать, отчасти безвольная, никаких проблем моим родителям не создавала, но и защитить их по-настоящему не могла. Они даже уходили на полгода на другую квартиру, но потом бабушка уговорила вернуться их обратно. У меня самого с дедом были не те отношения, каких хотелось бы, когда я уже стал подростком. Дядя Вова, хотя и «получал» в детстве от деда часто и не всегда справедливо, нередко его выгораживал в моих глазах, объясняя, что жизнь у деда была тяжелая, бесконечные мытарства по стране, голод первых послевоенных лет, первый сын – мой отец – родился во Владикавказе, который тогда назывался Орджоникидзе, второй на станции под Харьковом, и лишь дочь и младший сын родились уже в Речице, где дед и баба осели, его несправедливо уволили из армии, и он потом так себя и не нашел, хотя в молодости писал стихи, посылая их в газеты, и даже получал какие-то небольшие гонорары. Но в моих глазах это его так и не оправдало по-настоящему,
Его призвали в неполных 18 лет в 1944-м, и вскоре он попал в настоящему мясорубку под Кенигсбергом. Ближе всего к смерти он был, когда из-за паники при обстреле минометом не залег, а побежал, и какое-то время вокруг него взрывалось по шесть мин сразу, ему кричали «Ложись!», но он бежал, хотя его так и не задело ни одним осколком. Ему очень повезло. Мы с дядькой как-то обсуждали, что не будь этого везения, мы бы с ним не появились в этой реальности. Дед-фронтовик вернулся домой невредимым с четырьмя медалями, самыми ценными из которых были «За отвагу!» и «За взятие Кенигсберга!». Я помню, как в детстве он отдал мне все свои медали, которых к тому времени было больше – ведь прошли уже юбилеи Дня Победы, за которые фронтовики тоже получали награды, и я очень гордился ими, складывая в аккуратную коробочку.
Потом, когда мы жили отдельно, мы с родителями чаще всего бывали в гостях именно на Береговой, у деда и бабы. Дни рождения каждого из нас, Новый год, День Победы или иной другой повод. Тетя приходила с семьей, и мы устраивали застолье. Иногда приезжал мой дядя Саша, средний сын деда и бабы. С ним у меня тоже были хорошие отношения, и он каждый раз привозил какой-нибудь подарок, как и моим родителям, хотя из-за своей рассеянности он нередко мог забыть подарок прямо в поезде. Он был похож на бабу, как и Вовка, такой же непутевый, как и младший брат, так и не женившийся ни разу, не заведший детей, а вот отец с тетей внешне больше походили на деда, с его густыми темными волосами и явной примесью какой-то восточной крови, пусть и очень разбавленной.
Бабушке суждено было прожить до 90 лет, как и своей матери, прожив без деда полтора десятилетия, который умер на 77-м году жизни.
Всего у меня, единственного в семье, было девять двоюродных сестер и шесть братьев. Лишь две сестры были по папиной линии, остальные – мамина родня. Старшая мамина сестра была бездетной, а из четырех маминых братьев больше всех детей – пятеро – было у дяди Павла, третьего брата по счету. Моя мама, парикмахер по профессии, конечно же, периодически стригла их, иногда брала с собой и меня. Помню, как я стеснялся, забившись куда-то в угол, и лишь спустя час, если не больше, приходил в норму, выбираясь поиграть со своей родней. Двое из них, брат и сестра, были меня немного старше, остальные две сестры и брат – младше. Они все были внешне в свою мать – у той были проблемы с весом, и она уже в молодости сильно располнела. Лишь старший брат пошел в отца, будучи более поджарым.
С детьми второго маминого брата, жившего в деревне, я виделся редко, лишь когда приезжал туда к бабе и деду.
Иногда в Речицу приезжали дети старшего маминого брата, которого лично я не видел никогда – он умер, когда я был ребенком. Его семья жила в Минске, и мои двоюродные брат и сестра, намного старше меня, из-за чего я называл их дядя Валик и тетя Оксана, были моей единственной столичной родней. Между собой они были абсолютно непохожи, но сестра была очень привлекательной – особенно, если учесть, что среди моих родственников эффектных внешне людей практически не было.
Чаще всего я общался с детьми младшего маминого брата: Паша был на 4 года меня старше, средняя, Люба, на год младше, а Леша, последний в семье, на 4 года младше. Наше общение чаще всего было связано с приездами в деревню, и об этом лучше рассказать отдельно.
9. Деревня
Поток коров, ленивый, пахучий и мычащий, медленно заполняет улицу, а я с двоюродной сестрой уже сижу на заборе, чаще над калиткой, где опора пошире, устроившись поудобнее, держусь покрепче и с интересом – но и с какой-то глубинной опаской – любуюсь животными, каждое из которых может затоптать такого ребенка. Чаще всего черные с белыми пятнами или черные полностью, но есть и рыжие или пегие, рыжие с белым, есть такие, где белого больше, чем черного, у каждой коровы свой рисунок из пятен, как и свой норов, кто-то движется покорно и спокойно, но есть те, кто выбивается из общего потока, тычется мордой не в свою калитку или вообще отбегает в сторону, не желая следовать дальше, щиплет траву, несмотря на окрики, и за дело берутся пастухи, которые гонят стадо с поля по домам.