История, конца которой нет
Шрифт:
— Не спеши, мой мальчик, не спеши! Ведь кое-кому удалось войти к Оракулу и разговаривать с Эйулалой, верно? Значит, эти ворота все же можно отворить!
— А как?
— Теперь слушай внимательно. Фантастический селен подвластен только одной силе — нашему желанию. Именно наше желание и делает его непроницаемым. Чем больше желаешь открыть эти ворота, тем прочнее они становятся. Но если кому-нибудь вдруг удается забыть все свои намерения и совсем ничего не хотеть, тогда они сами перед ним — раз! — и откроются!..
Атрейо потупил глаза и тихо сказал:
— Если это правда, то как же мне пройти через эти ворота?
— Ведь говорил я тебе: Ворота Без Ключа самые трудные.
— А если бы мне это все же удалось, я оказался бы у Южного Оракула?
— Да, — ответил гном.
— И мог бы поговорить с Эйулалой?
— Да, — ответил гном.
— А кто это Эйулала? Что это такое?
— А кто его знает… — сказал гном, и глаза его снова гневно вспыхнули. — Ни один из тех, кто там побывал, не пожелал мне этого сказать. Сам посуди, как может ученый довести до конца свой труд, если все хранят таинственное молчание? Тут с горя последнюю прядь волос у себя вырвешь, совсем облысеешь. Но если тебе, Атрейо, удастся дойти до конца, ведь ты мне все расскажешь, правда, мой мальчик? Я просто помираю от жажды знания, и никто, никто не хочет мне помочь! Прошу тебя, обещай мне!
Атрейо встал и посмотрел на Ворота Великой Загадки, освещенные ярким лунным светом.
— Я не могу тебе этого обещать, Энгивук, — сказал он тихо, — хотя мне бы очень хотелось хоть чем-то тебя отблагодарить. Но раз никто не говорил тебе, что такое Эйулала, значит, этому есть какая-то причина. И пока я ее не узнаю, я не могу решить, можно ли доверить эту тайну тому, кто сам там не был.
— Тогда поскорее убирайся отсюда! — вскричал гном; глаза его метали искры. — Чтоб духу твоего здесь не было! Вечно натыкаешься на черную неблагодарность! Жизнь свою кладешь, чтобы раскрыть тайну, столь важную для всех, но помощи ни от кого не жди! Не стоило вообще на тебя время тратить!
Гном побежал в пещеру, и Атрейо услышал, как в глубине ее громко хлопнула дверь.
Ургула, проходя мимо Атрейо, остановилась и сказала, посмеиваясь:
— Не принимай близко к сердцу, он вовсе не злой, мой старик, просто очень горячий. Для него это еще одно страшное разочарование. Он ведь так носится со своим смехотворным научным исследованием. Ему хотелось бы стать тем ученым, который разгадал эту великую тайну. Шутка ли? Знаменитый гном Энгивук! Не сердись на него!
— Я не сержусь, — сказал Атрейо. — Скажи ему, что я от всего сердца благодарю его за все, что он для меня сделал. И тебя я тоже благодарю. Если будет можно, я, конечно, все ему расскажу. Но для этого надо, чтобы я вернулся.
— Ты уже нас покидаешь? — спросила Ургула.
— Я должен идти, — ответил Атрейо, — нельзя терять ни минуты. Попытаюсь добраться до Оракула. Всего тебе доброго! И присмотри, пожалуйста, за Драконом Счастья.
Он пошел, не оглядываясь, в сторону Ворот Великой Загадки.
Ургула глядела ему вслед, а когда стройный мальчик с развевающимся плащом на плечах скрылся за скалами, она побежала за ним, крича:
— Счастья тебе, Атрейо! Счастливо!.. Но она не знала, услышал он ее или нет. И заковыляла назад, в свою маленькую пещеру, бормоча:
— Да, ему и в самом деле необходимо счастье. Большое счастье…
До каменных ворот оставалось не больше пятидесяти шагов. Вблизи они оказались огромными,
Однако не это печальное зрелище остановило Атрейо, а вид самих сфинксов.
За время Великого Поиска Атрейо открылось многое, он познал и красоту, и ужас, но до этой минуты не подозревал, что они могут быть слиты воедино, что красота может вселять ужас.
Лунный свет, струясь, освещал двух гигантов, и, по мере того как Атрейо медленно к ним приближался, ему казалось, что они все увеличиваются и уходят в бесконечность. У него возникло впечатление, что сфинксы уже упираются головой в луну, а выражение их лиц, обращенных друг к другу, меняется чуть ли не с каждым его шагом. В их горделиво устремленных вверх телах, а особенно в их человеческих лицах, пульсировал ток невероятной, неведомой силы — будто они не просто восседали тут, как мраморные изваяния, а в каждое мгновение могли вдруг исчезнуть и тут же возникнуть вновь. Но именно поэтому они представлялись куда более реальными, чем любая неподвижная скала.
Атрейо стало страшно.
Но это был не страх перед угрожавшей ему опасностью — какой-то другой, безотчетный страх овладел им вдруг. Он вовсе не думал о том, что, быть может, под взглядом сфинксов он навсегда застынет там, где стоит… Нет, то был жуткий страх перед непостижимым, перед чем-то, что выходит за пределы возможного, перед реальностью нереального, превосходящего и великолепие, и могущество, и величие. Страх этот сковывал его, каждый шаг давался ему все с большим трудом, и Атрейо вдруг почудилось, что весь он заполнен холодным тяжелым свинцом.
И все же он не остановился. Он шел, не глядя вперед, опустив голову, медленно-медленно. Шаг за шагом приближался он к каменным воротам. И все сильнее страх, будто неподъемная ноша, клонил его к земле. Но он упрямо шел дальше. Он не знал, зажмурились ли сфинксы. Ему нельзя было терять время. Он не знал, пропустят ли они его в ворота, или сейчас, в этот самый миг, наступит конец его Великого Поиска.
И вот как раз когда Атрейо почувствовал, что уже никаким усилием воли он больше не заставит себя переставить ногу, он услышал эхо своего шага, отраженное каменной аркой. И тотчас пропал давивший его страх, исчез, не оставив никакого следа. И он явственно ощутил, что уже никогда больше не будет его испытывать, что бы с ним ни случилось.
Атрейо поднял голову и увидел, что Ворота Великой Загадки уже позади. Сфинксы пропустили его.
А в двадцати шагах от него, там, где раньше простиралась голая равнина, возвышались Ворота Волшебного Зеркала. Оно было большим и круглым, словно вторая луна (настоящая все еще плыла в вышине, озаряя небосвод), и отсвечивало тусклым серебром. Трудно было поверить, что ему удастся проникнуть сквозь этот гладкий металлический диск, но Атрейо двинулся к нему без колебаний. Он ожидал, что увидит в этом зеркале, как его предупредил Энгивук, леденящий душу образ того, кто он есть на самом деле, но теперь, когда он навсегда распростился со страхом, все это его ничуть не смущало.