История Лизи
Шрифт:
Но прежде чем думать над этой загадкой, Скотт смотрит на последнее число, 16, смакуя его. Он переполнен радостным волнением. Прежде всего он знает, что Пол никогда не обманывает. Если он обещает шестнадцать станций, значит, будет пятнадцать загадок. Если Скотт не сможет с какой-то справиться, Пол поможет. Крикнет из того места, где будет прятаться, жутко пугающим голосом (это отцеголос, хотя Скотт поймет это лишь много лет спустя, когда будет писать жутко пугающую историю, «Голодных дьяволов»), и его подсказки обязательно позволят Скотту сообразить, чего от него хотят.
Найди меня близко в чем-то сладком.
Скотт оглядывается и тут же задерживает
Скотт поднимает крышку, и на сахаре лежит еще одна полоска бумаги, с еще одной загадкой-указанием, написанной заглавными, аккуратными буквами:
До весны Клайд был их котом, и оба мальчика любили его, но отец не любил, потому что Клайд протяжно мяукал, когда его не впускали в дом или не выпускали из него, и хотя мальчики не говорят об этом вслух, они знают, что кто-то, куда больше и злее, чем лиса или бродячий пес, расправился с Клайдом. Но, так или иначе, Скотт знает, где Клайд играл на солнце, и торопится туда по коридору, не удостоив пятна крови под ногами или ужасную скамью даже взглядом (ну, может, только одним). На заднем крыльце стоит большой просиженный диван, из которого идут странные запахи, если сесть на него («Он пахнет как жареный пердеж», – как-то сказал Пол, и Скотт смеялся, пока не надул в штаны. Случись это при отце, надуть в штаны означало БОЛЬШУЮ БЕДУ, но отец был на работе). Скотт прямиком направляется к дивану, где Клайд обычно лежал на спине и играл с клубочками шерсти, которые Пол и Скотт трясли над ним. Клайд, пытаясь схватить клубки передними лапами, отбрасывал на стену гигантскую тень кота-боксера. Там Скотт встает на колени, одну за другой приподнимает просиженные диванные подушки и заглядывает под них, пока не находит третью полоску бумаги, третью станцию була, которая направляет его…
Не важно, куда она его направляет. Важно другое – день, заполненный предстоящими долгими поисками. И вот два мальчика проводят утро, бегая по осевшему, неухоженному фермерскому дому и вокруг него, тогда как солнце медленно поднимается к не отбрасывающему тени зениту. Это безыскусный рассказ о криках и смехе, и пыли во дворе, и носках, медленно сползающих, пока они не лягут складками вокруг грязных лодыжек; это история двух мальчиков, которые слишком заняты, чтобы пойти по малой нужде в туалет, вот почему моча орошает южную стену дома. Это история о маленьком мальчике, который совсем недавно избавился от подгузников, собирающем полоски бумаги: у подножия лестницы, ведущей на чердак амбара, из-под ступеней заднего крыльца, из-за выброшенной во двор сломавшейся стиральной машины «мейтаг», из-под камня, лежащего рядом с высохшим старым колодцем. («Не свались в него, ты, маленький недотепа!» – слышится жуткий отцеголос, доносящийся из высоких сорняков, что растут на краю бобового поля, которое в этом году оставили под паром.) И наконец Скотт получает последнее указание:
«Под каждой моей мечтой, – думает он. – Под каждой моей мечтой… Где же это?»
– Нужна помощь, ты, маленький недотепа? – вопрошает жуткий голос. – Потому что я проголодался и жду не дождусь ленча.
Скотт тоже проголодался. Уже вторая половина дня, он так давно идет по следу, но просит еще минуту. Жутко пугающий отцеголос дает ему тридцать секунд.
Скотт лихорадочно соображает. Под каждой моей мечтой… под каждой моей мечтой.
Слава Богу, он еще понятия не имеет, что такое подсознание или ид, но он уже начал мыслить метафорически, и ответ приходит к нему чудесной, радостной вспышкой. Он взбегает по ступенькам с той скоростью, на которую способны его маленькие ножки, волосы разлетаются с его загорелого грязного лба. В комнате, которую делит с Полом, спешит к своей кровати, заглядывает под подушку, и да, конечно, там лежит его бутылка «Ар-си колы» (высокая бутылка!) вместе с полоской бумаги. Надпись такая же, что и всегда:
Он поднимает бутылку, почти так же, как много лет спустя вскинет вверх серебряную лопату (герой, вот кем он в тот момент себя чувствует), потом оборачивается. Пол входит в дверь со своей бутылкой «Ар-си» и держит в руке «церковный ключ» из «Ящика для всего» на кухне.
– Неплохо, Скотт. Потребовалось, конечно, время, но ты сюда добрался.
Пол открывает свою бутылку, потом Скотта. Они чокаются длинными горлышками. Пол говорит, что это «поднять хост», а когда ты это делаешь, нужно загадать желание.
– Какое у тебя желание, Скотт?
– Я хочу, чтобы этим летом приехал «Книгомобиль» [86] . А что загадаешь ты, Пол?
Его брат только смотрит на него. Потом спускается вниз и делает им обоим сандвичи с ореховым маслом и желе, берет табуретку с заднего крыльца, где когда-то спал и играл их, на свою беду, слишком шумный кот, для того чтобы достать с верхней полки в кладовой новую банку орехового масла. А потом говорит…
86
«Книгомобиль» – передвижная книжная лавка, приезжающая в маленькие городки, где нет книжного магазина.
Но здесь Скотт умолкает. Смотрит на бутылку вина, но бутылка пуста. Он и Лизи уже сняли куртки и отложили в сторону. Под конфетным деревом стало не просто тепло; там жарко, просто какая-то парилка, и Лизи думает: «Мы должны скоренько уйти. Если не уйдем, снег, который лежит на ветвях с листвой, станет таким рыхлым, что обрушится на нас».
Сидя на кухне с меню из «Оленьих рогов» в руках Лизи думает: «Я тоже должна скоренько уйти от этих воспоминаний. Если я этого не сделаю, что-то гораздо более тяжелое, чем снег, обрушится на меня».
Но разве не этого хотел Скотт? Разве не это спланировал? И разве охота на була – не ее шанс со всем справиться?
«Ох, но я боюсь. Потому что я уже совсем близко».
Близко к чему? Близко к чему?
– Заткнись, – шепчет она и дрожит, как на холодном ветру. Который, возможно, долетел от самого Йеллоунайфа. И тут же, потому что у нее сейчас два разума, два сердца: – Еще чуть-чуть.
Это опасно. Опасно, маленькая Лизи.
Она знает, что опасно, уже видит искорки правды сквозь дыры в ее пурпурном занавесе. Сверкающие, как глаза. Может слышать голоса, шепчущие, что были причины, по которым ты не смотрелась в зеркало без крайней на то надобности (особенно с наступлением темноты и никогда – в сумерки), а также не ела свежих фруктов после заката солнца и постилась между полуночью и шестью часами утра.