История Лизи
Шрифт:
Причины не вытаскивать мертвецов из могил.
Но она не хочет уходить из-под конфетного дерева. Пока не хочет.
Не хочет уходить от него.
Он пожелал «Книгомобиль», даже в три года загадал очень Скоттовское желание. А Пол? Пол-то что…
– Что, Скотт? – спрашивает она его. – Что загадал Пол?
– Он сказал: «Я хочу, чтобы отец умер на работе. Пусть его пробьет электрическим током, и он умрет».
Она смотрит на него, онемев от ужаса и жалости.
Скотт резко начинает собирать вещи в рюкзак.
– Пошли отсюда, пока мы еще не поджарились. Я думал, что смогу рассказать тебе гораздо больше, Лизи, но не могу. И не говори, что я не такой, как мой старик, потому что не в этом дело, понимаешь? Дело в том, что у каждого в моей семье есть толика этого.
– И у Пола тоже?
– Не знаю, смогу ли я сейчас говорить о Поле.
– Хорошо, – кивает она. – Давай вернемся, поспим, а потом слепим снеговика или что-нибудь эдакое.
Взгляд безмерной благодарности, которым он ее одаривает, вгоняет Лизи в стыд, потому что на самом деле ей хотелось, чтобы он замолчал: она и так услышала слишком много, большего бы просто не выдержала, во всяком случае, на тот момент. Другими словами, она сыта по горло рассказом Скотта. Но при этом не может перевернуть страницу, потому что представляет себе остаток его истории. Даже думает, что может сама закончить ее за него. Но сначала ей нужно задать вопрос.
– Скотт, когда твой брат в то утро пошел в магазин за «Ар-си колой»… призом за хороший бул…
Он кивает, улыбаясь:
– Отличный бул.
– Да, да. Когда он пошел в этот маленький магазинчик… «Мюли»… никто не подумал, как это странно – шестилетний мальчик, у которого руки в порезах? Даже если порезы залеплены пластырем?
Он отрывается от рюкзака, смотрит на нее очень серьезно. Все еще улыбается, но румянец со щек исчез практически полностью. Кожа выглядит бледной, почти восковой.
– У Лэндонов все заживает быстро. Разве я тебе этого не говорил?
– Да, – соглашается она. – Говорил. – А потом продолжает, пусть и сыта рассказом Скотта по горло: – Еще семь лет.
– Семь, да. – Он смотрит на нее, сидящую с рюкзаком между обтянутых синей джинсой коленей. Его глаза спрашивают, как много она хочет знать? Как много она решится узнать?
– И Полу было тринадцать, когда он умер?
– Тринадцать, да. – Голос достаточно спокоен, но от румянца на щеках не осталось ни следа, хотя она видит капельки пота, ползущие по коже, влажные волосы. – Почти четырнадцать.
– И твой отец… он убил его ножом?
– Нет. – Голос Скотта все так же спокоен. – Из карабина. Своего.30–06. В подвале. Но, Лизи, это не то, что ты думаешь.
Не в ярости, вот что он пытается ей сказать. Она в этом уверена. Не в ярости, а хладнокровно. Вот о чем она думает под конфетным деревом, когда все еще представляет себе третью часть истории своего жениха под названием «Убийство святого старшего брата».
Хватит, Лизи, хватит, маленькая Лизи, говорит она себе на кухне, теперь очень испуганная, и не потому, что так сильно ошибалась, представляя себе смерть Пола Лэндона. Она испугана, осознав (слишком поздно, слишком поздно), что сделанного вернуть нельзя и отныне придется жить с тем, что она вспомнила.
Даже если воспоминания безумны.
– Я не должна это вспоминать. – Она сворачивала и разворачивала меню. – Я не должна это вспоминать, не должна, не должна, не должна вытаскивать мертвецов из могил, должна обойтись без этого безумного берьма, должна…
– Это не то, что ты думаешь.
Она и дальше будет думать как думала. Она может любить Скотта Лэндона, но не привязана к колесу его ужасного прошлого и будет думать как думала. Будет знать что знает.
– И тебе было десять лет, когда это произошло? Когда твой отец?..
– Да.
Всего десять лет, когда его отец убил его любимого старшего брата. Когда его отец убил его любимого старшего брата. И четвертая часть его истории имеет собственную темную неизбежность, не так ли? Для нее сомнений в этом нет. Она знает то, что знает. И тот факт, что ему было только десять лет, ничего не меняет. В другом, в конце концов, он тоже был вундеркиндом.
– И ты его убил, Скотт? Ты убил своего отца? Убил, не так ли?
Он опускает голову. Волосы висят патлами, закрывая лицо. Потом из-за темного полога волос доносится единственное сухое рыдание. За ним следует молчание, но она видит, как тяжело вздымается его грудь, понимает, что горло перехватило. Потом:
– Я ударил его киркой по голове, когда он спал, а потом сбросил в старый сухой колодец. Это было в марте, шел сильный дождь вперемешку со снегом. Я вытащил его наружу за ноги. Попытался взять его туда, где похоронил Пола, но не смог. Пыталься, пыталься и пыталься, но, Лизи, он не желал отправляться туда. Ничего у меня с ним не выходило. Поэтому я сбросил его в колодец. Насколько мне известно, он и сейчас там, поэтому, когда они продавали дом, я… я… Лизи… я… я… я боялся…
Он слепо тянется к ней, и не будь ее там, он бы ткнулся лицом в траву, но она есть, и затем они…
Они…
Каким-то образом они…
– Нет! – рявкнула Лизи. Бросила меню, которое свернула чуть ли не в трубочку, в кедровую шкатулку и захлопнула крышку. Но уже поздно. Она зашла слишком далеко. Уже поздно, потому что…
Каким-то образом они уже снаружи, под валящим снегом.
Она обняла его под конфетным деревом, а потом