История Лизи
Шрифт:
– Он не мог. – Скотт говорит все тем же сухим тоном. С той же определенностью. – Пол не мог. Не мог уйти. – Упор на последнее слово не то чтобы сильный, но сомнений не вызывает. – Мне пришлось взять его.
Скотт поворачивается к ней и берет ее… но только в объятия. Его лицо, прижимающееся к ее шее, горит от сдерживаемых эмоций.
– Есть одно место. Мы называли его «Мальчишечья луна», уже забыл почему. По большей части местечко приятное. Я брал его туда, когда ему было больно, и я взял его туда, когда он умер, но не мог взять, когда в нем бурлила дурная кровь. После того как отец убиль Пола, я забрал его туда, в Мальчишечью луну, и похоронил там. – Дамба рушится, и он начинает рыдать. Ему удается чуть заглушить звуки, сжимая губы, но сила рыданий
И хотя теперь она испугана, как никогда прежде (испугана даже больше, чем в ту ночь, когда он вышел из темноты с располосованной рукой), она высвобождает руку для того, чтобы выключить лампу на прикроватном столике, и касается его лица грудью, которая потом пострадает от безумия Джима Дули. Поначалу комната погружается в темноту, но по мере того как глаза приспосабливаются, вновь появляются контуры мебели. А слабое и галлюциногенное сияние за окном свидетельствует о том, что лунный свет начинает пробиваться сквозь утончающийся слой облаков.
– Ты думаешь, отец убил Пола, не так ли? Ты думаешь, на этом конец истории?
– Скотт, ты сказал, он выстрелил в него из своего карабина…
– Но это было не убийство. Случившееся назвали бы убийством, если бы его судили, но я был там и знаю, это не было убийством. – Пауза. Она думает, что он закурит очередную сигарету, но нет, огонек спички не вспыхивает. – Отец мог его убить, понятное дело. Множество раз. Я это знаю. В некоторых случаях точно убил бы, если бы рядом не было меня, но сказать, что он убил Пола, нельзя. Ты знаешь, что такое эвтаназия, Лизи?
– Милосердное убийство.
– Да. Вот что мой отец сделал с Полом.
В комнате вокруг них мебель вновь становится видимой, потом опять кутается в тени.
– Это все дурная кровь, разве ты не понимаешь? В Поле она была так же, как и в отце. Только так много, что отец не мог всю ее выпустить.
Лизи в какой-то степени понимает. Все те разы, когда отец резал детей (она полагает, и себя тоже), он практиковал необычный, ненадежный, но способ превентивного лечения.
– Отец говорил, что дурная кровь могла обойти два поколения, а потом проявиться с удвоенной силой. «Обрушится на тебя совсем как та тракторная цепь на твою ногу, Скут», – как-то сказал он.
Лизи мотает головой. Она не знает, о чем он говорит. И какая-то ее часть не хочет и знать.
– Это случилось в декабре, – продолжает Скотт. – Ударили морозы. Впервые за зиму. Мы жили в том фермерском доме, который со всех сторон окружали поля, и единственная дорога вела к магазину «Мюли» и дальше, к Мартенсбергу. Мы были практически отрезаны от мира. Жили сами по себе, понимаешь?
Она понимает. Конечно, понимает. Представляет себе почтальона, который появлялся время от времени, и, разумеется, «Спарки» Лэндона, которому приходилось уезжать
(«Ю. С. Гиппам»)
на работу, но это все. Никаких школьных автобусов, потому что я и Пол – мы учились дома. Школьные автобусы ходили в «загон для ослов».
– Снег усложнил нашу жизнь, мороз – тем более. Холод не позволял выйти из дому. Однако тот год поначалу не был уж таким плохим. Наконец-то у нас появилась рождественская елка. Бывали годы, когда в отце бурлила дурная кровь… или просто он был не в настроении… и тогда не было ни елки, ни подарков. – С губ Скотта срывается короткий безрадостный смешок. – На одно Рождество он продержал нас до трех ночи, читая «Книгу откровений», о том, как сосуды открывались, и о бедах, и о всадниках в разноцветной броне, а потом зашвырнул Библию на кухню и взревел: «Кто пишет эту гребаную чушь? И кто те идиоты, которые в нее верят?» Когда он был в таком настроении, то мог реветь, как капитан Ахав в последние дни «Пекода». Но в то Рождество
– Похоже, у тебя был отличный брат, – осторожно вставляет Лизи.
Ее старания напрасны. Скотт не слышит.
– Я хочу сказать, что мы отлично ладили, и продолжалось это много месяцев, казалось, что у нас нормальная семья. Если есть такое понятие, в чем я сомневаюсь. Но… но.
Он замолкает, задумавшись. Наконец вновь начинает говорить.
– А потом, незадолго до Рождества, я был наверху, в своей комнате. День выдался холодным, холоднее сиськи колдуньи, и дело шло к снегопаду. Я сидел на кровати, читал учебник по истории, а выглянув в окно, увидел, что отец идет через двор с охапкой дров. Спустился вниз по черной лестнице, чтобы помочь сложить поленья в дровяной ящик, чтобы они не пачкали пол, отец этого страшно не любил. И Пол был…
Пол сидит на кухне за столом, когда его младший брат, десяти лет от роду и давно не стриженный, спускается по черной лестнице, не завязав шнурки кроссовок. Скотт думает, что сейчас спросит Пола, не хочет ли тот пойти покататься на санках с холма за амбаром после того, как они уложат дрова в ящик, если, конечно, отец не найдет им других дел.
Пол Лэндон, стройный, высокий и уже симпатичный в свои тринадцать лет, сидит над раскрытой книгой. Книга эта – «Введение в алгебру», и Скотт нисколько не сомневается в том, что Пол разбирается с иксами и игреками, пока тот не поворачивается к нему. Когда это происходит, Скотт еще в трех ступеньках от пола. А в следующее мгновение Пол бросается к младшему брату, на которого за всю жизнь не поднял и руки. Но этого мгновения хватает для того, чтобы понять, что Пол не просто сидел за кухонным столом. Нет, Пол не читал учебник. Нет, Пол не занимался.
Пол поджидал добычу.
И не пустоту видит Скотт в глазах брата, когда тот так резко вскакивает со стула, что стул этот летит к дальней стене, а чистую дурную кровь. Эти глаза уже не синие. Что-то взорвалось за ними в мозгу и наполнило их кровью. Капельки крови выступили и в уголках глаз.
Другой бы ребенок окаменел от страха и погиб от рук монстра, который часом раньше был обыкновенным братом, думал лишь об уроках и, возможно, о том, что он и Скотт могут купить отцу на Рождество, если объединят свои финансовые ресурсы. В Скотте, однако, обыкновенности не больше, чем в Поле. Обыкновенные дети никогда бы не выжили в компании Спарки Лэндона, и, безусловно, именно опыт жизни с безумием отца теперь спасает Скотта. Он без труда узнает дурную кровь, когда видит ее, и не тратит времени на то, чтобы не верить своим глазам. Мгновенно поворачивается и пытается взлететь по ступенькам. Успевает сделать три шага, прежде чем Пол хватает его за ноги.
Рыча как пес, во дворе которого объявился незваный гость, Пол хватается за голени младшего брата и дергает его за ноги. Скотт успевает схватиться за перила и удержаться от падения. Выкрикивает только два слова: «Папа, помоги!» – и замолкает. На крики расходуется энергия. А она нужна ему вся, без остатка, чтобы держаться за перила.
Конечно же, сил у него для этого недостаточно. Пол тремя годами старше, на пятьдесят фунтов тяжелее и гораздо сильнее. Помимо всего этого, он обезумел. Если бы Пол оторвал Скотта от перил, тот бы сильно расшибся или даже погиб, несмотря на быструю реакцию. Но вместо Скотта Полу достаются лишь вельветовые штаны брата и обе его кроссовки, на которых он забыл завязать шнурки, когда спрыгнул с кровати.