История последних политических переворотов в государстве Великого Могола
Шрифт:
Если бы у Дары было достаточно сообразительности, чтобы раскрыть обман и сразу понять, что случится, когда он сойдет со слона, и армия, все время не спускавшая с него глаз, перестанет видеть его, он немедленно приказал бы отрубить голову льстивому изменнику. Он мог тогда сделать что угодно. Но добрый принц поддался лести и дал ослепить себя сладкими речами. Он послушался совета, как если б он был дан вполне искренно и правильно, сошел со слона и сел на лошадь. Но, кажется, не прошло и четверти часа, как он понял измену Калилулла-хана и раскаялся в совершенной ошибке. Он глядит, ищет, спрашивает, где он, этот изменник, он хочет его убить, но предатель уже далеко, случай упущен. Поверите ли, едва армия заметила, что Дары нет на слоне, она вообразила, что тут измена, что Дара убит, и такой ужас охватил все войско, что каждый думал только о том, как бы спастись и ускользнуть из рук Аурангзеба. Что можно еще сказать? Все бегут, все рассыпаются в стороны; внезапный и странный поворот! Тот, кто только что был победителем, оказывается вдруг побежденным, покинутым и вынужденным бежать для спасения своей жизни. Выходит так, что Аурангзеб, выдержав лишних четверть часа на слоне, получил корону Индостана, а Дара, сойдя со своего слона на один лишь момент раньше, чем следовало, свергнут с престола и стал самым несчастным принцем во всем мире. Судьба поставила исход сражения и будущее великой империи в зависимость от ничтожнейшего случая.
Эти громадные удивительные армии производят иногда большое впечатление, но когда ими овладевают страх и смятение, можно ли найти
108
Луи де Бурбон, принц Конде (Великий Конде) (1621-1681) и Анри де Ла Тур д’Овернь Тюренн (1611-1675) — крупнейшие французские полководцы XVII в.
Аурангзеб, ободренный таким неожиданным успехом, пустил в ход все средства — мужество, ловкость, хитрость, уловки, — все, чтобы извлечь те выгоды, которые дал ему такой благоприятный случай. Калилулла-хан немедленно прибыл к нему, предлагая свои услуги и все, что он сможет удержать из войска. Тот выразил ему великую благодарность и дал много обещаний, но, не решаясь на свой риск принять предложение хана, он немедленно повел его к Мурад-Бахшу, который, как легко себе представить, принял его с распростертыми объятиями, Аурангзеб же поздравлял и восхвалял Мурад-Бахша за его доблесть и храбрость во время битвы, приписывая ему всю честь победы, величая его государем и величеством в присутствии Калилулла-хана, воздавая ему почести как подданный и слуга. Тем временем он работает день и ночь, пишет всем эмирам, обеспечивая себе поддержку сегодня одного, завтра другого. Дядя его, Шаиста-хан, старый и сильный враг Дары, из-за оскорбления, которое тот ему нанес, со своей стороны сделал для него то же самое, а так как он пишет лучше и тоньше всех в Индостане, то своими интригами он немало способствовал его успеху, стараясь везде действовать против Дары. Отметим, однако, хитрость и притворство Аурангзеба: все, что он делает, о чем сговаривается и что обещает, — все это не для Аурангзеба и не от его имени; у него все то же намерение — жить факиром; все это лишь для Мурад-Бахша; Мурад-Бахш приказывает; Аурангзеб здесь ни при чем; все делает Мурад-Бахш, который должен стать государем.
Что же касается несчастного Дары, то он спешит в Агру в отчаянном состоянии и не решается явиться к Шах-Джахану, помня, без сомнения, суровые слова, сказанные ему при прощании перед битвой: «Помни, Дара, если ты будешь побежден, не возвращайся ко мне». Тем не менее добрый старик тайно послал к нему преданного евнуха, чтобы его утешить, заверить в неизменной своей любви, выразить сочувствие его несчастью и убедить, что еще рано отчаиваться, так как у него еще есть хорошая армия с Сулейман-Шеку; пускай он направится в Дели, где он найдет в государевых конюшнях тысячу лошадей и где губернатор крепости получит приказание дать ему денег и слонов; вообще ему следует по возможности не уходить далеко, а Шах-Джахан часто будет писать ему письма и сумеет обойти и наказать Аурангзеба. Мне говорили, что Дара был в то время так расстроен и убит, что у него не нашлось ни сил ответить хоть слово евнуху, ни смелости послать кого-либо к Шах-Джахану; послав несколько гонцов к Бегум-Сахеб, он уехал в полночь, забрав с собой жену, дочерей и внука Сепе-Шеку, и, что почти невероятно, его сопровождало не более трехсот-четырехсот человек. Оставим его двигаться по направлению к Дели и задержимся в Агре, чтобы посмотреть, как ловко Аурангзеб поведет свои дела.
Он отлично знал, что Дара и его сторонники могли еще надеяться на победоносную армию Сулейман-Шеку; поэтому он решил отнять ее у него или по крайней мере сделать ее бесполезной. С этой целью он принялся писать письмо за письмом радже Джай Сингху и Дилир-хану, главным начальникам армии Сулейман-Шеку, убеждая их, что партии Дары уже больше не на что надеяться, что Дара, проиграв битву и покинутый всеми, один, без армии, бежал в Дели, что он не сможет ускользнуть из его рук и что повсюду разосланы приказы схватить его. Что же касается Шах-Джахана, то он в таком состоянии, что нечего надеяться на его выздоровление. Он предлагал им серьезно обдумать, как им поступать дальше: если они как умные люди пожелают следовать за его счастьем и быть его друзьями, то пускай схватят Сулейман-Шеку и приведут его к нему.
Джай Сингх был в большом затруднении, как ему поступить. Он еще сильно побаивался Шах-Джахана и Дары, еще больше боялся наложить руку на принца крови, зная, что рано или поздно его за это может постигнуть несчастье, хотя бы даже от руки того же Аурангзеба. Он, кроме того, знал, что Сулейман-Шеку был слишком храбр, чтобы позволить себя взять, что он скорее умрет, защищаясь. И вот что он в конце концов придумал, посоветовавшись с Дилир-ханом, с которым он был в большой дружбе: обменявшись с ним вновь клятвами в верности, он прямо направился к палатке Сулейман-Шеку, который ожидал его с большим нетерпением. Он тоже получил известия о разгроме Дары и уже несколько раз посылал за Джай Сингхом; тот откровенно ему все рассказал, показал письмо Аурангзеба, указал на приказ схватить его и на опасность, которая ему грозит; обратил внимание на то, что у него нет оснований доверяться Дилир-хану или Дауд-хану или кому-либо из прочих в армии, и посоветовал ему как друг постараться как можно скорее добраться до гор Сринагара (Серенагара), так как это лучший выход из положения. Раджа этой страны, находясь в неприступной местности, не имеет оснований опасаться Аурангзеба и встретит его с распростертыми объятиями; там он увидит, какой оборот примут дела, и всегда сможет спуститься с гор, когда найдет это нужным. Молодой принц понял из этих речей, что ему отныне нельзя полагаться на раджу и что ему угрожает опасность, тем более что Дилир-хан целиком предан радже; ему стало ясно, что придется принять этот совет. Немедленно он приказал навьючить всю кладь и направиться по дороге к горам. Некоторые из наиболее преданных ему лиц, как мансабдары (мансебдары), сайды и другие, сочли своим долгом следовать за ним; остальные, крайне пораженные таким решением, остались с раджей. Но великой подлостью и гнусной жестокостью было со стороны влиятельного раджи то, что он и Дилир-хан подослали людей напасть на обоз Дары; в числе прочего у него отняли слона, нагруженного золотыми рупиями. Нападение это внесло большое смятение в немногочисленный отряд, сопровождавший принца, и было причиной того, что некоторые его покинули и вернулись обратно; это дало также повод крестьянам нападать на его людей, которых они обирали и грабили, кое-кого даже убили. Тем не менее он все же добрался до гор с женой и детьми. Раджа Сринагара принял его со всеми почестями и со всей вежливостью,
Через три или четыре дня после Самугархской битвы Аурангзеб с Мурад-Бахшем направились прямо к воротам города в сад, отстоявший от крепости немногим меньше чем на милю. Оттуда Аурангзеб отправил ловкого евнуха из тех, в ком он был уверен, к Шах-Джахану, чтобы его приветствовать и, дав тысячу заверений в преданности и покорности, передать, что он очень огорчен происшедшим, что честолюбие и козни Дары заставили его дойти до таких крайностей и что благоприятные вести о здоровье государя чрезвычайно обрадовали его; прибыл же он только за тем, чтобы получить приказания от Шах-Джахана. Тот не преминул высказать евнуху полное удовлетворение по поводу поведения Аурангзеба и принял изъявления покорности сына со всеми внешними проявлениями радости, хотя он прекрасно видел, что дело зашло слишком далеко. Хорошо зная скрытный и хитрый характер Аурангзеба и его тайное желание царствовать, он понимал, что отнюдь не приходится доверяться ему и его красивым речам. И тем не менее он дал себя обойти. Вместо того чтобы действовать наиболее верным способом, проявить распорядительность, показываться повсюду, заставить себя носить в паланкине по городу, собрать всех своих эмиров (еще было не поздно), — он старается перехитрить Аурангзеба, который был мастером на всякие хитрости; он пытается завлечь его в сети, в которых потом запутался сам Шах-Джахан, посылает к Аурангзебу евнуха засвидетельствовать, что он в достаточной степени знает дурное поведение и даже неспособность Дары, и напомнить ему, что он всегда чувствовал к нему, Аурангзебу, особенную склонность, что тот не должен сомневаться в его любви; в заключение он просит его прибыть к нему как можно скорее, чтобы обсудить, как уладить все беспорядки, и высказывает страстное желание обнять его. Со своей стороны Аурангзеб понимал, что не должен слишком доверяться словам Шах-Джахана, тем более что, как он знал, его враг, Бегум-Сахеб, днем и ночью находится при отце, который, несомненно, действует по ее наущению. Он боялся, что, попав в крепость, будет там схвачен и что все это кончится для него скверно. Действительно, говорят, что именно таково было принятое решение и что с этой целью вооружили толстых татарских женщин, которые прислуживают в серале; они должны были наброситься на него, как только он войдет. Как бы то ни было, он не захотел рисковать, но тем не менее распустил слух, что со дня на день отправится к Шах-Джахану. Однако когда наступал назначенный день, он откладывал свидание до следующего дня, оттягивал время, и нельзя было угадать, когда настанет этот день. Неизменно он продолжал плести свои тайные интриги и выведывать настроение умов всех главных эмиров; наконец, когда все было надлежащим образом втайне подготовлено для осуществления его планов, все с удивлением узнали, что посланный в крепость под предлогом переговоров с Шах-Джаханом старший сын Аурангзеба Султан-Махмуд, смелый и предприимчивый, бросился на стражу, стоявшую у дверей, смело оттеснив всех на своем пути, а тем временем множество людей, заранее расставленных вблизи, ринулось внутрь и завладело стенами крепости.
Никто не был этим так озадачен, как Шах-Джахан, увидевший, что он сам попал в ловушку, которую готовил для других, что сам оказался пленником, а Аурангзеб завладел крепостью. Говорят, что он немедленно послал выведать настроение Султан-Махмуда, обещая ему трон, и клялся на Коране, что, если он останется ему верен и поможет, он сделает его государем; он звал его немедленно прийти к нему во внутренние покои, убеждая не упускать случая; этим поступком он заслужит божье благословение и бессмертную славу: всегда будут повторять, что Султан-Махмуд освободил деда своего Шах-Джахана из тюрьмы. И действительно, если бы у Султан-Махмуда было достаточно решимости для такого шага и Шах-Джахан мог бы выйти, показаться в городе, двинуться в бой, несомненно, все влиятельные эмиры последовали бы за ним, и у самого Аурангзеба не хватило бы ни смелости, ни ожесточения для борьбы непосредственно против своего отца, тем более что он рисковал быть покинутым всеми, может быть, даже Мурад-Бахшем.
Большая ошибка Шах-Джахана заключается именно в том, что после битвы и бегства Дары он не вышел из крепости; однако я встречал лиц, утверждавших, будто Шах-Джахан поступил очень благоразумно; этот вопрос оживленно обсуждался среди политиков, и было немало доводов в пользу этого мнения. Так, например, говорили: странно, что почти никогда не судят о событиях иначе, как по их исходу; нередко самые нелепые предприятия кончаются удачно, а потому всеми одобряются; если бы Шах-Джахану удался его план, он был бы признан самым благоразумным и ловким человеком на свете; но так как он попал в плен, то он оказался добрым стариком, доверившимся руководству Бегум, женщины, ослепленной страстью и вообразившей в своем тщеславии, что Аурангзеб придет повидаться с ней, что птичка сама сядет в клетку или что по крайней мере Аурангзеб никогда не решится на попытку завладеть крепостью, да и не в состоянии будет это сделать. Эти же лица упорно утверждали, что самая большая ошибка, которую только мог сделать Султан-Махмуд, состояла в том, что он не сумел воспользоваться случаем обеспечить себе корону при помощи поступка как нельзя более благородного и редкого: дать свободу своему деду, Шах-Джахану, став благодаря этому по праву и по справедливости как бы верховным арбитром, вместо того чтобы отправиться в дальнейшем умирать в Гвалияр. Как бы то ни было, Султан-Махмуд (боялся ли он, что Шах-Джахан его обманет и его самого задержит внутри крепости, или не посмел обмануть доверие отца своего Аурангзеба) не захотел и слышать обо всем этом. Он отказался войти в покои государя, очень холодно отвечая, что не имеет приказания от отца идти к Шах-Джахану, но должен вернуться не иначе, как с ключами от всех ворот крепости, для того чтобы отец мог прибыть в полной безопасности и поцеловать ноги его величества. Прошло около двух дней; Шах-Джахан все еще не мог решиться дать ключи; в течение этого времени Султан-Махмуд упорно оставался в крепости, настороже день и ночь со всеми своими людьми, пока наконец Шах-Джахан, увидев, что все его люди, приставленные к охране малой двери, постепенно разбегаются и не на кого больше положиться, отдал ему ключи, приказав передать Аурангзебу, чтобы он пришел к нему теперь, если он только благоразумен, и что он хочет сообщить ему весьма важные вещи. Однако, как он сам мог понять, Аурангзеб был слишком ловкий человек, чтобы сделать такую грубую ошибку. Наоборот, вместо этого он тотчас назначил своего евнуха Этбар-хана комендантом крепости; этот немедленно запер Шах-Джахана с Бегум-Сахеб и всеми ее женщинами в самых отдаленных покоях и заделал несколько дверей, для того чтобы он не мог ни говорить, ни писать кому-либо и даже выйти из своей комнаты без позволения.
Тем временем Аурангзеб написал Шах-Джахану письмо, показав его всем, прежде чем запечатать. В письме он между прочим довольно сухо сообщал, будто ему из достоверных источников известно, что, несмотря на все великие заверения Шах-Джахана об уважении к нему, Аурангзебу, и чувстве презрения к Даре, он все же послал Даре двух слонов, навьюченных золотыми рупиями, чтобы помочь ему оправиться и возобновить войну; таким образом, правильнее будет сказать, что его лишил свободы Дара, а не он, Аурангзеб, что он должен быть недоволен Дарой, который является виновником всех его несчастий; если бы не Дара, то он, Аурангзеб, в первый же день явился бы к нему и выполнил все обязанности, которые отец вправе ожидать от почтительного сына, что, впрочем, он умоляет его о прощении и просит потерпеть; как только он лишит Дару возможности осуществить свои злокозненные планы, он сам немедленно придет открыть двери покоев. Мне пришлось слышать по поводу этой записки, что действительно Шах-Джахан в ту же ночь, как уехал Дара, послал ему этих слонов, нагруженных золотыми рупиями, и что Раушенара-Бегум нашла способ известить об этом Аурангзеба, так же как она его предупредила о западне с татарскими женщинами, и что Аурангзеб даже перехватил несколько писем Шах-Джахана к Даре.