История последних политических переворотов в государстве Великого Могола
Шрифт:
В это время нескольким слугам Султан-Банка с некоторыми из магометан, о которых я говорил, пришло в голову составить заговор вроде первого, но когда настал назначенный для его осуществления день, один из заговорщиков, будучи полупьян, слишком рано начал выступление. Мне по этому поводу нарассказали тысячу басен, так что неизвестно, чему верить. Из всего этого вполне достоверно лишь то, что король, ожесточившись против этой несчастной семьи Шуджи, приказал истребить ее целиком; в живых не осталось никого, погибла даже дочь, на которой он женился, несмотря на то что, как говорили, она была беременна; Султан-Банку и его братьям отрубили головы плохими тупыми топорами, женщин же заперли в комнату, где они умерли от голода.
Так кончилась эта война, которая загорелась между четырьмя братьями из-за стремления к престолу и власти; продолжалась она пять-шесть лет, т.е. приблизительно от 1655 до 1660 или 1661 гг., оставив Аурангзеба в мирном обладании этим могущественным государством.
ОСОБЕННЫЕ СОБЫТИЯ, ИЛИ РАССКАЗ О ТОМ, ЧТО ПРИКЛЮЧИЛОСЬ ЗНАЧИТЕЛЬНОГО В ТЕЧЕНИЕ ПЯТИ ИЛИ ШЕСТИ ЛЕТ ПОСЛЕ ВОЙНЫ В ГОСУДАРСТВЕ ВЕЛИКОГО МОГОЛА
Когда война кончилась, узбекские татары решили отправить к Аурангзебу послов. Он сражался в их стране, когда еще был принцем; его послал Шах-Джахан для командования вспомогательным отрядом, который у него выпросил самаркандский хан в помощь против балхского хана. Татары оценили его выдержку и доблесть во многих сражениях, и полагали с некоторым основанием, что у него еще остается на сердце обида, потому что, когда он уже почти взял город Балх, столицу врага, оба хана помирились, а его заставили уйти, боясь, как бы он не захватил все государство тем же способом, каким некогда Акбар овладел королевством Кашмира.
Кроме того, они имели достоверные сведения обо всем, что происходило в Индостане, об его битвах, об его счастье и удаче; из этого они могли заключить, что хотя Шах-Джахан еще жив, хозяином является все-таки Аурангзеб, и что он единственный, кого следует признать государем Индии. Словом, боялись ли они его справедливого гнева или вследствие прирожденной скупости и низости надеялись на получение от него ценных подарков, во всяком случае оба хана отправили к нему послов, чтобы предложить свои услуги и преподнести ему «мобарек», т.е. пожелать счастливого вступления на престол.
Аурангзеб прекрасно понимал, что ввиду окончания войны предложение ханов запоздало, что только страх или надежда, как я уже говорил, побудили их направить послов; тем не менее он принял посланцев с почетом, и так как я присутствовал, когда их допустили на аудиенцию к Аурангзебу, то смогу рассказать подробности с большей достоверностью.
Они издали сделали ему «салам», или поклон по-индийски, положив трижды руку на голову и затем опустив ее до земли столько же раз. Потом они подошли к нему настолько близко, что Аурангзеб мог легко взять письма непосредственно из их рук, однако он принял их от послов через эмира, который вскрыл их и передал ему; Аурангзеб их тут же прочел с весьма важным видом, приказал каждому из послов дать парчовую куртку, чалму, вышитый шарф, или пояс. Это то, что обычно называют «серапа», как бы сказать, одежда с головы до ног. После этого он приказал принести их подарки, которые состояли из нескольких отборных шкатулок из ляпис-лазури, нескольких длинношерстых верблюдов, очень красивых лошадей (хотя обыкновенно татарские лошади скорее хороши, чем красивы), нескольких верблюжьих вьюков свежих фруктов, как то: груши, яблоки, виноград, дыни (эти сорта плодов, которые в Дели едят круглый год, поставляет главным образом Узбекистан) и из нескольких вьюков сухих фруктов, как то: бухарские сливы, абрикосы, кишмиш, или виноград без семян (по крайней мере таких, которые видны), и два других сорта винограда — черного и белого, очень крупного и очень вкусного. Аурангзеб не преминул выразить им свое большое удовольствие за щедрость ханов и преувеличенно похвалил красоту и редкость фруктов, лошадей и верблюдов; затем, поговоривши с ними недолго о положении Самаркандской академии и о плодородии их страны, которая изобилует столькими редкими и превосходными продуктами, он им сказал, чтобы они пошли отдохнуть и что он будет рад их часто видеть. Они вышли очень радостные и довольные этой аудиенцией, так как их совсем не смутила необходимость делать «салам» по-индийски, хотя он имеет характер несколько раболепный. Они также ничуть не обиделись, что государь не принял писем из их рук. Если бы от них потребовали целовать землю или что-нибудь еще более унизительное, я думаю, они исполнили бы и это. Правда, если бы они претендовали на право поклониться по обычаю их страны и передать письма в собственные руки государя, то это не имело бы успеха: такое право принадлежит только персидским послам, но даже им эту милость оказывают лишь с большими затруднениями.
Послы оставались в Дели более четырех месяцев, как они ни торопились, чтобы их отпустили раньше; это причинило им большие неудобства, так как они почти все переболели и многие из них даже умерли вследствие непривычки к индостанской жаре, а скорее потому, что они были очень грязны и очень плохо питались. Я не знаю, есть ли на свете народ более скупой и более нечистоплотный, чем эти татары. Они откладывали деньги, которые государь отпускал им на содержание, и жили очень скудно и совершенно недостойно послов. Их тем не менее отпустили с большими почестями: государь в присутствии всех эмиров подарил им по два богатых серапа каждому и приказал отнести им на дом восемь тысяч рупий, что на каждого составило по две тысячи экю; он им дал также для передачи их государям-ханам очень красивые серапа, массу богатейших штук парчи прекрасной выработки, много тонкого полотна и алаши — шелковой ткани с золотыми или серебряными полосами, несколько ковров и два кинжала, осыпанных драгоценными камнями.
Во время их пребывания я три раза навещал их. Меня им представил в качестве врача один из моих друзей, сын узбека, сделавшего карьеру при здешнем дворе; я хотел узнать от них про разные особенности их страны, но я натолкнулся на людей столь невежественных, что они даже не знали границ своей Узбекии и не могли мне дать никаких разъяснений насчет тех татар, которые несколько лет назад завоевали Китай [117] . Словом, они мне ничего не сумели сказать, чего бы я не знал раньше. Я был настолько любопытен, что даже пообедал с ними; это было довольно легко устроить, так как они люди без особых церемоний. Обед был необыкновенным для такого человека, как я, так как все было из конины; однако я не отказался от еды; рагу оказалось довольно съедобным, и было необходимо оказать честь этой прекрасной говядине, до которой они так падки. Во время обеда царило полное молчание: они были заняты только тем, что хватали пилав полными горстями, так как они незнакомы с ложками. Когда конина несколько подействовала на их желудок, к ним вернулся дар речи. Они всеми силами старались убедить меня, что они искуснее всех стреляют из лука и что они самые выносливые люди на свете. Им приносили луки гораздо длиннее и толще, чем индостанские, и они предлагали биться об заклад, что пронзят насквозь быка или мою лошадь.
117
Имеется в виду завоевание Китая маньчжурами в 1644 г.
Затем они перешли на рассказы о силе и доблести своих женщин, которые по их описаниям превосходили амазонок; они мне рассказали о них несколько удивительных историй, одну из них между прочим прямо изумительную, если бы я только мог ее передать с таким же татарским красноречием, как они. Они рассказали, что в то время, когда Аурангзеб воевал в их стране, отряд из двадцати пяти или тридцати индийских всадников напал на небольшую деревню. Пока они грабили и связывали всех, кого могли поймать, чтобы обратить в рабство, одна добрая старушка сказала им: «Дети мои, не будьте такими жестокими, моей дочери пока тут нет, она скоро придет, будьте благоразумны, уходите, вы погибли, если встретитесь с ней». Они посмеялись над старушкой и ее советом и не прекратили своей работы, — продолжали навьючивать и вязать и увели ее самое. Но они не отъехали и полумили, как старуха, которая все оглядывалась назад, испустила громкий крик радости, узнавши свою дочь по столбу пыли и топоту ее лошади; сначала эта благородная татарка верхом на бешеном коне, с луком и колчаном, висящим на боку, издали закричала им, что она пока согласна подарить им жизнь, если они доставят обратно в деревню все, что забрали, и спокойно уедут. Совет дочери их смутил столь же мало, как перед тем совет матери; но затем они были сильно озадачены, когда увидели, что она выпустила три или четыре больших стрелы, которые повергли на землю столько же из их людей; это заставило их тоже взяться за колчаны; но она держалась на таком расстоянии от них, что никто не мог в нее попасть; она насмехалась над их усилиями и стрелами, поражая их благодаря исключительной дальнобойности своего лука и силе своих рук. В результате она своими стрелами перебила половину отряда, а остальных, приведя в полное смятение, зарубила саблей.
Татарские послы еще не успели выехать из Дели, как Аурангзеб тяжело заболел; жестокая и непрекращающаяся лихорадка подчас лишала его рассудка; язык у него был поражен параличом настолько, что он почти потерял дар речи; врачи отчаялись в его спасении; говорили, что все уже кончено и Раушенара-Бегум из тайных целей старается ускорить его смерть; прошел даже слух, что раджа Джасвант Сингх, губернатор Гуджарата, двигается большими переходами для освобождения Шах-Джахана; что Махабат-хан, который наконец подчинился Аурангзебу, покинул Кабульскую провинцию и успел уже пройти Лахор, теперь повернул обратно и спешит с тремя или четырьмя тысячами всадников с этой же целью; что евнух Этбар-хан, стороживший Шах-Джахана в крепости Агра, добивается чести освободить его.
Мы видели, как, с одной стороны, сильно интриговал Султан-Муаззам, стараясь посредством всякого рода обещаний заручиться поддержкой эмиров; дошло до того, что однажды ночью он отправился переодетым к радже Джай Сингху, чтобы униженно просить у него содействия. С другой стороны, мы знаем, что Раушенара-Бегум вместе с главным начальником артиллерии Федай-ханом и некоторыми эмирами интриговала в пользу молодого принца Султан-Акбара, третьего сына Аурангзеба, хотя тому было не более семи-восьми лет [118] . Впрочем, представители обеих соперничавших партий уверяли, что у них нет другой цели, кроме освобождения Шах-Джахана; и народ верил, что его выпустят на свободу, хотя в действительности ни один из вельмож всерьез об этом не думал. Они распускали эти слухи лишь для того, чтобы поднять свой кредит, а также из опасения, что стараниями Этбар-хана или благодаря другим каким-нибудь тайным и неведомым интригам он вдруг выйдет из крепости и выступит в поход.
118
Султан-Акбар, или Мухаммед-Акбар, был четвертым сыном Аурангзеба, но третьим из находившихся в описываемое время в живых. В 1651 г. восстал против отца, провозгласил себя правителем, но потерпел поражение и бежал в Персию, где и умер. Пятым и последним сыном Аурангзеба был Кам-Бахш (Кам-Бакхш).
И действительно, среди них всех никто не имел основания желать его освобождения и восстановления на престоле, за исключением Джасвант Сингха, Махабат-хана и немногих других, которые, впрочем, тоже мало для этого сделали. Разве они все в свое время не выступили против него? Во всяком случае они подло его покинули. Они хорошо знали, что если он выйдет, то будет львом, сорвавшимся с цепи, и кто же мог бы на него положиться? На что мог надеяться Этбар-хан, который держал его в таком строгом заточении? Если бы по какой-нибудь случайности Шах-Джахан мог выйти из своего заключения, не знаю, не остался ли бы он совершенно одиноким.