История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
пуританских и христианских добродетелях, встречающихся в разных классах
русского общества. В них, как и в Мелочах архиерейской жизни, Лесков
приближается к чистому журнализму. В этих рассказах нет вымысла. Границы
повествовательной формы размыты, и повествование то и дело переходит в
обсуждение. Вскоре после этого Лесков подпал под влияние Толстого, но и не
подумал отказываться от особенностей своего стиля: именно в 80-е гг. были
написаны
рассказах как Левша(1882), Грабеж(1887), в большинстве рассказов из
сборника Святочные рассказы(1886) и Рассказы кстатинет ничего, кроме
чистого наслаждения рассказом. Левша– самое изумительное из этих
произведений. Там рассказывается о том, как английский кузнец сделал
стальную блоху в натуральную величину и преподнес ее императору
Александру I. Император зовет тульских кузнецов, чтобы они это превзошли, и
они подковывают английскую блоху золотыми подковками. Левшу везут в
Англию, но, вернувшись в Россию, он попадает в тюрьму за пьянство. Это
рассказано изумительным языком, где каждое третье слово – необычайно
смешное лесковское изобретение. По читательской любви Левшауступает
только Соборянам.
Однако большая часть его поздних произведений проникнута «новым
христианством», которое он сам отождествлял с толстовским учением. С этим
отождествлением нельзя полностью согласиться. Христианство Лескова, как и
толстовское, антиклерикальное, сектантствующее и чисто этическое. Но на
этом сходство кончается: господствующая этическая нота иная. Тут в культ
возводится не моральная чистота и разум, а смирение и милосердие. «Духовная
гордыня», самодовольная праведность для Лескова величайшее преступление, и
весьма сомнительно, чтобы герой драмы И свет во тьме светитему бы
понравился. Главная добродетель в его глазах – действенное милосердие,
духовную чистоту он ценит не слишком высоко, а физическую еще того менее.
Милосердие его проституток часто показано в контрасте с гордой и холодной
добродетелью матрон. Его женщины не останавливаются перед проституцией
26
ради спасения своих возлюбленных. Один из самых святых его персонажей,
скоморох Памфалон из одноименного рассказа, проводит всю жизнь, устраивая
богатым фривольные и отнюдь не добродетельные увеселения, но, ни минуты
не колеблясь, жертвует все свои с трудом заработанные сбережения, чтобы
спасти человека в бедственном положении.
почвы для святости и осуждение самодовольной гордости добродетелью как
греха перед Духом Святым очень близко к нравственному чувству русского
народа и Восточной церкви и совершенно отлично от толстов ского гордого
протестантского и люциферианского идеала совершенства. Многие поздние
рассказы Лескова, написанные в его ранней манере, принадлежат к числу
лучших, и среди них – последний, название которого так характерно для его
культа смирения – Дама и фефела.
Но самые характерные произведения последних лет – это рассказы из
времен раннего христианства ( Гора, Аскалонский злодей, Прекрасная Аза),
написанные в новой манере. Сюжеты и места действия не позволяют Лескову
пуститься в словесные вольности и выдумки. И все-таки склонность к пышной
цветистости не покинула его, и при всем своем преклонении перед Толстым
Лесков не стал имитировать «классическую» манеру народных рассказов.
Рассказы его так же живописны, разнообразны и затейливы как всегда. У него
развивается новое качество – неожиданная могучая сила воображения. Он
словно по волшебству воссоздает живую, яркую, роскошную картину жизни
при последних языческих и ранних византийских императорах. У него очень
мало точных знаний об этом периоде, он допускает грубые анахронизмы, да и в
древней географии он тоже не силен. Воссоздаваемый им мир многим обязан
житиям святых, кое-чем – Флоберу и очень многим – авторскому воображению.
Тут постоянно ощущается очаровательная тонкая струйка скрытого юмора.
И результат получается причудливый и барочный. Для русского читателя
особенно ново было то, что сексуальные эпизоды описывались смело и
открыто. Стыдливая тогдашняя критика подняла крик против распущенности,
странной для толстовца. Лескова обвиняли в неискренности, в использовании
нравоучительных сюжетов как простого предлога для сладострастных и
чувственных сцен. Однако Лесков был совершенно искренен, и для его
сознательного «я» мораль и была главным в этих рассказах. Но в чудесном
рассказчике были сложности, которых не было в его простоватых критиках, и
его подсознательное «я» художника одинаково наслаждалось описанием
проделок александрийских цветочниц и высокого смирения главных героев. Он
видел русскую жизнь как жестокий, грубый, яркий карнавал преступлений,
мошенничества и героизма. Теперь он создал для себя такую же великолепную