История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Возвращение Тимофея в Белую Елань – «прибыл по этапу… как политический преступник» – один из центральных эпизодов второй части романа.
Тимофей спокоен. В нём чувствуется сила, выдержка, уверенность в своей правоте. Отца прежде всего интересует вопрос, «кто надоумил его, «несмышлёныша», свершить пакостное святотатство в молельной горнице». И сам же отвечает на мучивший его вопрос: «С каторжанином Зыряном про што разговор вёл?» Догадался отец, кто посеял в «смышлёном парнишке» дух протеста и безверия. Действительно, большевик Зырян повинен в том, что Тимофей ушёл из родительского дома.
«Жизнь в Белой Елани, как хмель в кустах чернолесья, скрутилась в тугие узлы. Идёшь и не продерёшься в зарослях родства и староверческих толков и согласий.
В дикотравье поймы Малтата и днём сумеречно. Кусты черёмухи, ивняка, топольника заслоняют солнце… Хмелевое витьё, перекидываясь с куста на куст, захлёстывает, как удавками.
Так и жизнь в Белой Елани. Запуталась, очерствела, шла, как муть в подмытых берегах. Редко кто из приезжих мог прижиться на стороне кержаков-староверов». Вот одна из главных мыслей, которая выявляется в романе А. Черкасова.
Н. Ильина недоумевает: «В восемь лет, значит, читал «Писание», а в десять сжёг всё, чему поклонялся. Как же совершился этот перелом в душе ребенка?» И тут же сокрушается: «Но процесс превращения тихого отрока в бунтаря, бросившего вызов семье и обществу, остался за кулисами повествования».
Действительно, в романе нет «процесса превращения тихого отрока в бунтаря». Но что ж из этого следует? Разве автор не волен в отборе событий, эпизодов? Волен. И А. Черкасов, не показав «процесса превращения», в то же время нашёл достаточно убедительные психологические мотивировки той душевной перемены, которая совершилась в тихом отроке. Бывший каторжанин Зырян, «тот самый, про которого в Белой Елани говорят: «Без Бога в раю проживает», – вот кто позаботился о том, чтобы Тимофей Боровиков стал настоящим человеком.
Критика вправе требовать от художника психологических мотивировок каждого поступка, каждого действия своих персонажей. Но какие средства для этого изберёт художник – даст ли «процесс превращения» со всеми психологическими подробностями, противоречиями, деталями, или об изменениях в человеке автор расскажет устами других действующих лиц? Это воля автора.
Лаконично и мотивированно говорится в романе о причинах психологического взрыва в душе Тимофея. Видимо, Н. Ильина недостаточно внимательно читала роман. Прежде всего сам Тимофей рассказывает об этом периоде своей жизни: «…Я ушёл из тьмы. Просто сбежал. Добрые люди помогли… Заездили бы, если бы не подсказал человек, что делать. Рубанул я тут тополь, а потом иконы пощепал, и был таков. Понимаешь? Туго было первое время в городе. Мастеровой взял к себе в семью, кузнец. От него в люди вышел».
Далее читаем в статье Н. Ильиной следующее: «Началась война. В селе общая растерянность. Не растерян лишь Тимофей, ибо он твёрдо знает, что надлежит об этой войне думать…»
Действительно, в романе есть слова, которые будто бы подтверждают мысль критика, но в контексте они приобретают несколько иной смысл. Тимофей только что перед этим спас от жестоких побоев Меланью, сноху старого Боровикова. И видел, как после этого Меланья, набожная, покорная, снова готова терпеть измывательства над собой. Темнота, невежество, покорность, терпеливость – вот что возмущало Тимофея Боровикова. «И это тоже называется жизнью? – спрашивал себя Тимофей, остервенело вонзая трезубые вилы в шуршащее, пересохшее луговое сено. – Ни света, ни радости у них. Кому нужна такая жизнь? И вот ещё война! За кого воевать? За такую каторгу? За царя-батюшку? За обжорливых жандармов и чиновников?» И Дарье он говорит, что «за царя и жандармов воевать» не пойдёт. А что пропустила Н. Ильина – всего лишь две строчки. «Какое соображение имеешь насчёт войны?» – спрашивает Головня. «Тимофей и сам не ведал, какое он имеет соображение. Война налетела неожиданно». Да и многие большевики оказались в таком же положении.
Вот почему он упоминает в разговоре с Дарьей о письме, которое он ждёт из города. «Вот жду, что напишут». Разве это ясность?
Но всё-таки ему пришлось пойти на войну. Через несколько месяцев в Белую Елань пришёл запрос из жандармского управления – разыскивают Тимофея как «сицилиста». А вот что рассказывает сам Тимофей: «В октябре четырнадцатого меня могли расстрелять военно-полевым судом, а нашёлся полковник Толстов, который прервал заседание суда, а через день я был уже в маршевой роте…»
Потом другое: урядник Юсков сообщает своему брату о том, что Тимофей Боровиков получил Георгиевский крест за спасение знамени Сибирской стрелковой дивизии, а также и генерала Лопарёва, которого Боровиков отбил от немцев. «Предписание указует выдать денежную пособию семье Боровикова».
В письме к Зыряну сам Боровиков описывает «сражения, за которые кресты получил». И только потом о подвигах Тимофея рассказывает полковник Толстов на приёме у своей сестры. Зачем же понадобилось Н. Ильиной сообщать своим читателям заведомо неверные сведения, будто «об этом важном этапе его жизни (о периоде войны. – В. П.) читатель узнаёт на этот раз из уст не урядника, а полковника, некоего князя Толстова…»? И ещё любопытно бы выяснить: за какие доблести наш герой получил остальных «Георгиев», если считать, что «за расправу (почему же за расправу? Он застрелил «изменщика» и вывел из окружения свою часть. – В. П.) с командиром был награждён одним крестом?» Представьте, что автор внял укорам критика и рассказал бы ещё о шести подвигах своего героя. Зачем? Получилось бы однообразно и скучно. «Чудеса здесь не кончаются… – продолжает критик. – Мало того что Боровиков – доблестнейший воин. Он, оказывается, ещё и оратор…» Н. Ильина ссылается на рассказ генерала, слушавшего выступление Тимофея, который призывал покончить с войной. И снова критик замечает: «Вот какие убеждения сложились у нашего героя, и складывались эти убеждения опять где-то за кулисами». Да нет же! Только предвзятое отношение к роману А. Черкасова не позволило заметить Н. Ильиной тех эпизодов, где Тимофей довольно отчётливо выявляет своё отношение ко многим принципиальным вопросам своего времени. Тимофей разговаривает с отцом, с Меланьей, Дарьей, Зыряном, Головнёй, работает в поле, в кузнице, испытывает на себе все ужасы старообрядческого изуверства и фанатизма; отец проклинает его, и кержаки набрасываются на дом Зыряна, где Тимофей хотел укрыться.
Во всех этих эпизодах Тимофей раскрывает своё жизненное кредо: он принадлежит к партии большевиков и воля партии – это и его воля. Да, он не хотел воевать за царя и жандармов, он вёл пропагандистскую работу среди солдат и офицеров, а чуть позднее этого совершал подвиги, заслужил кресты, получил офицерское звание. Что ж тут удивительного? Так поступали сотни, тысячи большевиков. Это явление типичное. И об этом уже неоднократно говорилось в русской литературе.
Показательно взять несколько эпизодов романа А. Черкасова и сравнить их с тем, как эти же эпизоды выглядят в интерпретации «Нового мира». Недоброжелательно, предвзято истолкованы эти, как и другие, эпизоды романа, извращена суть героев. Вот так на деле выглядит критика «Нового мира», «лишённая мелочных пристрастий и кружковой ограниченности».
«Новый мир» не только, конечно, ругает, но и одобряет. Среди, так сказать, положительных рецензий есть рецензия В. Соколова на сборник рассказов А. Борщаговского «Ноев ковчег». Любопытная рецензия! Лишь один эпизод… Посмотрим один чисто «деревенский» рассказ этого автора. Вот рассказ «Без имени».
Несчастный случай произошёл в деревне: наступив на оголённый провод, погибла кобыла, оставила жеребёнка. Только Лёша Сапрыкин да профессор-дачник приняли участие в дальнейшей судьбе жеребёнка, остальные безжалостны, равнодушны. И это не простой случай. Он понадобился А. Борщаговскому для того, чтобы показать, что люди в деревне жестоки, черствы. Прекраснодушный профессор-дачник высказывает надежду, что жеребёнка «нужно выкормить», «это же так просто».
«– На деньги? – спросил кто-то.
Поить его молоком… Хлебом. Сахаром.
– Троих пацанов легче профуражить, – строго сказал босой мужик».
Смешная деталь. Профессору всё виделось в бело-розовом свете, потому что он был без очков. «Надев очки, профессор увидел жизнь несколько иной, чем минуту назад: более трезво, отчётливо, с той суховатостью и точностью подробностей, которые вызывали и более строгую работу мысли». Кончилось всё тем, что люди отвернулись от той беды, которая нависла над жеребёнком; профессор, сказавший много слов о «принципах, о сердце», сломленный трезвыми аргументами мещанки жены, так и не смог пойти в правление и договориться о спасении жеребёнка; конюх тоже сочувствует, но это сочувствие равно пассивному состраданию. «Мир погрузился в дремотное, томительное состояние». И при этой дремотности, равнодушии фельдшер Федя разделал и жеребёнка, так же как и убитую током кобылу, а жена его продала жене профессора какую-то часть туши жеребёнка на котлеты. Жена профессора уверена, что муж примирится с этим и будет есть котлеты.