История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
– Все же бегут…
– Тебе-то не к спеху.
– Я-то ничего… да ноги… сами бегут… – приговаривала она, хватая воздух. – А тут ещё звякают… Хоть бы не звякали, что ли. Душа разрывается…»
Не только в первые минуты человеку становится как-то не по себе от нагрянувших мыслей и забот, но и потом всё чаще Евгений Носов застаёт человека в такие минуты, когда он не отдаёт отчёта в своих поступках и мыслях. И такое изображение, где наряду с сознательными поступками, продуманными и зрелыми, автор показывает и непроизвольные действия и жесты своих персонажей, способствует более правдивому воссозданию человеческого характера, более живому, «всамделишному».
При виде родного подворья, которое он столько лет охорашивал и укреплял, при виде дорогих деревенских просторов, выгонов и займищ, при виде привычно маячившего вдалеке матёрого леса хорошо и приятно стало на душе у Касьяна. Сколько он себя помнил, всегда радостно становилось у него на душе при виде всего этого привычного и незыблемого. Ведь ещё несколько часов тому назад он и не думал, что в мире существуют такие силы, которые всё это могут поколебать и изменить. «И он ничего не хотел другого, как прожить и умереть на этой вот земле, родной и привычной до каждой былки».
И вот всё это чудесное и прекрасное в один миг ломается при известии о войне, Касьян при слове «война» впервые испытывал «незнакомое чувство щемящей неприютности»: «Слово «война», ужалившее его там, на покосах, как внезапный ожог, который он поначалу вроде бы и не почувствовал, теперь, однако, пока он бежал, начало всё больше саднить, воспалённо вспухать в его голове, постепенно разрастаться, заполняя всё его сознание ноющим болезненным присутствием. Но сам он ещё не мог понять, что уже был отравлен этой зловещей вестью, её неисцелимым дурманом, который вместе с железным звоном рельсового обрубка где-то там в деревне уже носился в воздухе, неотвратимо разрушая в нём привычное восприятие бытия. О чём бы он мельком ни подумал – о брошенном ли сене, о ночном дежурстве на конюшне, о том, что собирался почистить и просушить погреб, – всё это тут же казалось ненужным, утрачивало всякий смысл и значение» (Носов Е. Собр. соч. Т. 4. С. 15).
Потом, испытав отчуждение от всего привычного, мужики, собравшись вместе за одним застольем, начнут обсуждать более широкие проблемы, далеко выходящие за пределы деревенского кругозора. И тут неожиданно для читателей на первый план повествования выдвигается фигура дедушки Селивана. Поначалу он лишь упоминался. То ввернёт какую-либо фразочку на общем собрании, когда лектор из района объяснял причины начавшейся войны, положение на фронте, то «виновато помалкивал», когда люди узнавали из последних известий, что кровь лилась на нашей земле, и кровь великая. А потом вдруг оказалось, что мужиков, получивших повестки, потянуло в убогую избушку деда Селифана, причём все, не сговариваясь, пришли к нему, пришли для того, чтобы подвести итоги мирной жизни и получить напутствие от него в новую жизнь, неотвратимо начинавшуюся.
Никто из собравшихся в его избушке не представлял, что такое война. Только он один был участником Русско-японской войны и Первой мировой. Более того. В Первую мировую войну он получил Георгиевский крест за храбрость. Только не пришлось ему этим крестом погордиться: после Октябрьской революции царские отличия оказались не в почёте, и старики прихоронили их. А сейчас он на склоне лет вытащил из тряпочки этот орден и показал молодым односельчанам, которые с интересом разглядывали его. Нет, не за царя они, русские солдаты, воевали в Первую мировую войну, а «за вас, сопатых, за всё вот это нашенское старался. – Старик пальцем указал в окошко. – Как же было землю неприятелю уступать… Э-э, ребятки, негоже наперёд робеть… Сколько кампаней перебывало – усвятцы во все хаживали, и николь сраму домой не приносили… Гибали мы дугу ветлову, согнём и вязову…» (Наш современник. 1977. № 4. С. 28).
Укрепил дед Селиван дрогнувшие было от незнания своей судьбы души усвятцев, всем напророчив большие дела и счастливую военную жизнь. В частности, по его словам выходило, что Касьяну нужно гордиться своим именем, потому что ему на роду написано совершить славные военные подвиги: «…всякий носящий имя сие суть есьм непобедимый и храбрый шлемоносец». И не только Касьяну, но и другим усвятцам было предопределено быть «запевным человеком», кому не бояться смерти. И поняли мужики, что каждому что-то предназначено судьбой.
Кончилось сидение в избушке деда Селивана, разошлись мужики по домам собираться в ратный путь, снова остались наедине со своими думами, со своими семьями. Надумал было Касьян пойти на призывной пункт в старых сапогах, но тут неожиданно заговорила его покорная Натаха: надевай новые, пригодятся, не стоит ходить на такое дело со «смятой душой»; и он послушал свою верную подругу.
Долго прощались усвятцы со всем дорогим, любимым и привычным. Пронзительны по своей достоверности эти сцены повести. Превосходно описан и «перебравший» Кузьма, заботы о нём всё понимающих мужиков, запоминается и лейтенант Саша, приехавший за усвятцами, строгий, недоступный, который на первом же привале раскроется как добрый и бывалый воин.
И такие ополчения двигались со всех окрестных деревень. Глядя на двинувшиеся с разных сторон к сборным пунктам колонны, всё тот же дед Селиван говорит: «Снег, братка, тоже по капле тает, а половодье собирается. Нас тут капля, да глянь туды, за речку, вишь, народишко по столбам идёт? – Вот и другая капля. Да эвон впереди, дивись-как, мосток переходят – третья. Да уж никольские прошли, разметинские… Это считай, по здешним дорогам. А и по другим путям, которые нам с тобой не видны, поди, тоже идут, а? По всей матушке – земле нашей! Вот тебе и полая вода. Вот и главная армия!» (Там же. № 5. С. 48).
На последних страницах повести Евгений Носов показывает словно уже других людей, переборовших в себе нежелание отрываться от привычного труда, от семьи, от родной деревни и осознавших ту великую истину, что родину надо оборонять, когда независимость и целостность её территории могут сберечь только они, простые русские мужики. И этот процесс ломки человеческого сознания, показанный в повести достоверно и убедительно, выражает героическую суть нашего народа, а Касьян и другие герои повести – лучшие черты русского национального характера.
Повесть «Усвятские шлемоносцы» высоко оценена критикой, появились статьи и рецензии в «Литературной газете», в «Литературной России», высоко отозвался о повести первый секретарь СП СССР Георгий Марков, назвав её в числе лучших произведений 1977 года.
Отвечая на один из вопросов корреспондента «Литературной газеты», Евгений Носов сказал:
«Как вы знаете, я сам фронтовик, участник войны и, значит, наблюдая собственными глазами мой народ в деле этом, видел его глубинную сущность на этой войне. Наши солдаты на полях битв оставались людьми труда. Для них это была работа – суровая, тяжёлая, бессонная. Моя мысль: война чужда человеку вообще. Советскому народу, пережившему ужасы минувшей, потерявшему в ней двадцать миллионов жизней, она ненавистна тем более.