История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Первое стихотворение было опубликовано в журнале «Октябрь» в 1946 году (№ 11—12), в 1956 году вышел сборник «Белая ночь» в Северо-Западном книжном издательстве, а в 1958 году в книге «Распевы» Николая Тряпкин предстал полностью сложившимся ярким и самостоятельным поэтом, усвоившим и величавую торжественность Гавриила Державина, и обезоруживающую искренность Сергея Есенина. Эта поэтическая самостоятельность резко выделяла его на фоне современной поэзии.
В 1958 году Николай Тряпкин написал стихотворение «Рождение», в котором каждый прочитал гимн наступившей свободе: «Душа томилась много лет, / В глухих местах дремали воды, / И вот сверкнул желанный свет, / И сердце вскрикнуло: свобода!.. / Весь мир кругом – поющий дол, / Изба моя – богов жилище, / И флюгер взмыл, как тот орёл / Над олимпийским пепелищем. / И я кладу мой чёрный хлеб / На эти белые страницы. / И в красный угол севший Феб / Расправил длань своей десницы. / Призвал закат, призвал рассвет, / И всё, что лучшего в природе, / И уравнил небесный цвет / С простым репьём на огороде. / Какое чудо наяву! / А я топтал его! Ногами! / А я волшебную траву / Искал купальскими ночами!.. / Чтоб в каждой травке на земле / Времён подслушать повороты» (Там же. С. 155—156). Талантливый поэт Виктор Кочетков увидел в этих поэтических картинах то, что выделяло Тряпкина в русской литературе: «С этого умения уравнять небесный цвет с простым репьём на огороде, с этой свободы в обращении со словом, с этой непочтительности к привычным, «освящённым» поэтическим правилам «истинной», «высокой» поэзии, начинается настоящий Тряпкин, о котором хорошо сказал немногословный Юрий Кузнецов:
«…в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности в его стихах отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит.
В книгах последних лет своеобразная поэтическая манера соединилась с завидным знанием жизни, с философской углублённостью и гражданской зрелостью. Поэт предстаёт перед нами как певец трудовой жизни и трудового человека, как своеобразный летописец срединной России, прошедшей через столькие перемены и испытания. Всякий раз его картины деревенского мира увидены с какой-то неожиданной, непривычной точки зрения. Это делает поэтический рассказ Николая Тряпкина новым не только по форме, но и по сути своей. Уж кто-кто, а он говорит так самобытно, что у читающего не возникает ни малейшего желания сопоставлять стих Тряпкина с чьим-то другим стихом. Он как бы заново открывает нам мир, как бы заново творит его из хаоса разнородных частей. Есть что-то былинное в его манере приподнимать низкое небо будничности и раздвигать деревенскую околицу так широко, что ею можно опоясать вселенную… Слово Тряпкина, вобравшее в себя шорохи космоса и шелест простой былинки, свет сегодняшнего дня и отблеск вековой дали, полётное слово Тряпкина рождено для того, чтобы звучать под высоким небом Родины, среди тех задумчивых русских далей, которые он так любит и которые так празднично умеет изобразить» (Там же. С. 7—8).
С задумчивой улыбкой Тряпкин написал стихотворение о том, как в селе устроили музей, всё тут есть: «И наши предки в дымных бородах», «И мой отец в будённовских ремнях», «Вот это – парк, а это – бывший храм», «И всё чего-то вроде не хватает… / Ах, чёрт возьми! А где же тут стихи, / Что нынче вся криулинская знает?» А поэта здесь нет, «что в песнях тех поля свои прославил». Хоть бы портрет поэта поставили: «У нас в селе, мол, рос такой поэт, / И вот его, мол, злая образина» (Там же. С. 424). И не раз ещё Николай Тряпкин иронически отзовётся о своей профессии, об отношении крестьян к поэтическому творчеству, да и сам напишет нечто вроде сатиры на самого себя: «Не бездарна та планета, / Не погиб ещё тот край, / Если сделался поэтом / Даже Тряпкин Николай», – написал он «Стихи о Николае Тряпкине» (1973). А значит, район должен поставить ему памятник. «Ты же, Тряпкин Николай, / Заходи почаще в рай. / Только песенки плохие / Ты смотри не издавай. / А не сделаешь такого, / Я скажу, мол: «Ах ты вошь!» / И к Сергею Михалкову / В домработники пойдёшь» (Там же. С. 481—482). И тут же, через несколько лет, читаем: «Чёрная, заполярная, / Где-то в ночной дали, / Светится Русь радарная / Над головой Земли…» (1978).
До перестройки, до прихода Горбачёва к власти, читатели не знали о том, что Николай Тряпкин был верен религиозной теме, не раз его перо касалось библейских тем, Ветхого и Нового Завета, глубо уходил в исторические темы, резко отзывался о душителях творческой свободы, о цензуре. «Эти (частично написанные ранее, но не публиковавшиеся) стихотворения обнаружили подлинную поэтическую силу Тряпкина (например, см. в ж. «Новый мир», 1987, № 4 и ж. «Дружба народов», 1989, № 5). В лучших произведениях нового периода Тряпкин борется за нравственно-духовную чистоту, за законность и человечность, воплощает в поэтическом слове верность рус. традиции, православию, любовь к человеку и к природе. Его исторические стихотворения получили очевидную связь с этическими вопросами современности. Поэзия Тряпкина музыкальна, богата ритмическими повторами, она связана стилистически с русской народной песней» (Казак В. Лексикон русской литературы ХХ века. М., 1996. С. 430).
Вадим Кожинов в своих статьях и выступлениях не раз говорил о Николае Тряпкине как о выдающемся поэте, назвал его творчество самым живым поэтическим явлением века. О творчестве Н. Тряпкина писали Александр Михайлов (Дружба народов. 1969. № 2), Вадим Кожинов (Молодая гвардия. 1969. № 9), Андрей Василевский (Новый мир. 1988. № 3), Станислав Куняев (Москва. 1989. № 4), но потом на Тряпкина почти не обращали внимания. А он становился всё злее и острее: развал СССР, унижение России накаляло его перо, да и драматическая семейная судьба окончательно выбила его из колеи.
«Отверженный поэт» – так назвал свой очерк Владимир Бондаренко. Вряд ли с этим можно согласиться, может, отверженным он был лишь в последние годы своей жизни. Но и это утверждение спорно, ведь и в 90-х годах Н. Тряпкин был энергичен и смел: «День» и «Наш современник» постоянно печатали его стихи и корреспонденции. Владимир Бондаренко тут же рассказывает, как по целым дням Н. Тряпкин, ушедший от жены из своего дома, сидел в редакции газеты «День», читал свои стихи. Скорее пел, чем читал. Такая у него выработалась форма знакомства со своей поэзией. «Его отчаянные, призывающие к бунту и восстанию стихи последних лет не хотели печатать нигде, – писал В. Бондаренко. – Только в «Дне литературы» и «Завтра» отводили мы целые полосы яростным поэтическим откровениям Николая Тряпкина. Только на наших вечерах выпевал он свои гневные проклятия в адрес разрушителям родины и его дома.
И все наши рыла – оскаленный рот.И пляшет горилла у наших ворот,Давайте споем…»В ответ на яростные выступления Николая Тряпкина Александр Межиров, сбежавший в Америку после случайного убийства во время автомобильной катастрофы артиста из Театра на Таганке, обвинил его в антисемитизме в поэме «Позёмка».
«Николай Тряпкин, – завершает Владимир Бондаренко свой очерк, – куда ближе своей поэзией к ведущим поэтам мировой цивилизации, не забывающим о своих корнях… Его крестьянство – это та точка опоры, на которой он воздвиг свою вселенную. В его крестьянских стихах нет сиюминутности. А часто нет и социальности, они идут от изначальной основы человечества в целом и нашего народа в частности» (Бондаренко В. Последние поэты империи. С. 41).
Тряпкин Н. Избранное. М., 1984.
Тряпкин Н. Излуки. М., 1987.
Виктор Петрович Астафьев
(1 мая 1924 – 3 декабря 2001)
Родился в селе Овсянка Красноярского края в крестьянской семье. По признанию самого писателя, детские годы провёл у бабушки и у дедушки, потом рос в детском доме в Игарке. Окончив в школе шесть классов, поступил в железнодорожное училище, осенью 1942 года добровольцем ушёл на фронт, был тяжело ранен, потом жил в городе Чусовом на Урале, где перебрал много рабочих профессий, прежде чем пристрастился к журналистике, напечатал свой первый рассказ «Гражданский человек» в газете «Чусовой рабочий», потом сборник рассказов, роман «Тают снега» (1958), повесть «Стародуб (1959). Имя писателя В. Астафьева становится известным на Урале.
«Кража», «Последний поклон», «Синие сумерки», другие книги – всё это, взятое вместе, своего рода «избранное» Виктора Астафьева, заставляет говорить о нём как об одном из крупных русских писателей.
Художественная автобиография – вот, в сущности, к чему сводится событийная сторона его «Кражи» и «Последнего поклона». Но только событийная, то есть только внешняя, документальная.
Когда читаешь рассказы и повести Виктора Астафьева, возникает много вопросов. Художник, внимательно исследующий мир человеческих взаимоотношений, не может проходить мимо проблем, остро волнующих его современников. А в наши дни, как и прежде, порой зло разливается по земле, порой гнусность и подлость торжествуют свою победу над справедливостью и добром. Пусть эта победа временна, сиюминутна, но какие изменения она вносит в нравственный мир людей, оказавшихся вовлечёнными в этот конфликт!
Природа злого поступка, недоброго дела очень сложна и порой противоречива. Человек может совершить некое действие, которое в конечном счёте окажется нравственным или безнравственным, под влиянием чувства или побуждений интеллекта. Разумеется, и в том и в другом случае безнравственный поступок останется безнравственным. Но если художник установит, что то или иное действие совершено в минуту душевного ослепления, под воздействием острых страстей, а не в минуты холодного раздумья, наше отношение к этому поступку будет несколько иное, в этом случае, как говорится, возникают «смягчающие обстоятельства».