История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
А в это же время Евгений Носов работал над несколькими деревенскими рассказами «Храм Афродиты», «Домой, за матерью», «Пятый день осенней выставки», закончил небольшую повесть «Шумит луговая овсяница…», в которой столько авторской радости разлилось, столько природной и человеческой красоты, чудесные описания середины лета с сенокосами… «После таких дождей вдруг вымётывала в пояс луговая овсяница… И как только накатывал этот чуткий дымок на луга – днями быть сенокосу», – писал Е. Носов, начиная свою повесть. И на наших глазах раскрывается любовная связь между председателем колхоза Чепуриным и Анфисой. Вроде бы ничего не случилось: закупила в городе чуть ли не два мешка с хлебом, Чепурин подвёз её на машине, и с этого мгновения зародилась между ними любовь, но бывали редко наедине, а всё больше на собраниях, в работе, некогда поговорить, да и стыдно, в сущности, и не видались, а
«Мы часто повторяем по делу и без дела: «Любить землю», «Любить Родину», – а может быть, чувствовать, ощущать как самого себя, а? – писал Виктор Астафьев о сборнике Евгения Носова «Берега» (М., 1971), который открывает именно эта повесть. – Если любовь можно привить, укоренить и даже навязать, то чувства и ощущения передаются только по родству, с молоком матери, редкой лаской отца, когда опустит он тяжёлую ладонь на детскую голову, и притихнешь под ней, как птенец под крылом, и займётся сердчишко в частом, растроганном бое, и прежде всего в матери, в отце ощутишь ты Родину свою. А уж какая она – эта Родина – всё зависит от того, какие чувства перенял ты от родителей…» И дальше Астафьев описывает, как Евгений Носов влюблённо смотрит на свою пристепную Русь, «звучные русские слова для него самая сладкая музыка». В одной из статей Виктор Астафьев замечает, что у Евгения Носова чуть ли не все героини – женщины-труженицы. Вот такая удивительная женщина-труженица предстаёт в рассказе «Пятый день осенней выставки» в образе Анисьи Квасовой, – «уже немолодая, с узким сухим лицом, темневшим треугольником из серенького полушалка. Лицо это с костистыми, обтянутыми и поэтому особенно заветренными скулами и со впалыми щеками, на которых ранее всего появлялись беспорядочные морщины, лицо это было замкнуто и даже сурово. Но в светлосерых глазах, затенённых крутым надбровьем, таилась детская робость и доверчивость. Такие женщины обычно молчаливы даже в девичестве, больше слушают других, а при неожиданной и робкой улыбке стараются прикрыть рот концом косынки. Но зато нет рукастее их в работе, и, наверное, не бывает в нашей стороне более хлебосольной хозяйки…». На выставку прислали три коровы Анисьи, и Евгений Носов подробно рассказывает, что делает Анисья на выставке, и постепенно вырисовывается образ этой замечательной русской женщины-труженицы. Как только узнала, что она поедет на выставку, целый день скребла и без того опрятных коров. И все пять дней выставки Анисья всё время была занята коровами, то с утра подоит их, то привезённое сено надо было убрать, то пришедший фотограф начинает снимать её, а губы немели от напряжения и не раскрывались в улыбку, «так что она уже не видела ни коровы, ни фотографа», то нужно было посыпать мокрые места песком, «всякий раз боясь остаться без дела».
Евгений Носов повёл её обедать в ресторан с Донькой, подругой из деревни. Как бережно описывает он Анисью в ресторане, как она «деликатно примостилась на краешке красного изогнутого сиденья» и всматривалась в Доньку, более опытную и разбитную. Анисья только «кивала с удивлением» на выбор Доньки, только «испытывала стыдливую неловкость за своё праздное сидение». И Клаве, которая сбежала из деревни из-за того, что подмешала мел в молоко при отчёте, а сейчас работает в ресторане официанткой, сказала: «Душа свята – свят и день…» (Там же. С. 165).
И Анисья Квасова, и Анфиса, и «неуживчая и упрямая», «не женщина, а председатель» Тоня Яценко, которая возмечтала построить новый Дворец культуры – «целый храм Афродиты», и Варька, и Тоня из повести «Моя Джомолунгма», и многие другие героини рассказов и повестей Евгения Носова являют собой представительниц русского национального характера со всеми их достоинствами и недостатками.
Глубиной характеров и новизной темы покоряет повесть «Усвятские шлемоносцы» (Наш современник. 1977. № 4—5).
Спокойно, неторопливо, с поразительно точными подробностями бытового и психологического характера ведёт автор своё повествование об усвятских крестьянах как раз накануне войны. Ничто ещё и не предвещает её. Как обычно, рано утром собрались колхозники на луга заготавливать сено. Касьян, как и другие колхозники, весь отдаётся радости трудового дня. Солнце только начало подниматься, а плечи от махания косой уже набрякли от тяжести усилий. Трава стояла густая, обильная, не скоро пройдёшь по ней с косой. С удовольствием останавливался Касьян посмотреть на свою работу и позвякать оселком по звонкому полотну косы. «Экие нынче непроворотные травы! И колхоз, и мужики с кормами будут аж по самую новину, а то и на другой год перейдёт запасец». Так думал Касьян, выдавая тем самым свою добрую, чистую душу. Касьян вступил как раз в ту пору, когда особенно хочется какой-то прочности и незыблемости на земле, хочется, чтобы всё это чудесное и прекрасное, что составляет жизнь, продолжалось вечно. Ему тридцать шесть лет, у него мать, двое сыновей и жена, беременная третьим. У него сильные мужские руки, охочие до работы, у него есть колхоз, родная деревня, из которой его никуда не тянет, ему всё дорого и близко вокруг, к этому он с детства привык, сроднился, ничто его не страшит, даже урема, нечистая обитель, которой пугали его в детстве, как каждого маленького усвятца.
С какой-то непередаваемой радостью сопричастности к жизни усвятцев описывает автор трудовое утро Касьяна, описывает, как он в новых невесомых лапотках, обшорканных о травяную стерню до восковой желтизны и глянцевитости, «с лёгкой радостью в ногах притопывал за косой»: «Каждый мускул, каждая жилка, даже поднывающе натруженное плечо сочились этой радостью и нетерпеливым желанием чёрт знает чего перевернуть и наворочать». Потом, уработавшись, с наслаждением отыскивает ключик-бормотун и радуется обжигающей водяной струйке, студёно льющейся ему на ладони, на макушку и за шею. «И было потом радостно и обновлённо сидеть нагишом на тёплом бугре, неспешно ладить самокрутку и так же неспешно поглядывать по сторонам».
Удивительнее всего, что вот всё это будничное, обыденное, такое привычное и простое становится под пером Евгения Носова незаурядно-поэтическим, высоким и торжественным. Не успел Касьян насладиться ключевой водичкой и куревом, как новая радость словно ожгла его: по лугу вместе со всеми деревенскими бабами и ребятишками бежали и его два пацана, а вдалеке завиднелась мешковатая фигура его Натахи: «Вон как пыхает, куда бежит такая, дурья голова, мало ли чего с её положением… Ох и упорна, всё по-своему повернёт – говори не говори…» Побранил Касьян Натаху за своенравие, а у самого меж тем при виде её полыхнуло по душе теплом, мужицкой гордостью: пришла-таки! Потом «буйной и пьяной радостью» вскипело у Касьяна от прикосновения к маленькому тельцу сынишки, утонувшего в большой траве, не одолевшего её на пути к отцу.
Мирные чудесные картины нарисовал Евгений Носов не только для того, чтобы в труде и на отдыхе показать русских людей, но и прежде всего для того, чтобы раскрыть процесс ломки всей душевной жизни, как только они узнали о надвинувшейся беде, о нагрянувшей на их земле трагической войне. А беда пришла на Русскую землю нежданная и страшная. Столько люди ожидали радостей от жизни, а тут всё пошло прахом. Не верят люди, что пришла война, гонят от себя даже мысли о войне, но ничего нельзя поделать с фактами действительности. Неохотно признаются сельчане в том, что нагрянула беда, придётся пойти на многие лишения, чтобы оберечь родную землю от лютого врага: «…Мужики уже и сами нутром почуяли, что посыльный не врал, им только не хотелось в это поверить, потому что от худой этой вести многое, может быть, придётся отрывать, бросать и рушить, о чём пока не хотелось и думать, а потому их наскоки на Давыдку выглядели всего лишь неловкой и бессильной попыткой остановить время, обмануть самих себя…»
Реакция самого Давыдки, яростная, визгливая, да тревожный торопливый звон, донёсшийся из деревни, окончательно отрезвили мужиков, которым так не хотелось верить в то, что привычная жизнь порушена коварным врагом. Только дети недоумевали, почему же так враз все взрослые сделались неузнаваемыми и отчуждёнными. Все стали сосредоточенными, погружёнными в свои собственные заботы и мысли. Лишь старая Махотина заголосила, терзая души и без того встревоженных людей.
Евгений Носов этим подробнейшим показом привычной и радостной сенокосной работы добивается того, что мы как бы становимся соучастниками всего происходящего на этом маленьком кусочке Русской земли, проникаемся думами и заботами колхозников, погружаемся во внутренний мир тех людей, которые через несколько дней пойдут защищать нашу землю от врагов.
Глубокому проникновению во внутренний мир своих героев способствует то, что автор порой показывает их в бессознательных порывах, непроизвольных жестах и движениях. Он не говорит, что переживает Натаха, узнав о войне, она вместе с Касьяном возвращается в деревню. Никто не торопит её, тем более в её положении, но ноги сами несут, она не может ничего с собой поделать. Касьян урезонивает жену:
«– Да не беги, не беги ты так! – в сердцах окорачивал её Касьян. – Чего через силу-то палишься!