История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Просыпается герой рано и слышит, как под окном чиркает метла, дворник Никифор убирает снег, и парнишке видится, что он убирает, как будто косит траву в деревне. А почему он ушёл из деревни? «Разве это веселее – скрести метлой асфальт?» – мимоходом возникает у него вопрос, а читатель готов на него ответить. Так и отец автора этой книги с охотой пошёл в колхоз, был бригадиром, любил свою деревню, восемь человек детей было у него, а в 1936 году он с огромной семьей переехал в Москву, на чужбину, работал извозчиком, потом заведующим конторой «Металлотранс». В деревне невозможно было выжить с такой семьей, давили налоги, продали корову, чтобы заплатить налоги. Не выдержал и ушёл из деревни в город… Может, поэтому ушёл из деревни и дворник Никифор? Но привычки деревенского жителя в нём твёрдо сохранились, вот и снег или мусор на асфальте он убирает, как будто косит… Потом парнишка слышит, как бухгалтер Симон Александрович налаживает работу своих стенных часов, потом он слышит, как бухгалтер колет рафинад, неожиданно кусочек выпадает, он ищет его, но иной раз кусочек заваливается в какую-нибудь щель, тогда спустя какое-то время вокруг этого кусочка начинается мышиная возня. Так по звукам парнишка восстанавливает жизнь своего дома. Один за другим проходят жители дома, радуя своим характером или огорчая его героя неумеренным любопытством, как Акулина Львовна: «Что за человек! Всегда сумеет плюнуть в самую душу». Лишь тополь, могучий и непобедимый, как богатырь, бесконечно радовал мальчишку, с малых лет он карабкался на него, знает все его ветки, на самых толстых он лежал, любуясь тем, что происходит внизу. Но тополь попал под бомбёжку, верхушку снесло, тысячи осколков до сих пор хранилось в тополе, парнишка вытащил из тополя десятки осколков, упал с дерева и сломал себе ногу. «Этот тополь – моя Джомолунгма. Я истратил на восхождение на него многие годы»: Джомолунгма – это высочайшая вершина Эверест в Больших Гималаях, самая высочайшая на земле, редко-редко кто взбирался на неё.
По звуку шарикоподшипниковых колёсиков парнишка догадывается, что уходит на работу Иван Воскобойников, бывший минёр. Он хотел вынести тяжело раненного русского солдата, но не знал, что к брючному ремню солдата была привязана проволочка от мины, мина взорвалась, Иван остался без ног, вот и ездит на коляске на работу. Иван приходил навестить парнишку, рассказал о войне, рассказал о тех, кто выживал в это время – «отмобилизованное до последнего нерва. Медицина только ахала. Да и не только медицина… Весь мир ахал».
«– Я ведь тоже когда-то в школе, как и ты, изучал человека, – сказал он, усмехнувшись. – Зубрил всякие позвонки, внутренности. Разбирали всего по косточкам. Малая берцовая, большая берцовая… Всего обшарили на макете. Черта с два! Разве из этого состоит человек! Он, брат, из чего-то другого.
Иван сидел передо мной, как птица, жилистыми пальцами обхватив края стула, и я, размышляя над его словами, вдруг поразился остроте его мыслей: в нём самом не осталось ни большой, ни малой берцовой, а человек в нём остался». А потом вспомнил, как этот безногий солдат, трижды награждённый самыми боевыми орденами Славы за подвиги в Великой Отечественной войне, добирался по узким и крутым ступенькам, чтобы навестить шестнадцатилетнего парнишку за то, что, освобождая тополь от осколков, он свалился и сломал ногу.
А как замечательно Евгений Носов показал первую любовь парнишки, а как…
Словом, сборник рассказов мне был поставлен в план выпуска. Евгений Носов заканчивал ещё два рассказа, пока время шло, а работал он очень медленно, сверяя каждую строку, эти рассказы были прочитаны и включены в сборник. Но написать – одно, а издать сборник в издательстве «Советский писатель» – совсем другое дело. Редакция включала в план, а правление издательства не спешило издавать – Евгения Носова почти никто не знал, а потому и не спешили, конкурс был величайший, претендентов было слишком много…
Естественно, в ходе подготовки рукописи к изданию развернулась переписка, кое-что сохранилось:
«Виктор Васильевич!
Извините, что тотчас не ответил на Ваше письмо. Думал написать, как только закончу новый рассказ, тем более я его уже буквально дописывал, когда мне вручили Ваш конверт. Но непредвиденная переделка немного задержала. Так что не сочтите моё непонятное молчание за непочтительность Собакевича.
Недавно я получил экземпляры договора, подписал и выслал. По наведённым Издательством справкам соотношение новых и переиздаваемых вещей такое: 6,5 л. и 4,5 л.
Мне не хотелось бы такого значительного процента переиздания, и потому посылаемую Вам «Варьку» можно было бы поставить вместо чего-то. Я думаю, следует изъять «Портрет». Я, правда, не очень разбираюсь в тонкостях издательских договоров и не знаю, возможна ли какая-либо перестановка «мебели» в сборнике после подписания договора. Но если это всё же как-то можно сделать, то очень Вас прошу поправить интерьер книжки.
Мне самому трудно судить о своей новой вещи, но хотелось, чтобы «Варька» получила Ваше признание. Мне хотелось создать образ девчонки-подростка, очень непосредственной натуры, внешне некрасивой, неровной характером, подчас грубоватой, но стихийно одарённой чувством красоты и к тому же переживающей период предъюношеских смутных ощущений близкого счастья.
И ещё хотелось бы попросить Вас о весьма прозаическом деле. Подписал договор, и хотя Сидоренко в своём письме уверял, что окон чательно утверждённый экземпляр и перевод будут высланы мне незамедлительно – что-то нет ни того ни другого. Не произошли ли какие-либо неприятные изменения? Все мы верим и надеемся в устойчивость мира сего и сообразно своими упованиями воздвигаем замки. Но иногда эти замки появляются на песке в силу каких-то непредвиденных обстоятельств. Не случилось ли чего и с моим замком? К тому же, уже начиная верить, что всё идёт как следует, я, будучи совершенно безденежным, начал потихонечку занимать под договор. Виктор Васильевич, очень прошу узнать, как там дела, и, если это возможно, поторопить с переводом, в чём буду Вам признателен под самую, как говорят, завязку.
Сообщите также, в какой степени я понадоблюсь Вам в процессе подготовки рукописи к набору. Это мне нужно, чтобы спланировать своё ближайшее время.
Носов».
Конечно, не потребовалось выбрасывать из книжки «Портрет», и «Варька» тоже очень понравилась: есть в образе Варьки и грубость, и непосредственность, но чувствуется в ней такая глубина русского национального характера, такая самоотдача в делах и поступках, что она просто оживает перед вами. Особенно прекрасны страницы, когда героиня соглашается заменить Ленку на работе – Ленке так нужно уйти, что «просто аж душа сохнет». И Варька любуется, как Ленка собирается на свидание: «Ей было любопытно и сладко наблюдать все эти таинства девичьих сборов: как Ленка неспешным движением плавных, красивых рук расчёсывала влажные после умывания во лосы… От всего этого Ленка сразу несказанно похорошела, и никак нельзя было подумать, что совсем недавно она месила утиные отруби… И всё же Варька радовалась за Ленку, радовалась её праздничной нарядности и тому, что ожидает её сегодня в деревне. Ей хотелось, чтобы все у Ленки было хорошо и счастливо». И Варьку ожидает тоже радость и счастье, о чём Носов так неброско сообщает в следующих эпизодах.
Как-то в одном из писем Евгений Носов прислал свой маленький пейзаж, уложенный в конверт, и было принято решение предложить Носову самому сделать оформление книжки. В ответе из Курска значилось:
«Дорогой Виктор Васильевич!
Вы – добрый волшебник! Захожу в кассу – правда! Всё получилось, как по взмаху волшебной палочки. Большое спасибо! Немного можно отпустить свой ремень, а то я уже застёгивал на последнюю дырку и уже собирался прокалывать новую.
Я сейчас дорабатываю тот самый рассказ, который посылал на подвёрстку. Мне там не нравится конец, он как-то недогружен. Если Вам в принципе удастся его вставить в книгу, то я хотел бы, чтобы Вы имели в виду не первоначальный вариант, а тот, который я сейчас доделываю. Кажется, ещё у меня для этого есть время. Поверьте, книжка с ним будет куда лучше, чем без него. Я думаю уже о том, что когда сборник попадёт в цепкие когти критики и она начнет его терзать и расклёвывать, то хотелось придать ему большую защищённость. А нет лучшего способа для обороны, чем более или менее сколоченные вещи. Теперь уже надо считать, что сборник одновременно и Ваше детище и заинтересованность в его собранности обоюдная у нас с Вами. Разумеется, пишу я это не в порядке нажима, а в порядке товарищеской просьбы.
Что касается предложения об оформлении книжки, то для меня оно тоже показалось заманчивым.
Но, поостыв от тщеславия, я всё же решил отказаться. Во-первых, я никогда профессионально не занимался оформлением обложек, делал это от случая к случаю и очень страшусь не угодить. Во-вторых, раньше, когда я это делал, был несколько иной стиль оформления. За последнее время лицо книги намного посимпатичнело, ушли всякие завитушки, появилась строгая красота линий, цветовых пятен и т. д. Ребята сильно поднаторели в этом деле, и досталось это мастерство большим трудом. Так что мне сразу заседлать современного оформительского пегаса вряд ли удастся. И третье. Это уже чисто эмоциональное. Для меня лично гораздо приятнее всякая другая работа, чем своя. Приятнее своей неожиданностью, тогда как, пока я буду возиться с оформлением, утратится прелесть новизны. Взамен всего этого посылаю Вам скромный дар – картиночку. Это путевой набросок. Где-то за Бинском.