История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Суровая правда повести Валентина Распутина в том, что здесь нет облегчённого конца, нет всем надоевшего благополучия, которым чаще всего завершаются подобные конфликты. Да и не в концовке дело. Кузьма за несколько дней поисков понял, что у него есть друзья, есть люди, которые в дни испытаний встали рядом и помогли ему своим дружеским участием.
Даром воспроизведения правды живого человеческого характера, в высокой нравственности которого не сомневаешься, обладает Валентин Распутин и во втором произведении – повесть «Последний срок» была опубликована в журнале «Наш современник» (1970. № 7, 8) и поставила писателя в ряды лучших современных писателей. С первых же страниц читатель с неослабевающим напряжением следит за каждым словом, жестом и поступком съехавшихся к умирающей матери детей, за малейшими душевными движениями старой Анны и видит, как в её умирающем теле, которым она уже почти перестала владеть, воскресают могучие духовные силы, благодаря которым ей удалось прожить долгую и красивую, щедро наполненную трудом и заботами о детях жизнь. Автор как бы невзначай застаёт своих героев в неожиданные, «кризисные» для них моменты, что способствует глубокому выявлению их характеров.
Образ Анны – серьёзная удача писателя, его новый творческий шаг в постижении нравственных граней человеческого характера. Ничего особенного она не делает, она только вспоминает прожитую жизнь, и от этих страниц веет духом подлинной правды, высоким гуманизмом прожитой жизни. Анна родила тринадцать детей, остались пятеро, вот, оказавшись при смерти, она вспоминает свою жизнь и своих детей. «А старуха жила нехитро: рожала, работала, ненадолго падала перед новым днём в постель, снова вскакивала, старела – и всё это там же, где родилась, никуда не отлучалась, как дерево в лесу, справляя те же человеческие дела, что и её мать. Другие ездили, смотрели, учились новому – зато она их слушала, когда доводилось, удивлялась их рассказам, да и сама нарожала ребят, которые ездят не хуже других, но никогда ей не приходило в голову, что хорошо бы стать на чьё-то место, чтобы, как он, больше увидать или легче, как он, сделать… И своя жизнь вдруг показалась ей доброй, послушной, удачной. Удачной, как ни у кого. Надо ли жаловаться, что она всю её отдала ребятам, если для того и приходит в мир человек, чтобы мир никогда не оскудел без людей и не старел без детей» (Распутин В. Избр. произв.: В 2 т. М., 1984. Т. 1. С. 264). Только о ребятишках была у неё забота, их накормить, напоить, обстирать… Таких, как она, говорит Распутин, миллионы, «они – наши современники, живущие в одно время с нами, создающие материальные ценности. Они – живые люди, со своими судьбами и страстями. Можно ли о них умалчивать?.. Дело совершенно не в защите старой деревни, как полагают некоторые критики. Речь идёт о духовном мире миллионов людей, который преобразуется, уходит и завтра будет уже не таким, как сегодня. Кто, как не писатель, запечатлеет этот нелёгкий процесс?» (Вопросы литературы. 1976. № 9. С. 146). Анна при виде приехавших детей словно оживает, вглядывается в родные лица. С трудом узнаёт их, так изменились они, Илья облысел на Севере, а когда узнала их, снова ожила, попросила сварить себе кашу, «жиденькую». Илья недоумевает, а Михаил ему в ответ: «Родова, – соглашался Михаил. – Нашу родову так просто в гроб не загонишь» (Там же. С. 153).
И с горьким упреком Распутин описывает, как Илья и Михаил пьют водку в предбаннике, не закусывая, и говорят о необходимости и потребности выпить, особенно Михаил: «…Теперь так думаю: хорошее это дело или плохое, а мне от него всё равно некуда деться… Мы ведь её пьем, пока не напьёмся, будто это вода… Жизнь теперь совсем другая, всё, посчитай, переменилось, а они, эти изменения, у человека добавки потребовали. Мы сильно устаём от работы, как чёрт знает от чего. Я вот неделю прожил и уж кое-как ноги таскаю, мне тяжело. А выпил – будто в бане помылся, сто пудов с себя сбросил. Знаю, что виноват кругом на сто двадцать рядов: дома с бабой поругался, последние деньги спустил, на работе прогулов наделал, по деревне ходил – попрошайничал – стыдно, глаз не поднять… Ничего впереди нету, сплошь одно и то же… А выпил – как на волю попал, освобожденье наступило… Я говорю, что дружно жили, все вместе переносили – и плохое, и хорошее. Правда что колхоз. А теперь каждый по себе. Что ты хочешь: свои уехали, чужие понаехали. Я теперь в родной деревне многих не знаю, кто они такие есть. Вроде и сам чужой стал, в незнакомую местность переселился…» Так деревенский человек, оторвавшись от родовых корней, от народной нравственности, старается оправдать то, чем он регулярно занимается. Сам себя разоблачает, но и хорошо понимает всю трагедию пьющего человека, который оказался чужим в своей родной деревне, а отсюда и разоблачения самого себя и всех пьющих.
Вскоре дети поняли, что они рано приехали её хоронить, мать ещё жива, они попрощались и уехали. «Они нехорошие», – подвела итог их пребыванию Нинка, дочь Михаила. Остался лишь Михаил, который продолжал себя казнить и называть себя дураком:
«Лежи, мать, лежи и ни о чём не думай. Не сердись на меня сильно. Дурак я».
Старуха слушала и не отвечала и уже не знала, могла она ответить или нет. Ей хотелось спать. Глаза у неё смыкались. До вечера, до темноты, она их несколько раз ещё открывала, но ненадолго, только чтобы вспомнить, где она была.
Ночью старуха умерла» (Там же. С. 288).
Повесть «Живи и помни», опубликованная в журнале «Наш современник» (1974. № 10, 11), сразу поразила своих читателей и критиков тем, что в центре повествования дезертир Андрей Гуськов и его жена Настёна, их удивительные отношения и их трагическая судьба. Противоречивые отзывы появились и в читательской среде, и среди критиков. В беседе с В. Распутиным Евгений Осетров так истолковал эту повесть: «Я считаю, что в повести удалось показать, как, нарушив долг, человек тем самым ставит себя, пытаясь спасти жизнь, вне жизни. Он предаёт товарищей по оружию, предаёт, таким образом, всё, что его окружает. Даже самые близкие люди, его жена, отличающаяся редкой человечностью, не может спасти его, ибо он обречён своим предательством. Он обрекает её на страшные душевные муки, на гибель». Валентин Распутин ответил: «Я согласен с таким толкованием «Живи и помни», хотя и не старался навязать читателю авторскую точку зрения. Пусть читатель сам по себе проделает мыслительную работу и придёт к выводу, к которому его подталкивает логика событий и характеров» (Вопросы литературы. 1976. № 9). Корреспонденту «Недели» Валентин Распутин ответил: «Любовь и ненависть, жизнь и смерть, добро и зло… Категории те же, что и раньше были в литературе и жизни, но время уже другое, и перед художником неминуемо возникает проблема: как писать на эти темы, как показывать людей? Для меня важно суметь сделать особый поворот в сюжете. Писатель должен искать какие-то неожиданности в поведении своих героев. Плохо, когда читатель представляет, как поступит герой в следующую минуту. И порой приходится идти на обман читателя. Вместо очевидного – повернуть в другую сторону, пустить его в обход, а потом доказать, что это было необходимо, естественно. В «Живи и помни» как воевал у меня Гуськов? Если одним словом, то хорошо. Но он становится предателем, пусть и невольно. Однако человек, хотя бы раз ступивший на дорожку предательства, проходит по ней до конца. Теперь о Настёне. Читатель был готов к ситуации, когда она или сама выдаст мужа, или заставит его пойти с повинной. Но Настёна не делает ни того ни другого. И я должен был это доказать – и доказать так, чтобы у читателя было полное основание поверить в необходимость и правомерность её поступков. Если бы она поступила по-иному, это была бы другая повесть, которую должен был бы написать другой автор. А мне кажется, что я сумел доказать естественность поступков Настёны. Если бы Гуськов сам пошёл и признался в содеянном, была бы одна расплата, а то, что губит ближних своих, – расплата другая, и, на мой взгляд, гораздо более суровая» (Неделя. 1977. Осень). Откликнулся на повесть «Живи и помни» и Виктор Астафьев: «Ведь возьмись наш брат, бывший фронтовик, – писать о человеке, который до того устал на войне и от войны, что однажды забыл обо всём и обо всех на свете и задал тягу домой, к жене и родным, так вот непременно в нас явилось бы чувство активного протеста, если не ослепляющей злости: «Ты, гад, устал, а мы, значит, нет!» И начали бы этого самого Гуськова крушить и ляпать чёрной краской… Печальная и яростная повесть, несколько «вкрадчивая» тихой своей тональностью, как, впрочем, и все другие повести Распутина, и оттого ещё более потрясающая глубокой трагичностью, – живи и помни, человек: в беде, в кручине, в самые тяжкие дни и испытания место твоё вместе с твоим народом, всякое отступничество, вызванное слабостью ль твоей, неразумением ли, оборачивается ещё большим горем для твоей Родины и народа, а стало быть, и для тебя. Так от изображения, от размышлений о людях маленьких и самых что ни есть простых автор незаметно, но настойчиво ведёт за собой читателя к многомерному, масштабному осмыслению не только прошедшей войны, но и современной действительности, ибо человеческое бытие вечно и, стало быть, вечно движение жизни. А она задаёт загадки, пробует на прочность не одних только деревенских парней Гуськовых, она в любой миг любого человека может испытать «на излом» (Астафьев В. Посох памяти. М., 1980).
А повесть начинается с пропажи топора, потом краюхи хлеба, только он мог знать, куда обычно кладут топор, и Настёна догадывается, что, скорее всего, тайно вернулся её муж Андрей. В бане они встретились и после долгой разлуки соединились. Андрей Гуськов воевал три года, несколько раз был ранен, в 45-м его ещё раз тяжело ранили, он был уверен, что отвоевался, вернётся в свой родной дом, а после заключения врачей его вновь послали на фронт. Он совершенно был уверен, что отвоевался, Настёне запретил приезжать в госпиталь в Новосибирске, сам приедет. И вдруг – такая неожиданность. Не отдавая себе отчёта, стихийно, он направился на восток, а не на запад, как было велено в инструкции, он почти месяц жил с немой, но ласковой женщиной и всё-таки решил поехать в родную деревню. Он дезертир, нет ему прощения. Настёна встретила его с любовью, до войны три года они были женаты, но детей не было, а тут она забеременела. Так долго они ждали ребенка. И тут возник вопрос – что делать? Она звала его показаться властям, она разделит с ним тяжкую участь, а он говорит ей – роди, вот твоя главная цель. Андрей Гуськов – человек хороший, работал и воевал, потянуло к семье, к Настёне, она на голову выше его по нравственному духу, и он это отчётливо видит, «Эх, Настёна, Настена!», но не может перешагнуть страх перед ответственностью за содеянное. И ей самой пришлось принимать решение. Как только свекровь увидела, что она ждёт ребенка, как только в деревне пошла молва о том, кто же отец ребенка, она оказалась одна, как в пустыне, в одиночестве, она должна была врать, ей стыдно изворачиваться, а Иннокентий Иванович, самый богатый и самый вредный в деревне, начал поиски отца ребенка, начал следить, тут Настёна и решилась покончить с собой и с неродившимся ребёнком. Она выше Андрея по духу, она решилась, а он нет. Это трагедия из-за случайной ошибки Андрея, из-за страха перед смертью, не выдержал, струсил, и вот цена за трусость. Один из критиков назвал В. Распутина «поэтом жестоких человеческих ситуаций».
Следующая повесть «Прощание с Матёрой», опубликованная в журнале «Наш современник» (1976. № 10, 11), вновь привлекла острое внимание читателей и критики. Здесь тоже яркие характеры, здесь тоже сталкиваются разные мнения, с которыми то соглашаешься, то протестуешь. В журнале «Вопросы литературы» (1977. № 2) состоялось обсуждение повести, высказаны разные мнения, но все сошлись в одном – Дарья много испытала за свою жизнь, старший и младший сыновья погибли на войне, она без отдыха работала в колхозе, почти ничего не получая за работу. А тут на все уговоры твердит одно и то же: «Не об чем, люди говорят, твоему сердцу болеть. Только пошто оно так болит? Хорошо, ежели об чем об одном болит – поправить можно, а ежели не об чём, обо всём вместе? Как на огне оно, христовенькое, горит и горит, ноет и ноет». Нужно затопить Матёру, так требует прогресс, а она в ответ, что здесь, в этой старой избе жили прадед, дед, здесь каждую былинку своими руками ставили, здесь всё родное – и ломать? Пять лет уламывали старую Дарью, здесь нет ничего патриархального. И об этом глубоко высказался Владимир Васильев: «Париархальностью здесь ничего не объяснишь, а если быть строго последовательным и точным в формулировках, то художественный мир В. Распутина скорее матриархален: женщина-мать играет в произведениях писателя основную роль в образном жизнестроении, и именно с ней и отношением к ней связывает автор свои представления о гуманистическом содержании современности» (Васильев В. Сопричастность жизни. М., 1977. С. 214).
И снова за ответом о сложной и философской повести критики обращаются к писателю: «Я не мог не написать «Матёру», как сыновья, какие бы они ни были, не могут не проститься со своей умирающей матерью. Эта повесть в определённом смысле для меня рубеж в писательской работе. На Матёру уже вернуться нельзя – остров затопило, придётся вместе с жителями деревни, которые мне дороги, перебираться, затем смотреть, что станет с ними там» (Литературная газета. 1977. 16 марта). А через три года добавил: «Вернуться к тому, что уже утеряно, нельзя. Это не самолёт в воздухе развернуть, чтобы вернуться за забытым багажом, а мы и на это при нашей практичности и занятости неспособны… Не стоит обольщаться – нам уже не вернуть многие добрые традиции. Теперь речь идёт о том, чтобы сохранить оставшиеся, не отказываться от них с той же лёгкостью и бесшабашностью, как это было до недавних пор. Уверен, что «деревенская проза», как она есть сейчас, в такой литературе, как российская, с её традиционной человечностью, болью и совестливостью, не могла в наше время не появиться и не выйти вперёд. Пожалуй, не писатели создавали эту прозу, а литература, как процесс живой и объективный, волей своей подбирала писателей для этой прозы, необходимость и важность которой была предопределена течением, а в данном случае не течением, а ускорением жизни. То, что вековой уклад деревни оказался полностью нарушенным и вместе с тем оказался нарушенным и её моральный климат (а деревня издавна была хранительницей моральных устоев народа), не могло, разумеется, не отразиться в литературе, которая всегда очень чутко улавливает эти изменения. Это не противопоставление города деревне и не попытка сохранить старую, отжившую свое деревню… суть, очевидно, в другом: когда у города был столь надёжный нравственный тыл, как деревня, легче было существовать и ему, городу. Писатели… решают не сторонние и не какие-то узкие, областнические, а общечеловеческие проблемы, важные как для города, так и для деревни, как для пожилых людей, так и для молодых, – проблемы не надуманные и не конъюнктурные, а исходящие из необходимости искать причинные связи многих нынешних социальных явлений… Верю, что русские останутся русскими, татары татарами, французы французами, что, будучи интернационалистами, мы сохраним в себе национальные начала и что и через сто лет станем ходить на поклонение к полю Куликову и Бородинскому полю, к Пушкину, Достоевскому, к Шевченко и Руставели…» (Литературная газета. 1980. 26 марта).
В 1982 году вышел сборник повестей «Век живи – век люби», в 1985 году – повесть «Пожар».
Распутин В.Г. Избр. произв.: В 2 т. М., 1990.
Анатолий Николаевич Жуков
(род. 5 января 1931)
Родился в заволжском селе Новая Хмелёвка Самарской области. Во время войны, как и многие подростки, работал рядом и наравне со взрослыми: прицепщиком и сеяльщиком на тракторах, копнильщиком и штурвальщиком на комбайнах, заготавливал сено – любая крестьянская работа стала привычна его рукам. Тяготы послевоенных лет в деревне тоже легли в основном на плечи вдов и их подрастающих детей, не дождавшихся с войны своих отцов. Анатолий Жуков в своей большой, из шести человек, осиротевшей семье был старшим, и ему пришлось нелегко. Хотя уже и появились на полях новые тракторы, комбайны, подросли и стали механизаторами недавние мальчишки, будто весенними соками, наливалась и зацветала жизнь. А потом служба в армии, учёба ночами, первый рассказ, опубликованный в окружной военной газете и получивший премию на конкурсе. После армии он вернулся в свой совхоз, но тяга к литературе увела его в газету. Здесь он прошёл новую выучку, стал журналистом, который находится в гуще событий и поддерживает самые тесные контакты с механизаторами, животноводами, агрономами, председателями колхозов и совхозов, секретарями райкомов. Такие контакты облегчались его предыдущей трудовой практикой – знающему работнику проще понять другого специалиста. Тогда-то и стали накапливаться и сознательно отбираться те наблюдения и впечатления, которые потом лягут в основу его рассказов и повестей. К тому Анатолий Жуков остро почувствовал недостаточность образования, литературной культуры. К первым своим книжкам рассказов автор относился довольно критически. И вот в тридцать лет стал студентом Литературного института имени Горького, после окончания которого в 1966 году несколько лет ездил по стране в качестве корреспондента молодёжного журнала, а затем работал в издательствах, много лет был редактором в издательстве «Советский писатель», несколько лет был директором этого издательства и одновременно писал рассказы, повести, романы.
Первый сборник рассказов «Опоздавший пассажир» вышел в Ульяновске в 1960 году. Сборник рассказов «Надежда» обратил на себя внимание литературной партийной прессы. И долгие годы писал роман «Дом для внука» (Современник, 1977), который принёс ему заслуженную славу. Здесь автор предстал уже зрелым мастером, способным увидеть и показать жизнь в напряжённой борьбе противоречивых тенденций.
О Жукове заговорила критика, а на ответственных литературных форумах этот роман стал упоминаться как достижение современной литературы. Роман злободневный, острый, талантливый.