История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
А в поэме «Пролетарий», посвящённой Сергею Поделкову, запоминается целая галерея революционеров времен Гражданской войны, и Челябинск 1918 года, и разговор с любимой, и владелец ресторана, и красный крейсер, 1939 год – запоминается вся бескрайность революционного быта и человеческого бунтарства: «…А иначе – оплошаем, / направления смешаем, / И откормленный Ефросим / руль и вожжи отберёт!..» В сборнике «Огонь» опубликованы многие поэмы В. Сорокина – «Судьба», «Огонь», «Оранжевый журавлёнок», «Орбита», «Пролетарий», «Волгари», «На Пахре», «Золотая», «Обелиски», «Дорога». «Каждую поэму легко мне представить, – писал В. Сорокин, – как отдельную главу единого и цельного повествования, взявшего мою судьбу и жизнь тех, кто меня окружал, с кем ежедневно, в юности, шагал я на смену… Вчерашние парнишки – крановщики, грузчики, электрики, подручные сталеваров – ныне заматерели, выросли в мастеровых, инженеров, настоящих умельцев грозного железного мира… Мы сразу, шестнадцатилетними, распахнули в начале пятидесятых годов шумные двери проходных, надели грубые куртки и накрепко «припаялись» к станкам и домнам. Земля прадедов помогала нам в минуты усталости, а краснознамённое время наше обучало нас грамоте и навыкам» (Сорокин В. Огонь: Поэмы. М., 1973. С. 5).
Но и среди них выделяются поэмы «Евпатий Коловрат», «Дмитрий Донской» и «Бессмертный маршал», о маршале Жукове, вышедшие в разные годы.
О Валентине Сорокине много писали критики, поэты, прозаики. И в этих строчках – душа поэта и его призвание. Иван Акулов: «В живописных стихах Сорокина бьётся, кипит, клокочет и переливается всеми цветами радуги сама жизнь, неуёмная, предвещающая счастье»; Борис Примеров: «Урал врывается в его стихи то раздольным песенным ладом, то выхваченным из глубин памяти перелеском, то гулом развернувшегося простора»; Александр Макаров: «Он пленяет своей стихийностью, бьющей через край энергией, звонкой силой летящего стиха»; Юрий Прокушев: «Блистательным творцом этого чудесного художественного Мира в Слове стал выдающийся писатель современности – Валентин Сорокин, несомненно, вершинный поэт нашего времени, под стать колокольне Ивана Великого»; Олег Михайлов: «Его строки напитаны молодой удалью и задором, сокровенной нежностью и чувством нерастраченных сил, надобных Отечеству – поэзии – любимой. Это оперённое, гордое, звучное слово»; Виктор Кочетков: «Лирика Валентина Сорокина соединила в себе и драму прошлого, и сумятицу настоящего, и надежду будущего»…
Борис Можаев, вспоминая В. Сорокина, писал: «Мой роман «Мужики и бабы» был отвергнут четырьмя журналами, пролежал три года и только благодаря смелости и настойчивости главного редактора издательства «Современник» был выпущен в свет». И разве только один Борис Можаев мог сказать такие слова о смелости В. Сорокина как главного редактора? А Иван Акулов со своими двумя последними романами? А сколько бился Владимир Личутин со своей первой книжкой прозы в «Современнике»? Ведь две рецензии были отрицательными, послали на третью, а после этого книга вышла в свет. И сколько таких примеров можно привести по прозе, по критике, по поэзии.
Но самое удивительное – руководящие органы ЦК КПСС получили несколько осведомительских писем, в которых подвергалась острой критике работа в издательстве «Современник» главного редактора В. Сорокина и директора Ю. Прокушева. И начались разборки, комиссия за комиссией следовали в издательство «Современник».
Валентин Сорокин описал эту трагическую баталию в 1991 году в очерке «Зависть»; процитируем из этого замечательного сочинения, убийственного и по отношению к контрольным органам ЦК КПСС, и к тем, кто начинал это постыдное дело:
«Работая главным редактором «Современника» долго и бурно, – писал В. Сорокин, – я имел дело с цензурой, никому не доверял вёрстки книг Виктора Астафьева, Бориса Можаева, Фёдора Абрамова, Константина Воробьёва, Петра Проскурина, Владимира Тендрякова, Николая Воронова, Ивана Акулова, Василия Белова. Да. «Кануны», «Пастух и пастушка», «Живой», «Братья и сёстры», «Мужики и бабы», «Касьян Остудный» в цензуре принимали порядочнее, чем в ЦК КПСС – у Беляева, Севрука, Шауро и Зимянина.
Фурцева звонит:
– С вами говорит член ЦК, министр культуры Фурцева!..
– Слушаю…
– Снимите с производства «Живого», я запретила в театре!
– Не могу…
– Почему?..
– Уже отпечатана…
– Сумели? Задержите продажу!..
– Не могу, уже отправлена по магазинам…
– Сектантствуете на посту? – Трубка грохнулась…»
А каким помогающим был Фёдор Абрамов: «Не бойся тирании КПК, меня Секретариат ЦК КПСС пригвоздил, а я не умер!» А Владимир Тендряков: «Спасибо за «Кончину», вам сейчас трудно, скажите, разве я не могу чем-то помочь?..» Суровый, точный. А Василий Фёдоров? А Юрий Бондарев?» (Сорокин В. Крест поэта. М., 2006. С. 389—390).
А всё началось вроде бы с пустяка: «Редактируя «Тихий Дон», – писал В. Сорокин, – Маша (Шолохова-Соколова. – В. П.) допустила более ста шестидесяти семи ошибок, я приказал высчитать с неё 3 рубля 51 копейку. Борьба со мною и началась. А тут – «инвалиды» подоспели. Ревнуя Машу к отцу, знаменитому классику и герою, шукая, чем возможно разжиться возле неё, они следили за мной, за ней, за её меняющимися знакомыми… И – её мужем… Каждая напечатанная моя строка – доносилась. Каждый полученный мною гонорар подсчитывался. Каждая женщина, улыбнувшаяся мне, зачислялась в мои любовницы. Сотрудники и редакторы газет и журналов, где я публиковался, пристёгивались к «использованию мною служебного положения»… Возражать нечего, зажим критики. Маша гусарила на поле брани. Министры, маршалы, секретари ЦК, члены Политбюро ввёртывались именем Шолохова в сражение со мною. Вал нарастал и грознел. При ударе – я упал, а Машу и убогих куда-то унесло…» (Там же. С. 408—409).
Сорокин – красавец, талантливый поэт, умница – не знал пощады. Домой присылали анонимки, в которых Сорокин целовался и обнимался то с самой Машей Соколовой, то с её подружками, а «дело» на Сорокина всё увеличивалось в объёме. Разыскали родителей и знакомых, допрашивали их, в папку поступали результаты допросов, письма-доносы, фиксировались слухи, склоки, любые дрязги, раскопали сведения об аттестате зрелости, а допросы и сборы материалов вели по указанию КПК.
Слишком близко принял В. Сорокин версию об участии М.А. Шолохова в его терзании, три телеграммы М. Шолохова Л. Брежневу, доносы на его имя в Вёшенскую. Сомневаюсь в этом, вполне возможно, что Маша воспользовалась своим влиянием на почте, не более того. Потом В. Сорокину умные люди объяснили, что Шолохов ни одной телеграммы не отбил, а «ты мог бы Машу полюбить» (Там же. С. 445). Сложная и запутанная история… В минуты скорбной горести к В. Сорокину подошёл Александр Карелин и рассказал историю, как его деда, священника, арестовали в 1917 году, «ссекли голову и на верёвке детям в окно опустили». И после этого В. Сорокин размышляет: «Кого же не казнили на Руси? Крестьян – казнили. Инженеров – казнили. Учёных – казнили. Военных – казнили. И священников – казнили. Есть ли народ несчастнее русского народа?..» (Там же. С. 446).
Переполненый болью за свой народ, В. Сорокин искал и находил виновных в его страданиях. Февральская и Октябрьская революции дали не только свободу от царской тирании, но и дали власть людям, ненавидевшим русский народ. В стихотворении «У памятника Свердлову» В. Сорокин гневно проклинал одного из большевиков-палачей: «Прозревает Россия от горьких наук, / От клевет и расстрелов, от войн и трюкачеств, / Но стоит на граните кровавый паук, / Главный карлик, душитель крестьян и казачеств. / Он плюётся мокротой в донскую волну, / Хищно харкает в древние плёсы Яика. / Синеглазых парней отправляя ко дну, / Пулемёты стригут головы лихо. / По ночам с пьедестала снимается он, / И, гортанно свистя, на проспектах маячит: «Под каблук Революции бросил я Дон, / Не воскреснет праправнук в грядущем казачий!»… / Гей вы, соколы-ратники, Бог вас хранит, / Вы слезами омыли дорогу распятья, – / Да не стерпит земля и взорвётся гранит, / Начинённый святым динамитом проклятья!» (1989).
В прозе В. Сорокин словно продолжает свои размышления: «Сколько мы дорогих сыновей похоронили?» А разве не казнили Гумилёва, Есенина, Маяковского, Клюева, Клычкова, разве не уморили голодом Розанова и Блока, и сколько талантливых людей погубили Ягода и его помощники, из которых и состояло всё ГПУ… «Пусть еврейские «шпажисты» и русские христопродавцы зарубят: русские и евреи – нормальные народы, сионствующие ублюдки и сюсюкающие шабес-гои им не нужны» (Там же. С. 403).
А КПК это дело В. Сорокина и Ю. Прокушева с удовольствием «раскрутил»: получили по строгому выговору. А в это время дочь Георгия Маркова, Ольга, умоляла отца помочь Сорокину. И он обещал, при встрече с В. Сорокиным он выразил надежду поправить дело, чтобы вновь утвердить его влияние на литературные дела. На ближайшем Секретариате Союза писателей СССР Валентина Сорокина утвердили руководителем Высших литературных курсов при Союзе писателей СССР.