История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
В 1970 году Рубцов написал словно роковое стихотворение: «Я умру в крещенские морозы…» И действительно, смерть наступила от удушья 19 января 1971 года.
О Николае Рубцове написано очень много статей, рецензий, монографий. Слава к нему пришла уже после его кончины, но и при жизни ему воздавали должное, Викулов, Кожинов, Куняев, Лобанов, Оботуров, Коротаев, Калугин, Коняев составляли посмертные сборники, собирали и издавали воспоминания о нём, в Вологде именем Рубцова назвали улицу, поставили два памятника – в 1985 году в Тотьме, в 1998-м – в Вологде. В 1975 году вышла книга В. Кожинова «Николай Рубцов», В. Астафьев дал высокую оценку Николаю Рубцову в «Затесях» (Новый мир. 2000. № 2), в 2001 году в серии «Жизнь замечательных людей» издана книга Н. Коняева «Николай Рубцов».
«Особенно удивительно, – писал В. Кожинов, – не сам по себе стремительный рост славы поэта, а тот факт, что росла она как бы стихийно, по сути дела без участия средств массовой информации – словно движимая не зависящей от людей природной силой».
Это была всенародная слава Николая Рубцова как русского национального поэта.
Рубцов Н. Собр. соч.: В 3 т. М., 1999.
Вологодская трагедия: Стихотворения. Письма.
Воспоминания… / Составитель Н. Коняев. М., 1998.
Часть четвёртая
Русская литература 70-х годов. Русский национальный характер
Проза о русской деревне
Истинный художник всегда в пути, беспокойное сердце ведёт его по разным дорогам необъятной России. Чаще всего, повзрослевший, он оказывается в родной деревне, ведёт разговор с теми, кто помнит его, отца, мать, родных. Здесь он родился и вырос, здесь он познал первые человеческие радости, слёзы, обиды. Здесь он научился смеяться и плакать, впервые подрался, отстаивая свои убеждения. Все здесь было впервые, если не с ним, то с отцом, дедом, прадедом.
Очень точно удалось передать свои чувства от встречи с родной стороной Юрию Сбитневу в книге «Своя земля и в горсти мила» (М., 1969): «Сладко пахнет занявшейся в печах березовой корой. Запах этот поднимает в душе какие-то сокровенные чувства. Будит память о далёком теперь уже детстве, о песнях, что слышал с колыбели, о сырых грибных местах, о румяном жаворонке с глазами-изюминками, что уместился на плоской ладони бабушки, готовый вот-вот вспорхнуть, о санках-леточках, о всем том, что вписано в наши сердца большими, очень большими буквами – Родина».
Восстановить связь времён, органическую преемственность поколений – вот задача, которая встала перед художниками того времени.
В те годы всё чаще говорили о творчестве таких писателей, как Виктор Астафьев, Василий Белов, Евгений Носов, Борис Можаев, Виктор Лихоносов, Валентин Волков, говорили как о новой волне в прозе, о формирующемся новом литературном направлении.
В чём была сила этих писателей? В искренности, бескомпромиссной правде. Истоки их творчества – в деревне. Прошлое и настоящее современной деревни – в центре идейно-художественных исканий представителей новой волны в прозе. Вот почему художник уходит в своё детство: он старается понять самого себя через познание своих отцов и дедов. Но художник, раскрывая образы своих предков, не застывает в умилённости и не склоняется в восхищении перед ними, а воссоздаёт их образы во всей возможной полноте и многогранности. Да, они не запускали спутники, не руководили фабриками и заводами, не совершали исключительных подвигов. Но они рожали героев, воспитывали командиров производства, художников, писателей, наконец, сеяли, косили, собирали урожай, кормили всю страну и тогда, когда она воевала, и тогда, когда запускала спутники и космические корабли.
В своё время (1967—1968) на страницах «Литературной газеты» развернулась дискуссия о новой прозе. В размышлениях некоторых критиков сквозь камуфляж «серьёзных» и «продуманных» советов писателям ощущалось опасение, что простой русский мужик становится настоящим героем современной литературы. Тут же, как и сто лет назад, заговорили о том, что молодые художники канонизируют в образах стариков немало косного и отсталого. Напрасно писатели, мол, восхищаются стариками – ведь они неграмотные, далёкие от мудрости века. Они – это прошлое. «Не странно ли, если он и сегодня почитает свою малограмотную бабушку за высший эталон морали и мудрости? – восклицает маститый критик. – Найдём ли мы ответ у этих бабушек и дедушек на сложнейшие вопросы, стоящие перед нашим обществом, вопросы социальные, философские, нравственные?»
Вместо ответа на этот риторический вопрос хочется напомнить слова Белинского: «Мужик – человек, и этого довольно, чтобы мы интересовались им так же, как барином. Если мужик не учён, не образован, – это не его вина… Ломоносов родился мужиком… Образованность – дело хорошее – что и говорить, но, бога ради, не чваньтесь ею перед мужиком: почем знать, что при ваших внешних средствах к образованию он далеко бы оставил вас за собою» (Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 12 т. М.; Л., 1960. Т. X. С. 464—465).
Да и разве не доказала наша советская действительность правоту Белинского? Сколько вышло из деревни славных имён в науке и в искусстве после того, как хлебороб получил самый широкий доступ к образованию.
Казалось, критика освободилась от догматизма и односторонности, а тут, пожалуйста, появился свежий образчик такой односторонности, граничащей с крикливым эпатажем: вот смотрите, вы все увлекаетесь прозой Виктора Астафьева, Василия Белова, Виктора Лихоносова, Юрия Сбитнева, а я считаю, что эта проза всего лишь канонизация отсталого и косного быта.
Казалось, что герои этой прозы полнокровно вошли в обиход современности со всеми особенностями их характера. Однако кое-кому захотелось противопоставить тип «современного совестливца», тип русского мужика, русским академикам Курчатову и Королёву.
Надо бы радоваться тому, что молодые литераторы припадают к истокам, уж тут-то они и могут напиться незамутнённой, свежей водицы; но нет, именно это и встречает возражение – как бы не получилось перепроизводства персонажей, в которых бы воплощались такие черты, как чуткость сердца, простодушие, кротость, причём незаметно происходит подмена качества: простота, а не простодушие, мягкость, а не кротость.
Что и говорить, в русском человеке и посейчас много простодушия, но это, как и прежде, идёт от неумения притворяться, ловчить, от прямоты характера.
В. Белов, Е. Носов, В. Астафьев ослабели бы как художники, если бы не касались матери-земли, не ходили бы по местам своего детства, юности, где каждый кустик, каждый предмет о чём-то напоминает. Какая уж тут ностальгия! Это мудрёное словцо здесь ни при чём. Как наивно разделять поэзию на интеллектуальную и неинтеллектуальную, так и прозу наивно разделять на лирическую и аналитическую. Принять такое разделение – значит оказаться в таком же смешном положении, как и один из критиков, взявший Виктора Астафьева в двух «ипостасях» – лирической и аналитической. Как будто художника можно разделить на части!