История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Ананий Егорович прав, когда в отчаянии думает об этом противоречии: «Положено или нет хоть изредка и колхозникам шевелить мозгами». И колхозники на общем собрании решили, что силос и в сырую погоду взять можно, а сено не возьмёшь. Но это решение пришлось отменить под нажимом района, взяться за силос, а результат плачевный: ни силоса, ни сена. «Нет, он не оправдывал себя. Это он, он отдал распоряжение снять людей с сенокоса, когда ещё стояла сухая погода. А надо было стоять на своём. Надо было ехать в город, в межрайонное управление, драться за правду – не один же райком стоит над тобой! Но, с другой стороны, и колхознички хороши. Они-то о чём думают? Раз с сеном завалились, казалось бы, ясно: жми вовсю на силос – погода тут ни при чём. Так нет, упёрлись, как тупые бараны, – хоть на верёвке тащи». Как видим, многое и председателю непонятно. Проклятые вопросы так и лезут ему в голову. Если посмотреть внешне, то правда на его стороне: действительно, раз с сеном не удалось, надо за силос браться. И вот он в тяжком раздумье смотрит на деревню. Там жизнь идёт своим чередом, «сейчас уже по всему косогору тянулся дым», значит, отсиживаются дома, обогреваются. Можно ли с таким народом поднять колхоз? И председатель идёт взывать к совести людей. Пропадёт колхоз без человечьей силы, без человечьих рук. А чем зажечь потухший интерес к земле? Решения ЦК КПСС по этим наболевшим вопросам глубоко и точно вскрыли причины создавшегося положения в деревне, восстановили в своих правах принцип материальной заинтересованности, что незамедлительно сказалось на благосостоянии деревенского люда. Поиски талантливого писателя, идущего от каких-то конкретных наблюдений, порой очень личных, субъективных, способных отразить некоторые существенные явления своего времени. Об этом написал Г. Радов в статье «Вся соль – в позиции», приветствуя очерк, подчеркнув, что очерк блеснул «правдивым, мужественным» изображением колхозной жизни, показав, как крестьяне небескорыстно работали на уборке в поле (Литературная газета. 1963. 5 марта). Но праздник длился недолго, позицию Г. Радова не разделили в верхах и назвали очерк «очернительским». Тут же появился и ряд статеек, в которых была дана исправленная позиция: Колосов В. Действительно, вокруг да около… // Советская Россия. 1963. 13 апреля; Беляев Н. Нет, это не правда жизни! // Ленинградская правда. 1963. 28 апреля; Минин Н., Семнина В., Фролова Н. и др. К чему зовёшь нас, земляк? // Правда Севера. 1963. 11 июня.
Но задача писателя ведь не только в обнаружении жизненных противоречий. Поставить серьёзные экономические проблемы можно и в очерке, и в газетной статье. «Искусство начинается там, – писал Горький, – где читатель, забывая об авторе, видит и слышит людей, которых автор показывает ему».
«Братья и сёстры», «Две зимы и три лета» Фёдора Абрамова воссоздают жизнь северной русской деревни в тяжёлые военные и послевоенные годы. Сложные проблемы – социальные, экономические, политические – решаются в столкновениях различных людей. Своё сердце автор отдал таким, как Мишка Пряслин, Лукашин, Анфиса Минина. Да и сколько чудесных, душевных, стойких, мужественных характеров создано Фёдором Абрамовым – художником!
Но если ранее писатели остро ставили вопросы политической и экономической жизни деревни – здесь были свои недостатки, свои трудности, – то в 70-х годах проблематика меняется. Художник приводит нас в деревню не за этим. Внешнее видно всем. Художник создаёт образы людей, которых мы принимаем или не принимаем. Верим или не верим в подлинность происходящего перед нашими глазами. Он приводит нас в деревню затем, чтобы мы увидели полномерный мир, где экономическая сторона жизни лишь внешняя оболочка, скрывающая глубины духовных исканий и нравственных переживаний. И этот мир художник старается запечатлеть, воссоздать во всех красках бытия, со всеми трудностями, поисками и радостями.
В эти годы в русскую советскую литературу вошла плеяда молодых талантливых прозаиков, вошла без шума и треска, без скандальных ошибок. Василий Белов, Виктор Лихоносов, Евгений Носов, Пётр Проскурин, Владимир Чивилихин, Валентин Волков, Юрий Сбитнев, Виктор Астафьев, Валентин Распутин – вчера ещё ничего не слышали о них. Но они уже где-то бегали босоногими мальчишками… Один из них уже слушает шум леса, шёпот трав, прислушивается к журавлиной перекличке, всматривается в то, что другие не замечают и не заметят никогда. Никто ему не говорил, что всё это может войти потом в книгу составным звеном его исследования мира, ему это просто интересно – все эти звуки, запахи, краски формируют его представление о жизни.
«Глядеть на зори, следить за их началом и угасанием, воспроизводить их и пересказывать другим; с самого детства гонять в ночное лошадей, сначала бояться каждого чёрного куста, а потом привыкнуть; ходить от дерева к дереву, пробуя листья на вкус; опускаться с головою в глубокие низинные туманы, подниматься из них на бугор, чувствуя, как меняется с каждым шагом прохлада воздуха, – это всё ведь и есть начало творчества, пока не умеешь читать и писать». В этих словах Валентина Волкова – сущая правда об истоках поэзии в сердце писателя.
У каждого из писателей – своя жизненная тропа, своя человеческая судьба, но все они – и Астафьев, и Носов, и Белов, и Лихоносов, и Волков, и Распутин – были едины в своём неистребимом желании рассказать подлинную правду о своих современниках, о тех, кто запомнился своей человечностью, бескорыстием, мужеством, добротой, истинно русской простотой.
Перед нами проходит столько непохожих судеб, столько непохожих деревень и сёл, по стольким лесам мы бродили вместе с героями, со столькими людьми спорили, соглашались, любили, плакали, смеялись. Огромный мир, населённый разными людьми, предстал перед нами в его историческом и социальном движении.
Временное и вечное в жизни общества всегда находились в тесной взаимозависимости. Временное всегда было формой проявления вечного.
Вот об этой органической связи старой и новой России, выраженной в преемственности всего лучшего в народе, и повели разговор Виктор Астафьев, Пётр Проскурин, Борис Можаев, Василий Белов, Виктор Лихоносов, Юрий Сбитнев, Евгений Носов и др.
У Валентина Волкова не так уж много опубликовано: повесть «Последняя невеста», два сборника рассказов «Только бы верить вместе» (Тула, 1969) и «Ивановские косогоры» (М., 1974). Но уже по этим публикациям можно увидеть в нём многообещающего прозаика со своим видением мира, со своим индивидуальным лицом.
Вот Никитка наткнулся на огромную круговину ягод. Может, первые противоречия в своей душе преодолевает маленький человек: хочет ягодку бросить на язык, но тут же вспоминает о больной матери. «Ему стало радостно от ожидания той минуты, когда он протянет матери ягоды и она обрадуется, улыбнётся, погладит его по голове». Но не радость его ожидала, а слёзы. В то время как он собирал ягоды, гуси, которых он должен был пасти, забрели в капусту соседа и попортили её. Мать, когда он, возбуждённый и радостный, влетел к ней с ягодами, накричала на него и ударила.
Всё бывает в детской жизни: и подзатыльники, и пощёчины. Но здесь выбран как раз такой момент, когда два противодействующих чувства столкнулись в душе мальчишки: радость и обида. Конфликт между матерью и сыном был тут же ликвидирован, но чувство горечи прочно въедается в читательское сознание. Обычный случай – мать наказывает сына. Но сколько здесь грустных деталей: два года назад она потеряла мужа и только вчера была на кладбище, наревелась, пришла домой, расстроенная, больная, слегла, измученная своим горем. И так тяжело, а тут новая неприятность… Не выдержала и сорвала обиду на сыне; но тут же, винясь перед ним, приласкала, долго целовала его солёные от слёз глаза, попеняла за измазанную в ягодах рубашку, а он деловито отдавал ей оставшиеся ягоды. Всё просто, буднично, обыкновенно, но рассказ В. Волкова вызывает какое-то тоскливое, щемящее чувство, хотя обида мальчонки прошла.
Доброта – это одно из важнейших человеческих качеств. И здесь доброта разлита во всех: и Никитка, и мать, и дедушка-сосед – три поколения людей, выросшие в деревне, и все они добры.
А вот другой эпизод. Всю жизнь, не зная отдыха, работала Настасья Ивановна. Только годов до семи или восьми играла в куклы, а потом началась трудовая жизнь. «И пряла, и жала, и скородила верхом на лошади, и пахала, и сеяла. А как война подошла, мужика забрали с ребятами – тут и плотничала, и мазала, и корм, и дрова, и одежду – всё добывала одна». И после войны то же самое. «…Только пахала да скородила не на лошадях, а на коровах. Подоишь её, поведёшь её запрягать, а она ревёт, валяется, слёзы возьмут. Потом лошади появились, потом, вот уже недавно, машины. Ну, тут полегчало, а то всё руками делали: и лён плели, и пеньку, и картохи терли, крахмал сдавали». И так почти каждый день шестьдесят лет. Если только захворает, не пойдёт. «Весь долгий век спешила она, суетилась, трудилась, а теперь как-то сразу успокоилась, притихла, словно сделала самое большое в жизни». Она просто женила сына, и невестка переложила домашние её обязанности на свои плечи. И Настасья Ивановна не знала, что делать со свободным временем. Так оно было непривычным: она испугалась своей праздности. Оказавшись как-то в лесу, куда часто приходила косить, собирать гнилушки, она, может быть впервые за свою жизнь, увидела красоту окружающего её мира, насладилась приятной, ласковой тишиной. «Здесь, в лесу, становилось как-то легко, словно душа попросторнела и дыхания стало больше. Словно всё, что было в ней смято, подавлено целой жизнью, выпрямилось теперь, поднималось и росло, обновляя сознание». Ничего особенного и здесь не происходит, но возникает то же чувство горделивости за человека, преодолевшего все невзгоды и трудности, сохранившего в своей душе место для ощущения прекрасного. Красота эта повсюду, она разлита в лугах, в озёрах, на водной глади которых живописно пестрят гуси, утки, в зелени трав, в шелесте деревьев, во всём, что окружает человека…