История русской революции. Том II, часть 2
Шрифт:
В дневном заседании предпарламента Керенский пел свою лебединую песню. За последнее время население России, особенно столицы, находится в тревоге: «призывы к восстанию ежедневно помещаются в газетах большевиков». Оратор цитировал статьи разыскиваемого государственного преступника Владимира Ульянова-Ленина. Цитаты были ярки и неоспоримо доказывали, что вышепоименованное лицо призывает к восстанию. И когда? В такой момент, когда правительство обсуждает вопрос о передаче земель в руки крестьянских комитетов и о принятии мер к окончанию войны. Власти не спешили до сих пор с разгромом заговорщиков, чтобы дать им самим возможность исправить свою ошибку. «Вот это-то и плохо», – кричат из того сектора, где руководит Милюков. Но Керенский не теряется: «Я вообще предпочитаю, чтобы власть действовала более медленно, но зато более верно, а в нужный момент и более решительно». Эти слова странно звучат в этих устах! Во всяком случае, «в настоящее время прошли все сроки», большевики не только не раскаялись, но вызвали две роты и производят самовольную раздачу оружия и патронов. Правительство намерено на этот раз положить конец бесчинствам черни. «Я говорю с совершенным сознанием: черни». Справа встречают бурными аплодисментами оскорбление по адресу народа. Он, Керенский, уже приказал произвести необходимые аресты. «Особенно нужно отметить выступления председателя петроградского Совета Кронштейна-Троцкого». Да будет известно: сил у правительства более чем достаточно; с фронта непрерывно поступают требования решительных мер против большевиков. В этот момент Коновалов передает оратору телефонограмму Военно-революционного комитета по частям гарнизона: «привести полк в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений». Керенский торжественно заключает: «На языке закона и судебной власти это именуется состоянием восстания». Милюков свидетельствует: «Керенский произнес эти слова довольным тоном адвоката, которому удалось, наконец, уличить своего противника». Те группы и партии, которые осмелились поднять руку на государство, «подлежат немедленной решительной и окончательной ликвидации». Весь зал, кроме левого сектора, демонстративно аплодирует. Речь заканчивается требованием: сегодня же, в этом же заседании, дать ответ, может ли правительство «исполнить свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания».
Не дожидаясь голосования, Керенский вернулся в штаб, уверенный, по собственным словам, что не пройдет и часа, как он получит нужное ему – неизвестно, для чего – решение. Вышло, однако, иначе. С двух до шести вечера шли в Мариинском дворце фракционные и междуфракционные совещания для выработки формулы перехода: участники как бы не понимали, что дело идет об их переходе в небытие. Ни одна из соглашательских групп не решалась отождествлять себя с правительством. Дан говорил: «Мы, меньшевики, готовы до последней капли крови защищать Временное правительство; но пусть оно даст возможность демократии сплотиться вокруг него». К вечеру левые фракции, измотавшиеся в поисках выхода, объединились на заимствованной Даном у Мартова формуле, возлагавшей ответственность за восстание не только на большевиков, но и на правительство, требовавшей немедленной передачи земель в ведение земельных комитетов, выступления перед союзниками в пользу мирных переговоров и пр. Так апостолы умеренности пытались в последнюю минуту подделаться под лозунги, которые вчера еще клеймились ими как демагогия и авантюризм. Безоговорочную поддержку обещали правительству, кроме кооператоров, только кадеты и казаки, две группы, которые собирались опрокинуть Керенского при первой возможности. Но они остались в меньшинстве. Поддержка предпарламента немного могла бы прибавить правительству. Но Милюков прав: отказ в поддержке отнимал у правительства последние остатки авторитета. Ведь состав предпарламента был определен самим правительством несколько недель тому назад!
Пока в Мариинском дворце искали спасительную формулу, в Смольном собрался Петроградский Совет для информации о событиях. Докладчик считает нужным и здесь напомнить, что Военно-революционный комитет возник «не как орган восстания, а на почве самозащиты революции». Комитет не позволил Керенскому вывести из Петрограда революционные войска и взял под свою защиту рабочую печать. «Есть ли это восстание?» «Аврора» стоит сегодня там, где стояла прошлой ночью. «Есть ли это восстание?» «У нас есть полувласть, которой не верит народ и которая сама себе не верит, ибо она внутренне мертва. Эта полувласть ждет взмаха исторической метлы, чтобы очистить место подлинной власти революционного народа». Завтра откроется съезд советов. Обязанность гарнизона и рабочих – предоставить в распоряжение съезда все свои силы. «Если, однако, правительство 24-мя или 48-ю часами, которые остались в его распоряжении, попытается воспользоваться для того, чтобы вонзить нож в спину революции, то мы снова заявляем: передовой отряд революции ответит на удар ударом и на железо сталью». Эта открытая угроза есть в то же время политическое прикрытие предстоящего ночью удара. Троцкий сообщает в заключение, что левоэсеровская фракция предпарламента после сегодняшнего выступления Керенского и мышиной возни соглашательских фракций прислала в Смольный делегацию и выразила готовность официально войти в состав Военно-революционного комитета. В повороте левых эсеров Совет радостно приветствует отражение более глубоких процессов: возрастающего размаха крестьянской войны и успешного хода петроградского восстания.
Комментируя доклады председателя Петроградского Совета, Милюков пишет: «Вероятно, таков и был первоначальный план Троцкого: подготовившись к борьбе, поставить правительство лицом к лицу с „единодушной волей народа“, высказанной на съезде советов, и дать, таким образом, новой власти вид законного происхождения. Но правительство оказалось слабее, чем он ожидал. И сама собой власть падала в его руки раньше, чем съезд успел собраться и высказаться». В этих словах верно то, что слабость правительства превзошла все ожидания. Но план с самого начала состоял в том, чтобы взять власть до открытия съезда42. Милюков, впрочем, и сам признает это в другой связи. «Действительные намерения руководителей переворота, – пишет он, – шли гораздо далее этих официальных заявлений Троцкого… Съезд советов должен был быть поставлен перед совершившимся фактом».
Чисто военный план состоял первоначально в том, чтобы обеспечить соединение балтийских моряков с вооруженными выборгскими рабочими: матросы должны были прибыть по железной дороге и высадиться на Финляндском вокзале, расположенном в Выборгском районе. Уже с этого плацдарма восстание должно было путем дальнейшего присоединения отрядов Красной гвардии и частей гарнизона распространиться на другие районы и, завладев мостами, проникнуть в центр для нанесения окончательного удара. Этот замысел, естественно вытекавший из обстановки и формулированный, по-видимому, Антоновым, исходил из предположения, что противник сможет еще оказать значительное сопротивление. Именно эта предпосылка скоро отпала: опираться на ограниченный плацдарм не было надобности; правительство оказывалось открытым для нападения везде, где восставшие находили нужным нанести ему удар. Стратегический план подвергся изменениям также и в отношении сроков, притом в двояком направлении: восстание началось раньше и закончилось позже, чем было назначено. Утренние покушения правительства вызвали, в порядке обороны, немедленный отпор Военно-революционного комитета. Обнаруженное при этом бессилие властей толкнуло Смольный уже в течение дня на наступательные действия, сохранявшие, правда, половинчатый, полузамаскированный, подготовительный характер. Главный удар по-прежнему готовился ночью: в этом смысле план оставался в силе. Он нарушился, однако, в процессе выполнения, но уже в противоположном направлении. Ночью предполагалось занять все командные высоты, и прежде всего Зимний дворец, где укрывалась центральная власть. Но расчет времени в восстании еще труднее, чем в регулярной войне. Руководители запоздали на много часов с сосредоточением сил, и операции против Зимнего, которых ночью не успели даже начать, составили особую главу переворота, закончившуюся лишь к ночи на 26-е, т. е. с запозданием на целые сутки. Без серьезных осечек не одерживаются и самые блестящие победы!
После выступления Керенского в предпарламенте власти попытались расширить свое наступление. Нарядами юнкеров заняты вокзалы. На углах больших улиц выставлены пикеты, которым приказано реквизировать не сданные штабу частные автомобили. К 3-м часам пополудни разведены мосты, кроме Дворцового, который оставался открытым для движения под усиленной охраной юнкеров. Эта мера, применявшаяся монархией во все тревожные моменты, в последний раз – в февральские дни, диктовалась страхом перед рабочими районами. Разведение мостов означало в глазах населения как бы официальное подтверждение того, что восстание началось. Штабы заинтересованных районов немедленно ответили на военный акт правительства по-своему, выслав к мостам вооруженные отряды. Смольному оставалось только развить эту инициативу. Борьба из-за мостов имела характер пробы сил для обеих сторон. Партии вооруженных рабочих и солдат напирали на юнкеров и казаков, то убеждая, то угрожая. Охрана в конце концов уступала, не отваживаясь на прямое столкновение. Некоторые мосты разводились и наводились несколько раз.
«Аврора» получила приказание непосредственно от Военно-революционного комитета: «Всеми имеющимися в вашем распоряжении средствами восстановить движение по Николаевскому мосту». Командир крейсера попытался уклониться от выполнения приказа, но после символического ареста его и всех офицеров покорно повел корабль. По обеим набережным продвигались цепи моряков. Пока «Аврора» успела отдать якорь перед мостом, рассказывает Курков, юнкеров уже и след простыл. Матросы сами навели мост и поставили охранение. Только Дворцовый мост продолжал оставаться еще в течение нескольких часов в руках правительственных караулов.
Несмотря на явную неудачу первых опытов, отдельные органы власти пытались и дальше наносить удары. Отряд милиционеров явился вечером в большую частную типографию для наложения ареста на газету Петроградского Совета «Рабочий и солдат». 12 часов тому назад рабочие большевистской типографии побежали, в аналогичном случае, за помощью в Смольный. Сейчас в этом уже не было надобности. Печатники вместе с двумя подвернувшимися матросами немедленно отбили нагруженный газетами автомобиль; к ним тут же присоединилась часть милиционеров; инспектор милиции бежал. Отбитая газета была благополучно доставлена в Смольный. Военно-революционный комитет прислал для охраны издания два взвода Преображенского полка. Перепуганная администрация тут же передала управление типографией совету рабочих старост.
Проникнуть для арестов в Смольный судебные власти и не помышляли: было слишком ясно, что это означало бы сигнал к гражданской войне с заранее обеспеченным поражением правительства. Зато в порядке административной конвульсии сделана была в Выборгском районе, куда власти и в лучшие дни избегали заглядывать, попытка арестовать Ленина. Полковник с десятком юнкеров проник поздно вечером по ошибке в рабочий клуб вместо большевистской редакции, помещавшейся в том же доме: вояки предполагали почему-то, что Ленин ждет их в редакции. Из клуба немедленно дали знать в штаб Красной гвардии. Пока полковник плутал по разным этажам, попав даже к меньшевикам, подоспевшие красногвардейцы арестовали его вместе с юнкерами и доставили в штаб Выборгского района, а оттуда – в Петропавловскую крепость. Так громогласно возвещенный поход против большевиков, встречая на каждом шагу непреодолимые затруднения, превращался в бессвязные наскоки и мелкие анекдоты, выдыхался и сходил на нет. Военно-революционный комитет работал тем временем непрерывно. При частях дежурили комиссары. Население особыми воззваниями оповещено, куда обращаться в случае контрреволюционных и погромных покушений: «помощь будет дана тотчас же». Достаточно оказалось внушительного визита комиссара Кексгольмского полка на телефонную станцию, чтобы телефоны Смольного были вновь включены. Проволочная связь, самая быстрая из всех, придавала развертывающимся операциям уверенность и планомерность.
Продолжая внедрять комиссаров в учреждения, которые еще не попали под его контроль, Военно-революционный комитет расширял и укреплял исходные позиции для предстоящего наступления. Дзержинский вручил днем Пестковскому, старому революционеру, клок бумаги, изображавший мандат на звание комиссара главного телеграфа. – Каким образом занять телеграф? спросил не без удивления новый комиссар. – Там караул несет Кексгольмский полк, который на нашей стороне! В пространных пояснениях Пестковский не нуждался. Достаточно оказалось двух кексгольмцев с винтовками около коммутатора, чтобы достигнуть временного компромисса с враждебными чиновниками телеграфа, среди которых не было ни одного большевика.