История с приведениями
Шрифт:
– Я искал ваш дом, - сказал я, и они так же молча указали мне куда-то. Среди деревьев я с трудом разглядел крытую толем хижину с одним грязным окошком. Тогда таких хижин было много, но эта была самой убогой из всех, какие я видел. Видит Бог, я никогда не презирал бедных, но в этой нищете было что-то действительно зловещее. Казалось, что живущие здесь люди не просто огрублены нищетой, но в самом деле непоправимо испорчены. Сердце мое сжалось, когда я увидел тощего черного пса, треплющего комок перьев, который еще недавно мог быть цыпленком. Теперь я понял,
Я не хотел туда идти. Я не верил в зло, но там чувствовалось именно зло.
Я повернулся к детям, смотревшим на меня тем же странным застывшим взглядом.
– Я хочу, чтобы вы завтра пришли в школу, - сказал я.
Фенни покачал головой.
– Но я хочу помочь вам, - я готов был произнести целую речь, сказать, что хочу спасти их, изменить их жизнь, избавить их от этого существования.., но их взгляд остановил меня. В нем было что-то, что заставило меня вспомнить о взгляде таинственного Грегори.
– Вы должны завтра прийти в школу, - повторил я.
– Грегори не хочет, чтобы мы туда ходили, - сказала Констанция.
– Он говорит, чтобы мы оставались здесь.
– Приходите, и пусть он тоже приходит.
– Я спрошу Грегори.
– Черт с ним! Приходите сами!
– крикнул я и пошел прочь. Пока я не достиг дороги, меня гнал страх - я будто убегал от проклятия.
Вы можете спросить, чем это кончилось. Они не вернулись. Несколько дней все шло спокойно. Этель Бердвуд и некоторые другие девушки дарили мне сладкие взгляды и носили сэндвичи на обед. Я клал их в карман и съедал вечером после ужина у Мэзеров.
В воскресенье я отправился, как было договорено, в лютеранскую церковь в Футвилле. Это оказалось не так скучно, как я боялся. Пастор, старый немец Франц Грубер, оказался более тонким человеком, чем можно было судить по его внушительному животу или по тексту проповеди. Я решил поговорить с ним как-нибудь.
Когда Бэйты появились, они выглядели опустошенными, как пьяницы после бурной ночи. Это вошло в привычку: они пропускали два дня, потом три, и каждый раз выглядели все хуже, особенно Фенни. Он будто преждевременно состарился. Мне иногда казалось, что он мне ухмыляется, хотя у него вряд ли хватило бы на это ума. Теперь он на самом деле казался испорченным, и это пугало меня.
Однажды в воскресенье после службы я подошел к доктору Груберу и сказал, что хочу поговорить с ним. Он, должно быть, решил, что я собираюсь признаться в прелюбодеянии или чем-то подобном. Но тем не менее он любезно пригласил меня к себе в дом.
Мы с ним прошли в библиотеку, большую комнату, до потолка уставленную книгами. Я не видел столько книг с тех пор, как покинул Гарвард. Это действительно был кабинет ученого. Большинство книг было на немецком, многие на латыни и греческом. На полках стояли труды отцов церкви в тяжелых кожаных переплетах, комментарии к Библии, теологические сочинения. На полке над столом я с удивлением увидел работы Луллия, Фладда, Бруно и других, что можно назвать оккультизмом эпохи Возрождения. Дальше я разглядел даже несколько антикварных книг о колдовстве и сатанизме.
Доктор Грубер пошел в другую комнату за пивом и, вернувшись, увидел, что я разглядываю эти книги.
– Из-за этих книг, - сказал он со своим гортанным акцентом, - я и угодил в Фалмут. Надеюсь, вы не посчитаете меня старым чокнутым дураком при виде их.
Он рассказал мне свою историю, и все было, как я и предполагал, - он подавал большие надежды, сам писал книги, но из-за слишком пристального интереса к оккультным наукам ему велели прекратить исследования в этом направлении. Он ослушался и был сослан в самый глухой угол, какой могла отыскать лютеранская конгрегация.
– Теперь мои карты на столе, как говорят мои прихожане. Конечно, я никогда не говорю о герметических предметах в проповедях, но продолжаю их изучать. Вы можете идти или рассказать то, зачем пришли, это в вашей воле.
Такое пышное вступление несколько удивило меня, но я решил рассказать ему всю историю о Фенни Бэйте и Грегори. Он слушал с большим вниманием, и я понял, что он уже что-то слышал об этом.
Когда я закончил, он спросил:
– И все это случилось недавно?
– Конечно.
– И вы никому об этом не рассказывали?
– Нет.
– Я рад, что вы пришли именно ко мне, - сказал он и, достав из ящика стола гигантскую трубку, набил ее и начал попыхивать, глядя на меня своими горящими глазами. Я уже начал жалеть что пришел к нему.
– А ваша хозяйка никогда не давала вам понять, почему она считает, что Фенни Бэйт - "сама испорченность"?
Я покачал головой: - А вы что-нибудь знаете?
– Это известная история. Можно сказать, знаменитая в нашей округе.
– Так Фенни и правда испорчен?
– Да.
– А почему? Здесь какая-то тайна?
– Большая, чем вы можете вообразить. Если я вам расскажу, вы можете решить, что я сошел с ума, - его глаза стали еще более пронзительными.
– Если Фенни испорчен, то кто испортил его?
– Грегори, - ответил он.
– Конечно же, Грегори. Он причина всего.
– Но кто такой этот Грегори?
– Тот, кого вы видели. Вы совершенно точно его описали, - он покрутил своими толстыми пальцами над головой, имитируя мои жесты перед Констанцией. Да, так оно и есть. Но если бы вы знали больше, вы бы усомнились в моих словах.
– Но почему?
Он покачал головой, и я увидел, что руки его дрожат. Я подумал, уж не сумасшедший ли он в самом деле?
– У родителей Фенни было трое детей, - продолжал он, выпуская клуб дыма. Грегори был старшим.
– Он их брат! Один раз мне показалось, что я улавливаю сходство, но... Но что в этом противоестественного?
– Это зависит от того, что между ними происходило.
– Вы имеете в виду что-то противоестественное между ним и Фенни?
– И сестрой тоже.