История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя
Шрифт:
НЕСКОЛЬКО ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИИ ПО СЛОВООБРАЗОВАНИЮ
1. В истории названий родства по праву важное место должно занимать изучение всякого рода образований, указывающих на происхождение, в том числе патронимических. Смысловая сторона и реальная структура многих древних типов затемнена в связи с активизацией других значений. К числу последних относятся прежде всего уменьшительные, встречаемые в тех же образованиях, что и более древние значения [1403] . Важно помнить, что уменьшительные образования не имеют в этимологическом отношении своих собственных формантов. Это надо иметь в виду при этимологическом исследовании особенно тех словообразовательных типов, в которых на поздних этапах индоевропейского, например — в славянском, возобладали семантические оттенки уменьшительности, экспрессивности. Ср. *-ako- в словенск. dpklaca ‘девка’ — dekla ‘девушка’, чешск. synak ‘сынок’: латышск. bernuks ‘ребеночек’ [1404] , сохраняющее в ряде случаев довольно отчетливо старое этимологическое значение происхождения, принадлежности и в балто-славянском: польск. rodak, собственно ‘(своего) рода человек’, литовск. Simokas = Simo sunus [1405] . Этимологическое значение принадлежности обнаруживает слав. otьcь, древнее образование с суффиксом *-lko-, который для собственно славянского периода типичен как уменьшительный и вообще экспрессивный: литовск. brolikas ‘сын брата’ (подробнее — см. в I гл.). Ср. аналогичные свидетельства для *-uko-. литовск. kalviukas не ‘маленький кузнец’, как в литовск. plaktukas ‘молоточек’ и множестве других, а ‘сын кузнеца’: kalvis ‘кузнец’, ср. патронимические образования с суффиксом – ek(*-ъkъ), столь популярные в чешском — восточноляшск. Bartos: Bartosek ‘сын Бартоша’ [1406] при общеславянском развитии у этого суффикса уменьшительных и экспрессивных функций. Такое развитие является наиболее типичным, представлено большим числом примеров. Однако не все безусловно случаи уменьшительности продолжают указанные древние значения. Нужно иметь в виду также возможность аналогического распространения образований с уже сложившимся вторичным значением. Это относится к популярным в славянском образованиям, обозначающим молодых существ, детей, с древним суффиксом – et-; некоторые из них в этимологическом отношении не представляют исконных сочетаний с *-ent-, так как сами корневые морфемы обозначают детей, маленькие, молодые существа, ср. слав. *orb-et-
1403
K. Brugmann, KVGr, стр. 337–338.
1404
A. G"aters. Indogermanische Suffixe der Komparation und Deminutivbildung. — KZ, Bd. 72, 1954, стр. 47 и след.
1405
Я. С. Отрембский. Славяно-балтийское языковое единство. — ВЯ, 1954, вып. 6, стр. 31.
1406
Ad. Kellner. Vychodolasska nareci, I. Brno, 1946, стр. 123
1407
См. еще P. Kretschmer. Das nt-Suffix. — «Glotta», Bd. 14, 1925, стр. 84–106.
1408
См. R. Jakobson. Vestiges of Earliest Russian Vernacular. — «Word», vol. 8, 1952, стр. 352; в его же рецензии на изданные А. В. Арциховским и М. Н. Тихомировым «Новгородские грамоты на бересте» («Slavic Word», 1953, № 2, стр. 83–84) указана основная литература попроса.
Что касается происхождения и.-е. *-ent- = слав. – et; то еще А. Мейе указывал на присоединение суффикса – t- к – n-, – en-, ср. слав. *moldet-и др.-прусск. malden-ikis; русск. ребен-ок — ребята [1409] , словацк. kura, kurat’a— множ. kurence [1410] . Э. Бенвенист [1411] показывает способность согласного t расширять – n-основы в индоевропейском, например, в греч. (– nt- < – en-) При этом распространение согласным, видимо, не сыграло существенной роли в семантическом развитии соответствующих образований, которые и до этого выступали в значениях происхождения, принадлежности, ср. отыменные образования на – on в осетинском < др. — иранск. ana [1412] . В. Махек [1413] предполагает, что славянские имена среднего рода на – et- происходят из древних имен среднего рода множественного числа собирательных, ср. собирательные на – nt- в тохарском, лувийском и наличие форм – ’at- (*-et-) в русском только во множественном числе. Вероятнее, однако, собирательность развилась в таких случаях аналогично семантическому развитию образований с индоевропейским суффиксом *-iп-: ‘принадлежность’,
1409
См. рецензию Б. О. Унбегауна на кн.: Л. А. Булаховский. Исторический комментарий к литературному русскому языку. Киев, 1937. — BSL, t. 40, 1939, стр. 130.
1410
О соотношении этого и других случаев – en-,- -ent- см. J. M. Korinek. Od indoevropskeho prajazyka k praslovancine. Bratislava, 1948, стр. 73.
1411
Ё. Benveniste. Origines de la formation des noms en indoeurop'een, I. Paris, 1935. стр. 30.
1412
См. В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор, I. M., 1949, стр. 225.
1413
V. Machek. Origines des th`emes nominaux en– et- du slave. — «Lingua Posnaniensis», t. I, 1949, стр. 87–98, где также дана обстоятельная история вопроса. См. R. Altzetm"uller. Zur slavischen – nt-Deklination. — KZ, Bd. 71, 1953, стр. 65–73, где имеется обзор литературы; сам автор оспаривает индоевропейскую древность суффикса – et-.
Точно так же совершенно отчетливо развитие значений от принадлежности/происхождения — к уменьшительности для слав. *-itjo-: ст.-слав. – иmь, русск. – ич, литовск. – ytis [1414] . Древние значения сохраняют активные в русском патронимические образования Петрович, Иванович и другие отчества [1415] ; ср. сербск. куhиh ‘човjек од купе’ и множество других патронимических образований сербского языка — фамилий, племенных названий. Последние характеризуют в широких масштабах сербскую топонимику [1416] , но известны также в других частях славянской территории [1417] .
1414
Ср. F. Mezger, Ahd. jungidi, lit. vilkytis, got. nipjis. — KZ, Bd. 71, 1953, стр. 117–119.
1415
Неверно поэтому объясняет их А. М. Селищев («Происхождение русских фамилий, личных имен и прозвищ». — «Ученые зап. МГУ», вып. 128, 1948, стр. 130).
1416
St. Rospond. Poludniowo-slowianskie nazwy miejscowe z sufiksem -iti. Krakow, 1937, стр. 115, 144 и след.
1417
W. Taszycki. Slowianskie nazwy miejscowe. Ustalenie podzialu. Krakow, 1946, стр. 27 и след. См. еще об образованиях на *-itjo-: F. Mezger. Some Formations in – ti- and – tr(i)-. — «Language», vol. 24, 1948, стр. 157–158.
2. Исключительное место среди имен родства занимают древнейшие индоевропейские образования [1418] . Здесь опять приходится говорить главным образом о предистории славянских форм, но это в конечном счете важно и для лучшего понимания специально славянского в развитии этих образований. Речь идет о четырех женских – r-основах и.-е. *mater, *dhughter, *suesor, *iепter — и трех мужских и.-е. *patr, *bhrater, *daiuer, которые представляют чистую – r-основу. Судьба этих основ в славянском оказалась неодинаковой. Женские – r-основы сохранились в балтославянском, ср. литовск. mote, -rs, ст-слав. мати, -ере, литовск. dukte, -rs, ст.-слав. дъmи, -ере, литовск. jente, -rs, слав. jetry (– r-основа, перестроенная по – y-основам); ср. также перестроенное слав. sestra при литовск. sesuo, -rs. Мужские – r-основы в славянском в сущности не сохранились [1419] . Так, и.-е. *bhrater и *daiuer выравнены по славянским мужским – о-, – jо-основам, а и.-е. *pter сохранилось в славянском только в производной форме stryjь. Тем самым женские формы на – r- в славянском представляют несомненный архаизм. К числу редких архаизмов принадлежат следы древнего чередования – ter: tor-, обнаруживаемые в окаменевшем виде также в славянском. Само чередование было активно в индоевропейскую эпоху, и оно объясняется не местом ударения, как полагают некоторые ученые [1420] , а отношениями производной и непроизводной формы: и.-е. *mater — греч. [1421] . В славянском ср. русск. заматореть, заматорелый с – о-ступенью при основе матер- (подробнее — в I гл.).
1418
Ср. A. Meillet. Essai de chronologie des langues indoeurop'eennes, стр. 21.
1419
См. F. Specht. Zur baltisch-slavischen Spracheinheit. — KZ, Bd. 62, 1935. стр. 248–251.
1420
Ср. Н. G"untert, Zur o-Abt"onung in den iudogermanischen Sprachen. — IF, Bd. 37, 1916–1917, стр. 19.
1421
Ср. J. Kurylowicz. L’apophonie en indoeurop'een. Wroclaw, 1956, стр. 95.
Суффикс – ter, который выделяют в особых древнейших индоевропейских обозначениях мужчин и женщин *patr, *mater, обладал, видимо, специализирующим значением, которое легло затем в основу известных компаративных значений этого суффикса [1422] . Отметим, что славянский сохранил следы только древнейшего специализирующего – ter-, в то время как в роли компаративного суффикса в славянском утвердился другой формант – ies-, упоминаемый Бенвенистом. То же древнее специализирующее значение – ter- легло в основу широко известного значения деятеля, закрепленного за множеством индоевропейских образований с этим суффиксом, поэтому нет необходимости принципиально разграничивать имена родства и имена деятеля на – ter [1423] , что в последнее время проводят, например, К. Д. Бак [1424] и А. В. Исаченко [1425] . Не нужно также усматривать в *pter, *mater компаративного употребления – ter в порядке противопоставления пар вроде ‘отец’ — ‘мать’, как это делал В. Штрайтберг [1426] . Новое оригинальное объяснение, предложенное А. В. Исаченко [1427] , основывается скорее на неточной оценке материала. Так, он возводит – ter-, -tr- в названиях родства к древнему наречию со значением ‘внутри’ на том лишь основании, что тот же суффикс имеют названия внутренних частей тела: греч. , ст.-слав. троба. Нетрудно заметить, что единственным носителем значения ‘внутри, внутренний’ является корневая морфема in-/jen-, a – tr- здесь не более как специализирующий формант. Эта гипотеза, на которой А. В. Исаченко строит весьма важные выводы об отражении деления на брачные классы, к сожалению, неприемлема в этимологическом отношении.
1422
Ср. 'E. Benveniste. Origines de la formation des noms en indoeurop'een, стр. 85, 115 и след.
1423
Ср. К. Brugmann, KVGr., стр. 330, 331.
1424
С. D. Buck, стр. 93.
1425
А. В. Исаченко. Индоевропейская и славянская терминология родства в свете марксистского языкознания. «Slavia», roc. XXII, 1953, стр. 59–60.
1426
W. Streitberg. Die Bedeutung des Suffixes – ter-. — IF, Bd. 35, 1915, стр. 196–197.
1427
А. В. Исаченко. Указ. соч., стр. 60.
3. Содержание данного параграфа до известной степени уводит нас за пределы специальной темы «Славянские термины родства». Здесь имеется в виду одно из «общих мест» этимологических исследований, а именно так называемые слова «детского языка», Lallw"orter. В науке давно утвердилось мнение о происхождении многих простейших названий родства из «детского языка». Так объясняют tata, папа, тата и подобные им образования, отнесенные к различным родственным лицам, главным образом к отцу и матери [1428] .
1428
P. Kretschmer. Einleitung, стр. 356.
Вполне допустима мысль о связи некоторых из этих образований преимущественно с детской речью. Но верно ли будет считать каждое такое простейшее родственное название происходящим из «детского языка»? Позволительно спросить, что это за «детский язык», который на огромном пространстве индоевропейской языковой области выработал небольшое число тождественных по форме и близких по значению названий. Нам трудно судить о далеком для нас предмете, но специалисты по детской речи свидетельствуют, что слова вроде мама, папа с их значением обязаны своим образованием главным образом педагогическим попыткам родителей. Так, Вернер Ф. Леопольд указывает: «The teaching endeavors of the parents and their persistent misinterpretation of the child’s intentions are entirely responsible for this semantic development» [1429] . Автор правильно отмечает, что многие лингвисты констатируют лишь факт, что то или другое слово является детским образованием, не давая себе труда подробно остановиться на возможности такого образования. В этом отношении очень поучительны опубликованные польским ученым П. Смочинским в специальной монографии [1430] результаты его собственных наблюдений над «детской речью». Собранные им материалы убедительно показывают, что звуковые комплексы, внешне близкие к именам родства, в речи детей самого младшего возраста (около момента появления речи), например, mama, tata, лишены конкретного содержания и только со временем в результате педагогических (часто бессознательных) попыток родителей эти комплексы могут приобрести общеязыковое значение.
1429
Werner F. Leopold. The Study of Child Language and Infant Bilinguism. «Word», 1948, № 4, стр. 1.
1430
Pawel Smoczynski. Przyswajanie przez dziecko podstaw systemu jezykowego. Lodz, 1955, стр.80 и след, см. также L. Kасzmarek, Ksztaltowanie sie mowy dziecka. Poznan, 1953, стр. 11, 15, 19, 21.
О подсознательной функциональной направленности речи взрослого к ребенку см. К. Ohnesorg. О mluvnim vyvoji ditete. Praha, 1948, стр. 29 и в других местах.
Мнение о распространенности в языке таких слов «детского языка» пользуется до сих пор широким признанием в науке [1431] . Совершенно очевидно, однако, что конкретный материал не всегда позволяет исследователям удовлетворяться лаконичным признанием того или иного слова «детским» образованием, и следует отметить, что они часто используют возможность объяснить слово в ряду других слов как мотивированное образование. Тем более досадное впечатление производит злоупотребление ссылками на «детский язык», как бы освобождающее этимолога от необходимости определенно объяснять слово и определять в нем объективные фонетико-морфологические моменты. Разумеется, далеко не каждое такое образование поддается объяснению, но ведь то же можно сказать и о множестве других слов. В этом отношении полезно помнить указание Я. Розвадовского [1432] , что экспрессивные образования нельзя расценивать как полное исключение из общей закономерности. Определенные закономерности отмечаются и для древних индоевропейских корневых морфем *пап-, *tat- и др., выступающих в роли названий родства, ср., например, факты такого древнего способа словообразования как редупликации: п-ап-, an-, t-at-, at-. О функциональной роли подобной редупликации на первых порах говорит пример из одного древнего языка Эгейской области, отмеченный П. Кречмером: «…характерно…, что на о. Кос отец некоего человека по имени носит имя » [1433] . В целом проблему связи разбираемых простейших терминов родства и «детского языка» как такового нельзя еще считать удовлетворительно разрешенной. Предлагавшиеся решения как правило носят в той или иной мере эклектический характер. Само по себе изучение развития «детского языка» имеет очень большое значение при анализе интересующих нас слов, но нельзя не отметить, что им до сих пор обычно занимались только специалисты, далеко стоящие от вопросов этимологии, а этимологи, столь категорически классифицирующие известные термины родства как слова «детского языка», сами почти никогда не обращались к специальному изучению детской речи. Счастливое исключение представляет, пожалуй, только О. Есперсен, объединивший в особом разделе своей известной монографии [1434] обширные материалы обеих упомянутых областей исследования. Однако и с ним нельзя согласиться в ряде существенных моментов. Есперсен правильно указывает, что даже большинство звукоподражаний, слышанных от детей, не их собственные изобретения, но усвоены ими, как прочие слова [1435] . Это может служить ответом на вопрос, создают ли дети новые слова. В то же время образование слов типа мама и папа Есперсен склонен расценивать следующим образом: «…ребенок дает звуковую форму, а взрослые придают ей значение» [1436] . Далее: «Во всех странах во все времена в детской разыгрывается маленькая комедия: младенец лежит и лепечет свое „мамма“ или „амама“, или „папапа“, или „апапа“, или „бабаба“, или „абабаб“, не сообщая этим упражнениям голосовых связок ни малейшего значения, а его старшие друзья, в своей радости по поводу ранней одаренности ребенка, приписывают этим слогам разумный смысл, поскольку сами они привыкли к тому, что произнесенный звук имеет соответствующее содержание, мысль, понятие. Так мы получаем целый класс слов, отличающихся простотой образования — без стечения согласных, обычно с повторением того же согласного с гласным а между ними, часто также оканчивающихся гласным а, — слов, находимых во многих языках, часто в различной форме, но с близким значением». Когда ребенок произносит слоги тата, мать думает, что он зовет ее и, откликаясь, она тем самым приучает его употреблять их с определенным значением. «Так они становятся признанным словом для понятия ‘мать’» [1437] . Становясь обычными словами, эти слоги повинуются действующим законам языка; так получено нем. Muhme ‘тетка’. Очень рано слог та получает в наших языках окончание, откуда , mater, mother. Эти слова становятся признанными словами взрослых, в то время как mama остается интимным словом в семье [1438] .
1431
См. С. D. Buck, стр. 93–94.
1432
См. его рецензию на словарь Э. Бернекера (RS, t. II, 1909).
1433
P. Kretschmer. Einleitung, стр. 356.
1434
О. Jespersen. Language, its Nature, Development and Origin. London, 1949.
1435
Там же, стр. 150.
1436
Там же, стр. 153.
1437
О. Jеsреrsen. Указ. соч., стр. 155.
1438
Там же.
Нам представляется, что Есперсен не показал главного: взаимодействия между речью взрослого и ребенка. Из его слов следует, что слоги та, та-та безусловно берутся для обозначения матери из детской речи. Но ведь это не совсем так. Ребенок произносит в известный период очень много комбинаций разных слогов без определенного значения, как бы играя голосовыми связками [1439] . При этом особое внимание взрослых сразу привлекают сочетания (та-та и др.), близкие соответствующим полнозначным словам. Родители, сознательно или бессознательно, сразу выступают в роли воспитателя: они словно отбирают нужные звучания, приучая ребенка употреблять именно их и именно в определенном значении. Это значит, что, например, морфема та- существовала в речи взрослых всегда до того, как они обнаружили что-либо сходное в лепете ребенка. И так происходит в каждом отдельном случае. Несомненно, условия и возможности детской речи учитывались родителями, но это уже особый вопрос. Соответственно вышесказанному взрослые интерпретируют слоги с р, иногда с b как названия отца [1440] , хотя положение здесь гораздо сложнее, о чем см. ниже.
1439
Там же, кн. II («The Child»), в разных местах.
1440
Там же, стр. 156.
Обстоятельный очерк развития речи ребенка дал чехословацкий фонетист и специалист по детской речи К. Онезорг [1441] , который правильно отмечает важность фактора подражания ребенка и влияния среды, прежде всего — родителей, в начальной стадии развития речи. Онезорг анализирует значительную литературу вопроса. Намеренно избегая постановки вопроса о генезисе слов мама и папа после О. Есперсена, автор останавливается на формулировке Р. Якобсона, также углубленно изучавшего проблемы детской речи: «…das Kind ist ein Nachahmer, der selbst nachgeahmt wird» [1442] . К. Онезорг целиком принимает это положение. Действительно, формулировка Р. Якобсона превосходно схватывает основную сторону развития речи, но она нуждается, как нам кажется, в определенном уточнении — в том, что касается подражания родителей своему ребенку. Роль подражания необходимо учитывать, но она сказывается, по-видимому, только во внешних моментах. Прежде всего сюда относится повышенная эмоциональность, которую родители сообщают первым словам, усваиваемым от них ребенком. Непосредственным следствием этой эмоциональности является бесспорно своеобразие, давно подмеченное у этих слов, например, колебания р/b в пределах отдельных языков, ср. ит. padre — babbo, франц. papa ‘отец, папа’; видимо, сюда же в порядке гипотезы допустимо отнести пару и.-е. *patr: слав. bat’a, batja ‘отец’; t/d, ср. tata: dada, например, англ. dad ‘папа, папаша’ и др. [1443] ; наличие вариантов с экспрессивной палатализацией и без нее: tata/t’at’a. Описанную неустойчивость внешней фонетической формы обычно стремятся истолковать как доказательство происхождения этих простейших имен из «детской речи». Мы считаем нужным объяснить именно эти фонетические особенности данных слов как главное проявление подражания родителей. Чрезвычайно важно иметь в виду, что, приспосабливая слова своего языка к звуковым возможностям своего ребенка, подражая таким образом, родители находятся под свежим впечатлением периода развития речи, непосредственно предшествующего появлению членораздельной речи, который изобилует множеством неартикулированных звуков, допускающих совершенно свободное варьирование глухих и звонких, мягких и твердых согласных, более того — звуков, нередко совершенно чуждых индоевропейской фонетической системе. Оправданным в этой связи будет предположение, что именно здесь коренится причина черт экспрессивности, характеризующих вокализм и консонантизм ряда разбираемых индоевропейских слов. Этим подражание родителей исчерпывается, и в остальном они преподносят своим детям совершенно объективные продукты словообразовательной системы своего языка. Последнее очень важно для правильной оценки образования ряда древних индоевропейских терминов родства: tata, atta, mama, папа.
1441
Karel Ohnesorg. О mluvnim vyvoji ditete. V Praze, 1948.
1442
R. Jakobson. Kindersprache, Aphasie und allgemeine Lautgfesetze. Uppsala, 1941, стр. 5.
1443
В другом своем сочинении («Foneticka studie о detske feci». V Praze, 1948, стр. 45–46) К. Онезорг отмечает частые колебания звонкий/глухой именно в период усвоения речи. Любопытно, что автор отмечает большую трудность произнесения d, чем t. Усиленная, энергичная артикуляция, естественная при начале речи, чаще давала t. Исходя из этого, мы укажем на большую распространенность варианта atta, tata при редких dad(a) в индоевропейских языках, в чем также надо усматривать подражание родителей детям в произношении. На стр. 49 К. Онезорг отмечает чрезвычайную роль палатализации в первых членораздельных звуках речи ребенка.