История суда и правосудия в России. Том 2: Законодательство и правосудие в Московском государстве (конец XV – 70-е годы XVII века)
Шрифт:
Лицо, впервые совершившее обычную кражу, подвергается не смертной казни, а телесному наказанию (ст. 10), поскольку обоснованно предполагается, что факт совершения лишь одного такого преступления еще не повод для признания вора неисправимым преступником. Ведь вполне возможно, что человек мог совершить преступление вследствие случайного стечения обстоятельств или, что называется, по глупости. Однако картина меняется кардинальным образом, если вор совершает преступление не в первый раз. В Судебнике описаны два казуса подобного рода: в первом тать повторно попадается на краже (ст. 11), а во втором его ловят с поличным впервые, но при этом есть все основания утверждать, что он матерый вор, доселе не однажды совершавший кражи, хотя и избегавший правосудия (ст. 13). И в той и в другой ситуации неоднократные преступные действия виновного служат очевидным доказательством его злой, порочной воли, явного нежелания жить «по правде», а потому коль скоро такой преступник безнадежен и в высшей степени общественно опасен, то он подлежит уничтожению.
Смертная казнь грозила тем, кто совершал преступления, перечисленные в ст. 9 Судебника: государскому убойце, коромольнику, церковному татю, головному, подымщику, зажигальнику, ведомому лихому человеку. Впрочем, данное утверждение далеко не бесспорно, свидетельством чему является острая научная дискуссия, ведущаяся вокруг указанной статьи Судебника с того момента, как он стал объектом научного исследования. Суть полемики сводится к разногласиям ученых относительно того, являлось ли совершение любого из предусмотренных ст. 9 Судебника преступлений достаточным основанием для смертной казни преступника или же применения к нему высшей меры наказания. Для решения вопроса требовалось дополнительно установить, являлся ли виновный рецидивистом, т. е. ведомым лихим человеком. В этих целях необходимо было, во-первых, попытаться уяснить существо каждого из обозначенных в ст. 9 преступлений, а во-вторых, сопоставить ее со ст. 8 и 1 °Cудебника.
В ст. 9 Судебника особо выделяются такие разновидности татьбы, как церковная и головная.
Ученые истолковывают церковную татьбу либо как покушение на церковное имущество [364] , т. е. буквально «святотатство», либо как святотатство в широком смысле слова, понимая под ним как собственно церковную кражу, так и поругание святыни и нарушение прав и интересов Церкви [365] . С последней трактовкой церковной татьбы вряд ли можно согласиться. В отечественных памятниках права XV в. и более ранних эпох состав церковной татьбы не излагался, поэтому в его основе, очевидно, лежали адаптированные к русским условиям соответствующие нормы византийского права. А они описывают церковную татьбу именно как похищение имущества из церкви, различая при этом, в том числе в плане наказания, хищение предметов культа и прочего имущества, находившегося в церкви [366] . Точно так же расценивали церковную татьбу и Новоуказные статьи 1669–1679 гг. и Статьи о следствии, суде и наказании духовных лиц, виновных в татьбе, фальшивомонетничестве, разбое, убийстве или ведовстве, от 22 января 1669 г. [367] , которые впервые в истории русского законодательства раскрыли (хотя и по-разному) состав данного преступления. Таким образом, церковная татьба в Судебнике, надо думать, означала не что иное, как хищение из церкви священных предметов.
364
См., например: 1I PI I. Выл. III. С. 381; Старков О. В., Башкатов Л. Д. Криминотеология: религиозная преступность. СПб., 2004. С. 19.
365
См., например: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV веков. 4.2. С. 329; Зюков А. М. Генезис уголовной этнополитики российского государства в период X–XXI вв. Владимир, 2008. С. 131.
366
Подробнее см.: Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. С. 215.
367
См., ПСЗРИ. Собр. 1. Т. 1. № 442.
Крайне своеобразную позицию в рассматриваемом вопросе занимает Н. С. Федосова. Она заявляет, что Судебнику были известны два самостоятельных преступления против религии и Церкви: святотатство, т. е. ущемление прав и интересов Церкви, и церковная татьба. О святотатстве якобы говорится в ст. 9 Судебника, а о церковной татьбе – в ст. 10 [368] . Однако текст закона не дает никаких оснований для проведения подобных различий, поскольку в обеих статьях Судебника упоминается исключительно церковная татьба. Поэтому приведенное соображение Н. С. Федосовой является необоснованным.
368
См.: Федосова Н. С. Уголовное право и религия: проблемы взаимовлияния и взаимодействия: дис… канд. юрид. наук. Владивосток, 2003. С. 61–62, 65.
При рассмотрении состава головной татьбы, как и в случае с церковной татьбой, сформировались два подхода к ее определению. Согласно первому головная татьба представляла собой похищение людей [369] . Например, на взгляд Е. И. Колычевой, под головными татями авторы Судебника подразумевали кражу холопов [370] . А. А. Зимин считает, что головная татьба означала кражу людей для продажи их в холопство [371] . В. А. Рогов расценивает головную татьбу как кражу людей «для любых целей, будь то продажа за пределы страны для совращения в иноверство или использование их в воровских делах» [372] .
369
См., например: Исаев И. А. История государства и права России. С. 162; Кошель П. А. История наказаний в России. История российского терроризма. М., 1995. С. 14.
370
См.: Колычева Е. И. Холопство и крепостничество (конец XV–XVI в.). М., 1971. С. 224–226.
371
См.: Зимин А. А. Россия на рубеже XV–XVI столетий (очерки социально-политической истории). С. 135.
372
Рогов В. А. История уголовного права, террора и репрессий в Русском государстве XV–XVII вв. С: 197–198.
Ю. Г. Алексеев же склонен видеть в головных татях похитителей свободных людей (мужчин или женщин) с целью их последующей продажи за рубеж [373] .
Другая группа ученых придерживается мнения о том, что головной татьбой являлась татьба, соединенная с убийством. В частности, Л. В. Черепнин предполагает, что если производить термин «головная» от слов «годовщина» («головшина»), т. е. убийство, обвинение в убийстве лица, его совершившего, – «головник», то можно допустить, что головная татьба – это воровство, сопровождавшееся убийством. К тому же, оспаривая толкование головной татьбы как кражи холопов, исследователь ссылается на конкретный пример из судебной практики конца XV в., показывающий, что похищение холопов и их переправка за рубеж (точнее, судя по материалам дела, подстрекательство холопов к побегу от господина за границу) не влекли за собой смертной казни [374] . С Л. В. Черепниным соглашается и С. И. Штамм, которая критикует интерпретацию головной татьбы как кражи холопов с сугубо классовых позиций, хотя и заявляет, что такая трактовка «не лишена основания» [375] .
373
См.: Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. С. 218.
374
См.: Судебники XV–XVI веков. С. 58.
375
Штамм С. Ж Судебник 1497 ц С. 43; РЗ. Т. 2. С. 70.
Представляется, что под головной татьбой следует понимать похищение свободного человека с целью его продажи в рабство. Это утверждение основывается на следующих двух соображениях. Во-первых, головного татя как похитителя людей определяет в своем переводе Судебника австрийский дипломат С. Герберштейн, посетивший Московское государство в первой трети XVI в. При этом он вряд ли мог допустить существенное искажение смысла головной татьбы, поскольку перевод для С. Герберштейна текста Судебника, а при необходимости и разъяснение применявшихся в нем понятий и обозначающих их терминов были сделаны теми (или тем), кто жил в эпоху действия данного закона и, разумеется, понимал их смысл. Во-вторых, квалификация головной татьбы как похищения свободного человека для продажи его в рабство находит подтверждение в двух нормативных правовых актах середины XVI в. и начала XVII в. Указ 1557–1558 г. [376] вводил уголовную ответственность за обращение вольных людей в холопство путем оформления на них поддельных холопьих грамот. Наиболее важное с точки зрения интересующего нас вопроса положение Указа заключается в предписании казнить виновных и их сообщников, «как и головного татя». Таким образом, законодатель ставил знак равенства между составлением подложных холопьих грамот и головной татьбой, что было вполне оправданно, если под головной татьбой понималось похищение людей для их продажи в рабство. Несмотря на разные способы посягательства на правоохраняемый объект, и в том и в другом случае налицо было одно и то же преступление – незаконное лишение человека свободы. Похожая норма закреплена и в Сводном Судебнике 1606–1607 гг. [377] В главе 150 грани 12-й этого Судебника говорится о наказании тех, кто по сговору с таможенниками будет оформлять на вольных людей подложные холопьи грамоты. Как и Указ 1557–1558 г., Сводный Судебник предписывает «тех людей и таможников казнити смертною казнью, как и головного татя».
376
Законодательные акты русского государства второй половины XVI – первой половины XVII в. № 28. С. 49.
377
ПРП. Вып. IV. С 482–542.
Характеризуя головную татьбу как похищение свободного человека с целью его продажи в рабство, мы присоединяемся к гипотезе Ю. Г. Алексеева о том, что прежде всего имелась в виду продажа похищенного за границу – крымским или казанским татарам. Обращая внимание на эпоху составления Судебника 1497 г., автор справедливо замечает, что в тех конкретных исторических условиях такие действия не могли восприниматься иначе как «тягчайшее преступление», ибо «жертва головного татя теряет не только свободу, но и родину, и православную веру – похищенный становится безродным невольником на восточном работорговом рынке». Именно этим объясняется «жесточайшее наказание» за головную татьбу [378] .
378
См.: Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. С. 218.
Аргумент Л. В. Черепнина о неприменении смертной казни к похитителям холопов, с одной стороны, никоим образом не опровергает наш вариант толкования головной татьбы, поскольку в приведенном судебном примере в качестве похищенных фигурируют холопы, а не свободные люди, а с другой стороны, данный аргумент никак не подкрепляет собственную позицию Л. В. Черепнина, которая нам кажется чисто умозрительной.
В отношении состава статьи, предусматривающей «государское убойство», почти все ученые согласны с тем, что речь идет не об убийстве государя как монарха, а об убийстве зависимым человеком своего господина. В понимании же субъекта преступления и потерпевшего единства не наблюдается. Одна группа ученых настаивает на том, что государским убойцей являлся крестьянин, убивший своего землевладельца [379] . В обоснование такой позиции Л. В. Черепнин отмечает, что в юридических актах XV в., в частности в Псковской судной грамоте 1467 г., слово «государь» часто используется в значении землевладельца и владельца крестьян [380] . Ю. Г. Алексеев, ссылаясь на памятники права, ставит под сомнение подобную трактовку, замечая, что «для крестьянина, жившего в вотчине или поместье, владелец вотчины вовсе не являлся «государем»…«Государем» владелец вотчины был только по отношению к лично зависимым слугам – холопам разных категорий». Поэтому, делает вывод Ю. Г. Алексеев, государское убойство означало убийство холопом своего господина. При этом убийца мог быть вовсе не «классовым борцом», как было принято считать в советской историографии, а обычным уголовным преступником, мстителем за личную обиду и т. п. [381]
379
См., например: История отечественного государства и права: курс лекций / под ред. Ю. М. Понихидина. Саратов, 2009. С. 64.
380
См.: Судебники XV–XVI веков. С. 57.
381
См.: Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. С. 208–209.
Повышенная общественная опасность рассматриваемого преступления предопределялась двумя факторами. Главным из них было то, что убийство холопом своего господина разрушало «одну из основ всего средневекового общества, базировавшегося на строгой иерархии» [382] . По словам П. Колосовского, такое убийство представляло собой «явное восстание против законных властей», имевшее «характер весьма опасный для государственного спокойствия», а потому оно «никогда не могло быть терпимо правительством и наказывается всегда примерно – в высшей степени». Другая же причина заключалась в том, что между господином и холопом «проходила не одна сухая связь власти и подчинения, а еще семейное начало: несвободные считались домочадцами господина, который в этом смысле является отцом как глава семейства. Отсюда кроме повиновения все члены фамилии должны быть связаны с ним сердечным чувством уважения, любви, почтения. Поэтому отвергший их и осмелившийся восстать против власти, которой он должен повиноваться сколько по повелению положительнаго закона, столько же и по внутреннему убеждению, судится и по нравственным мотивам так же строго, как отцеубийца» [383] .
382
Там же. С. 208–209.
383
Колосовский П. Очерк исторического развития преступлений против жизни и здоровья: Опыт исследования по русскому уголовному праву. М., 1857. С. 190.