Итальянец
Шрифт:
— Если вы согласитесь выслушать доводы, свидетельствующие о невинности моей дочери, вы неизбежно поймете, синьор, что, как бы низко я ни пал, я все же приложил все старания, чтобы по возможности устранить зло, которому сам способствовал. Вы согласитесь, что сообщенное мной чрезвычайно существенно для душевного покоя маркиза ди Вивальди, какими бы высокими ни казались теперь его положение и богатство.
Последняя фраза Скедони грозила свести на нет весь эффект предыдущей: маркиз, чья гордыня была уязвлена, шагнул было к двери, но вновь остановился и, руководствуясь предположением, что дело, о котором упомянул Скедони, так или иначе связано с освобождением сына, согласился выслушать признания монаха.
Отец
Скедони меж тем явно изнемогал под бременем пытки, на которую обрек себя сам; лишь величайшим усилием воли он смог подвергнуть отца Николу столь пристрастному допросу, каковой почитал всенепременно надобным. Покончив с дознанием, он откинулся на подушку и смежил веки; мертвенная бледность разлилась по его осунувшимся чертам; Вивальди — и не он один — на мгновение подумал, что перед ним умирающий: даже служитель, тронутый состоянием больного, подошел, дабы подать ему помощь, но тут исповедник, словно вернувшись к жизни, снова открыл глаза.
Маркиз, ни словом не обмолвившись о признании отца Николы, тут же потребовал поставить его в известность о тайных сведениях, связанных, по мнению Скедони, со спокойствием дома Вивальди; Скедони обратился тогда к стоявшему близ него служителю с вопросом, присутствует ли здесь секретарь инквизиции, который, согласно его просьбе, должен был закрепить на бумаге все, что исповеднику предстояло сообщить. Получив утвердительный ответ, Скедони поинтересовался, кто еще находится в камере, и добавил, что для его показаний необходимы свидетели со стороны инквизиции; выяснилось, что помимо двух служителей в камере присутствует еще и инквизитор, а этого более чем достаточно для требуемой цели.
Тогда секретарь попросил лампу; но поскольку доставить ее немедленно было нельзя, вместо нее принесли пылающий факел одного из стражников, стоявших снаружи в темном коридоре; при отблесках пламени Скедони смог распознать тех, кто собрался в его мрачном узилище,
Все приготовились выслушать повесть Скедони, но сам он, казалось, не был к ней готов. Некоторое время он недвижимо покоился на ложе с закрытыми глазами, не произнося ни слова, однако быстрые изменения в его лице свидетельствовали о сильнейшем внутреннем волнении. Затем, сделав над собой огромное усилие, Скедони рывком оторвал голову от подушки и, опершись локтем на постель, приступил к исчерпывающему описанию всех тайных козней, чинившихся им против Вивальди. Скедони сознался, что именно он и есть тот самый анонимный обвинитель, по доносу которого юноша был арестован Святой Палатой, и что обвинение в ереси, возведенное им на Вивальди, от начала до конца является лживой и злонамеренной выдумкой.
Получив подтверждение своих догадок относительно личности наветчика, Вивальди сразу же увидел, что это обвинение нимало не походит на то, которое было предъявлено ему в часовне Сан-Себастьян и которое было направлено и против Эллены; юноша не замедлил потребовать подробного объяснения. Скедони признал, что лица, захватившие Вивальди в часовне, не состоят на службе в инквизиции; поводом для ареста послужило обвинение в попытке обручиться с монахиней, целиком измышленное им самим, — с той целью, чтобы нанятые им головорезы могли увести Эллену с собой без противодействия со стороны обитателей монастыря, в котором она тогда пребывала.
На вопрос Вивальди, зачем понадобилось похищать Эллену столь хитроумным образом, если Скедони, считая ее своей дочерью, мог бы обойтись безо всяких уловок, духовник ответил, что в то время он ничего не знал о существующем между ними кровном родстве. Но на дальнейшие расспросы, зачем и куда отвезли Эллену, а также о том, каким образом он обнаружил, что Эллена приходится ему родной дочерью, Скедони ничего не ответил; он в изнеможении откинулся на подушки, обессиленный нахлынувшими воспоминаниями.
Признания Скедони были тщательно записаны рукой секретаря и официально заверены присутствовавшими свидетелями — инквизитором и двумя служителями; так Вивальди убедился, что его невинность доказана тем самым человеком, который вверг его в застенки инквизиции. Но его радость при мысли о скором освобождении сразу померкла, едва только он вспомнил, что Эллена — дочь Скедони, убийцы, обреченного, отчасти при его посредничестве, на страшную и позорную смерть. Однако же в надежде, что Скедони в своих притязаниях быть отцом Эллены погрешил против истины, Вивальди потребовал, во имя своей долгой привязанности к ней, полного объяснения всех обстоятельств, связанных с раскрытой тайной ее происхождения.
При этом публичном изъяснении сыном своих нежных чувств по надменному лицу маркиза скользнула тень, что пресекло дальнейшие расспросы Вивальди; маркиз же с явным нетерпением устремился к выходу.
— Необходимость в моем присутствии отпала, — проговорил он. — Заключенный завершил показания по единственному вопросу, который мог меня интересовать; поскольку его признания целиком обеляют моего сына, я прощаю виновнику все страдания, причиненные его ложным доносом мне и моей семье. Документ, содержащий только что заслушанные нами показания, вверяется вашему попечению, святой отец, — добавил маркиз, обращаясь к инквизитору. — Вам надлежит представить его в Святую Палату, с тем чтобы невиновность Винченцио ди Вивальди сделалась очевидной и чтобы он мог выйти из заточения без отлагательств. Но сперва я прошу копию этих показаний, равным образом заверенную присутствующими здесь свидетелями.