Итальянец
Шрифт:
Поиски, хотя и безуспешные, тем не менее продолжались — и маркиз уже едва ли не оплакивал сына как мертвого, как вдруг однажды ночью обитателей дворца Вивальди разбудил отчаянный стук в главные ворота. Громкий стук не прекращался ни на секунду, и, прежде чем привратник успел на него откликнуться, потревоженный маркиз, окна покоев которого смотрели на двор, послал слугу из прихожей выяснить причину переполоха.
Тут же из передней донесся возбужденный голос: «Мне нужно немедленно видеть маркиза; он не будет сердиться, что его разбудили, когда обо всем узнает», — и не успел маркиз распорядиться, чтобы никого к нему ни под каким предлогом не впускали, Пауло — изможденный, грязный, оборванный — уже стоял у него в кабинете. Его бледное, испуганное лицо, изодранная одежда и вся его повадка —
едва переступив порог, Пауло боязливо оглянулся и прислушался, словно беглец,
— Я, ваша светлость, — продолжал Пауло, — потому явился сюда, что мне не позволили быть вместе с синьором, и толку оставаться там больше не было никакого. Сам я едва-едва оттуда выбрался; нелегко было бросать хозяина в этих мрачных стенах — и я ни за что бы так не поступил, если бы не надеялся на вас, ваша светлость; может быть, узнав, где сейчас находится синьор, вы его вызволите оттуда. Но, ваша светлость, нельзя терять ни минуты, потому как если кто угодит в когти инквизиторов, нипочем не угадаешь, когда им взбредет в голову растерзать свою жертву на мелкие кусочки. Приказать запрягать лошадей, чтобы скакать в Рим, ваша светлость? Я готов снова отправиться в путь хоть сию минуту.
Неожиданность такого известия об единственном сыне могла бы ошеломить человека и с более крепкими нервами, нежели маркиз; потрясенный до глубины души, он не сразу мог решить, что именно следует предпринять в первую очередь и как отвечать на настойчивые требования Пауло. Однако, когда маркиз достаточно пришел в себя, чтобы подробнее расспросить слугу о положении Винчен-цио, он осознал необходимость безотлагательного путешествия; сначала, впрочем, благоразумно было посоветоваться кое с кем из друзей, чьи связи в Риме могли бы в значительной мере способствовать успеху дела, ради которого маркиз стремился туда, но все это можно было сделать только утром. Тем не менее маркиз отдал распоряжение приготовить все, дабы по первому слову отправиться в путь без малейшей задержки; выслушав исчерпывающий отчет Пауло о былых и нынешних злоключениях Вивальди, он отпустил его до утра на отдых.
Пауло же, хотя и очень нуждался в восстановлении сил, был слишком взбудоражен для того, чтобы спокойно улечься спать; выказанный им при встрече с маркизом страх проистекал скорее от нетерпеливой спешки, нежели от сколько-нибудь ясного предвидения новой опасности. Своим освобождением Пауло был обязан молодому стражнику, ранее отставленному от охраны его камеры; однако с помощью тюремщика, которому Вивальди, возвращаясь с заседания трибунала, вручил тайком деньги, удалось возобновить прежние сношения между узником и этим стражником. Природная доброта его не слишком соответствовала его должности; чувствуя себя несчастным при исполнении своих обязанностей, он решился бросить службу до истечения срока. Он полагал, что участь тюремщика почти так же печальна, как участь пленника. «Я не вижу разницы между ними, — говаривал он, — разве только узник бодрствует по одну сторону двери, а часовой — по другую».
Вознамерившись вырваться на свободу, он посовещался с Пауло, чья добрая душа и чувствительное сердце, столь редкие среди окружавших юношу людей прямо противоположного склада, завоевали его доверие и любовь; тщательно разработанный план побега осуществлялся как нельзя более удачно, и только упрямое стремление Пауло добиться невозможного едва не погубило все предприятие. По словам Пауло, сердце его не позволяло ему покинуть хозяина в заточении, а самому искать безопасности на свободе: для очистки совести он обязан рискнуть головой. Поскольку связываться с охранниками Вивальди, ввиду их свирепости, представлялось делом заведомо безнадежным, Пауло вздумал перелезть через стену во двор, куда выходило зерешеченное окно темницы Вивальди. Но если с высокой стеной Пауло справился, то решетка ему не поддалась; и эта безрассудная попытка едва не стоила слуге не только свободы, но и самой жизни.
Когда наконец Пауло все-таки проделал опасный путь по глухим закоулкам и очутился уже по ту сторону тюремных преград, он вдруг уперся намертво — и его спутник тщетно пытался заставить его двинуться дальше. Битый час Пауло бродил в тени бастионов, плача и причитая и, несмотря на явную опасность, беспрерывно выкликая имя обожаемого хозяина; возможно, он пребывал бы в таком состоянии гораздо дольше, если бы забрезживший рассвет
Знатность маркиза, а также влияние, которое он имел при неаполитанском дворе, позволяли надеяться, что Святая Палата должна прислушаться к его ходатайству и незамедлительно освободить Вивальди, но еще более весомым подспорьем представлялись связи, какими граф ди Маро, друг маркиза, располагал в высших кругах Римской церкви.
Однако на прошения, поданные инквизиторам, маркиз не получил ответа так скоро, как ему бы хотелось; он пробыл в городе более двух недель, прежде чем ему разрешили свидание с сыном. При встрече их взаимная привязанность возобладала над всеми тягостными воспоминаниями прошлого. Состояние Вивальди, его изнуренный вид, вызванный ранением в Челано, от которого он еще не вполне оправился; его заточение в унылой, гнетущей душу тюрьме всколыхнули в маркизе отцовскую нежность; заблуждения сына были прощены — маркиз почувствовал в себе готовность пойти на любые уступки, от которых зависело счастье сына, лишь бы только удалось вернуть ему свободу.
Вивальди, узнав о смерти матери, пролил горчайшие слезы, раскаиваясь в причиненных ей треволнениях. Безрассудность ее притязаний была забыта, ее провинности оправданы; к счастью для душевного спокойствия Вивальди, он никогда не догадывался о глубине преступных замыслов маркизы; услышав о том, что последней ее волей было способствовать счастью сына, Вивальди испытал острую боль при мысли, что помешал ее счастью, и ему пришлось вспомнить об обращении маркизы с Элленой, когда та находилась в монастыре Сан-Стефано, прежде чем он сумел примириться с самим собой.
Глава 11
И в смерти — твой.
Шекспир
Около трех недель минуло со времени приезда маркиза в Рим, но никакого определенного ответа на его прошение из инквизиции не поступило; наконец он и Вивальди получили приглашение посетить в темнице отца Скедони. Встреча с человеком, который причинил столько страданий их семье, представлялась маркизу чрезвычайно тягостной, однако уклониться от вызова было нельзя — и в назначенный час он вошел в камеру Вивальди; затем в сопровождении двух служителей они вместе проследовали к Скедони.
В ожидании, пока стражники отопрут бесчисленные засовы, Вивальди трепетал от волнения, охватившего его теперь с новой силой: ведь ему предстояло вновь увидеть злосчастного монаха, который объявил себя отцом Элле-ны ди Розальба. Маркиз испытывал чувства иного рода: к нежеланию лицезреть Скедони примешивалось любопытство относительно повода, послужившего основанием для вызова.
Дверь распахнулась настежь; первыми вошли служители, маркиз и Вивальди — вслед за ними, и взорам их предстал Скедони, простертый на ложе. Он не поднялся им навстречу и только склонил голову в знак приветствия; лицо его, освещенное скудными лучами солнца, проникавшими сквозь тройную оконную решетку, выглядело еще более мертвенным, чем обычно; глаза его глубоко запали в глазницы; иссохших черт, казалось, уже коснулась смерть. Вивальди, взглянув на него, застонал и отвернулся; но затем, пересилив себя, приблизился к ложу.