Итальянская записная книжка
Шрифт:
— Кажется, нет. А вообще, Маша, вы не должны влезать в эти мои дела, — Артур убрал руку, словно для того, чтобы поправить воротничок рубашки.
— А воспоминание Пеппино об американских моряках в Неаполе? Правда, вас не было рядом, я вам этого не перевела. Рассказать?
Он кивнул.
Маша некоторое время молчала, глядя в окно.
— Где же ваша история? — спросил Артур. Он чувствовал себя негодяем.
Безучастным голосом она рассказала о том, как американские моряки Шестого флота любили таскаться по неаполитанским барам, напивались до полусмерти. Воры вытаскивали у них бумажники. Потом продавали матросов другим ворам, которые снимали с пьяных верхнюю одежду и в свою очередь продавали своих жертв третьим воришкам. Те уже вытаскивали их на улицу, раздевали догола. После чего совершенно голых пьяниц полиция отвозила в комендатуру.
Слушая её, Артур тоже смотрел в окно на проплывающие под высоким откосом железнодорожной насыпи поля небранной кукурузы, на лоснящиеся ленты шоссе.
«Обидел её. Смертельно, — думал он. — Но держись, старина. У нас с ней нет будущего. Такого, как у Джулио и Карлы с их пятью детьми один другого лучше, с их семейным очагом, праздником изготовления помароллы… Бедная девочка, не понимает, что я, как развалины римского Форума — обломки колонн, былой славы.»
Вскоре она привалилась виском к подголовнику сиденья, вроде бы заснула. Во всяком случае, глаза были закрыты.
«Так должно было случиться, — продолжал думать Артур. — Вот почему это чувство тревоги… До сих пор всё было хорошо, просто… Спрашивает, что я записываю, зачем?»
Артур Крамер и сам толком не ведал, зачем он ведёт эти записи. Никогда, кроме школьных лет, не вёл дневников. Никогда ничего не записывал, находясь дома. Но как только жизнь вырывала из привычного ритма будней в путешествие, которое всегда было для него праздником, непременно захватывал с собой записную книжку. Потом из отрывочных записей порой рождались книги или стихи.
Он потрогал торчащий из кармана джинсов толстый переплёт записной книжки, как трогают рукоять пистолета. И заметил, что Маша смотрит на него.
— Когда брала билеты на вокзале Термини, купила в киоске по упаковке сока, абрикосовый и апельсиновый, и ещё по бутерброду. Она пригнулась к стоящей у ног сумке, вынула оттуда пакет с провизией.
— Спасибо, Машенька.
Треугольный сэндвич с очищенными креветками был вкусен, как и натуральный апельсиновый сок, потягиваемый через пластиковую трубочку. И поезд все-таки мчал не куда-нибудь, а в Венецию.
— Спасибо, Машенька, — ещё раз сказал Артур.
Она молча забрала из его рук опустевшую картонку от сока, спрятала в пакет. Потом проговорила:
— Вы ещё не знаете, с вокзала дозвонилась моим московским друзьям Алессандро и Марии–Стелле. Через сутки ждут нас во Флоренции.
— Прекрасно, — ответил Артур. Безотчётное чувство тревоги, поднявшее его в предрассветный час, вновь почему-то затрепетало в нём.
Он снова глянул за окно. За то время, пока они разговаривали, небо поразительно изменилось.
Неправдоподобно высоко идеально чётким клином по небесной лазури медленно плыли ослепительно белые облачка с чуть синеватыми днищами. Клиновидное шествие сотен облачков было настолько торжественным и завораживающим, что он решил обратить на него внимание Маши.
Она снова дремала, уютно устроившись в кресле.
…Поезд пробивался сквозь хребет Аппенин, влетал в многокилометровые тоннели, выныривал в мир заросших плющом и ежевикой ущелий и опять его поглощала чёрная дыра очередного тоннеля.
Каждый раз, когда горы временно отпускали поезд на волю, картина небесного свода разительно менялась. Теперь уже Гималаи витых снежно–белых облаков, отделённых друг от друга, словно стояли на коленях вокруг царственно светящего солнца.
— Маша, проснитесь! Скорей!
Она распахнула глаза, с тревогой оглядела Артура и, увидев, что он живой, невредимый стоит у окна, уснула.
А поезд, поглощённый новым тоннелем, опять летел в темноте.
«Что же это такое? — думал Артур. — Что-то библейское, жуткое. Захватывающая красота, величие. Тайна. Я видел какую-то тайну Земли и Неба.»
Когда же взору опять открылся небесный простор, Артур не поверил глазам. Единая, заполнившая собой все небо, завитая, как раковина, си- не–белая туча смотрела на землю двумя глазами, сквозь которые косо лились солнечные лучи.
Ярчайшая вспышка молнии ослепила Артура. Раздался оглушительный удар грома с мощными, незатихающими раскатами.
— Что это, дождик? — сонно спросила Маша.
Она тоже встала к окну.
Поезд уже бежал по зелёной, залитой ливнем равнине, до того плоской, что казалось, никогда не существовало ни страны гор, ни страны фантастических облаков. Небо с обвисшими клочьями туч стало низким.
Артур восторженно поделился с Машей тем, что ему довелось увидеть, пока она спала, рассказал о томившем с утра чувстве тревоги, о коленопреклонении облаков, о туче, похожей на Вавилонскую башню.
— Просто атмосферное явление, может быть, редкое. Кажется подъезжаем.
Хотя они стояли рядом, и Артур чувствовал своим плечом теплоту её плеча, он снова ощутил одиночество.
Ни прославленных каналов, ни гондол, ни дворцов не было видно.
Ровно в 16 часов поезд подошёл к перрону венецианского вокзала. Вокзал был как вокзал — утилитарное сооружение для приёма и отправки пассажиров.
С сумкой, стоящей у ног, Артур ждал под козырьком у выхода, пока она кому-то дозванивалась с вокзального автомата.
Дождь стихал. Непомерно большая, пустынная площадь лишь кое–где пестрела зонтиками пешеходов. К ступеням вокзала то и дело подчаливали такси, откуда выходили молодые и старые туристы в шортах, вытаскивали из багажников чемоданы на колёсиках.
Артур вглядывался в лица проходящих мимо него людей и был ошеломлён бросившейся в глаза разницей между этими то замкнутыми, то самодовольными личинами и открытыми лицами всех братьев и сестёр, которых он узнал в христианских общинах.