Из современной английской новеллы
Шрифт:
— Почему вы сказали — из бутеня?
Ему припомнилось, что он спросил тогда, как называются эти белые пушистые цветы. Он нарвал их и принес домой, и часто потом вспоминал об этом, хотя ему годами не доводилось больше бывать в полях, где цветет бутень.
Она пыталась заговорить с ним снова, но после минувшей ночи нужные слова не приходили ей на ум. Между ними воцарилось молчание, и мистер Майлсон инстинктивно почувствовал все, чем оно было наполнено: она видела себя и его — видела, как они в этот самый миг выходят вместе из отеля на этот вот яркий солнечный свет,
Поезд подошел к конечной станции. Захлопали двери; толпа пассажиров поплыла за окном по платформе. Они взяли свои чемоданы и вместе вышли из вагона. Проводник, внимание которого привлекли ее ноги, смотрел им вслед, пока они шли по платформе. Они прошли за контрольный барьер и расстались, разошлись в разные стороны. Она направилась к своей новой квартире, где, по ее расчетам, уже было приготовлено для нее молоко и последняя корреспонденция. Он — к своей комнате: к двум грязным тарелкам на сушилке для посуды, к вилкам с остатками яйца на зубьях и к маленькому вознаграждению в виде розового чека на пять фунтов, выглядывающего из-за фарфоровой кошки на каминной полке.
Как мы захмелели от пирожных с ромом
Суон де Курсей, облаченный в мятый твидовый костюм, предстал передо мной, перебирая в пальцах кончик потрепанного галстука, служившего ему, как видно, не один месяц еще и кушаком, и приветственно огласил дружелюбной площадной бранью четыреста кубических футов воздушного пространства, деликатно именуемых моей конторой. Суон не попадался мне на глаза уже несколько лет: он был из тех людей, которые частенько, без всякой видимой причины, исчезают из поля зрения и из Англии. Между нами говоря, можно было предположить, что его длительные отлучки являются в какой-то мере следствием тех невзгод, которые оставляли такой сокрушительный след на его обличье.
Когда он возник передо мной, мне бы следовало смекнуть, что я должен быть начеку. В том приподнято-возвышенном состоянии, в каком я в ту пору неизменно пребывал, мне были никак не к лицу те развлечения, которые Суон, по всей видимости, хотел мне предложить. Ибо, надо отдать ему должное, Суон никогда не появлялся с пустыми руками. Брать от жизни все, что можно, — по этой части Суон был большой мастак. И он неизменно весьма великодушно предоставлял и другим возможность участвовать в осуществлении его широких замыслов. На этот раз, сказал он, меня ждет приятный послеполуденный отдых. Я же со своей стороны объяснил ему, что не расположен к приятному послеполуденному отдыху, так как дел по горло и нет времени бить баклуши. Но Суон сидел на стуле, вооруженный до зубов своими доводами, и в конце концов я сдался.
Я написал записку и оставил ее на пишущей машинке: "Вторник, после полудня. Я — под ножом хирурга". А затем позвонил по телефону.
— Люси?
— Хэлло, Майк!
— Ну как ты?
— Все хорошо, Майк. А у тебя?
— У
— Спасибо, Майк.
— Нужно бы повидаться как-нибудь в ближайшее время.
— Да, конечно.
— Я надумал было пригласить тебя пообедать, да вот неожиданно объявился один старый, весьма почтенный друг…
— Очень мило, что ты так надумал.
— Ну да, вот понимаешь…
— Спасибо, что позвонил, Майк.
— До свиданья, Люси.
— До свиданья, Майк.
Суон концом разогнутой скрепки чертил что-то на полированной доске моего стола.
— По-моему, ты это не жене звонил, — сказал он.
— Жене? О нет, какой там.
— Ты еще не женат и вообще ничего такого?
— Нет.
— Отлично. У меня в отеле две девчонки. Говорят, что знают тебя.
И мы вышли на сентябрьское послеполуденное солнце для встречи с ними.
Мне кажется, здесь я могу немножко сплутовать. Моему воображению всегда рисовались шикарные машинистки-стенографистки с красивой фигурой и прелестным ротиком, чью голову легко можно вскружить бодрящим позвякиванием монет, — этакие благонравные девственницы, работающие в фирме "Питмен" и не возлагающие особых надежд на брачную лотерею. Легко могло случиться, что именно такого сорта девицы и взялись бы помогать нам прожигать жизнь в те послеполуденные часы. Но на деле оказалось, что это Марго и Джо — две дошлые художницы-иллюстраторши из модного журнала на глянцевой бумаге.
— Когда мне исполнилось одиннадцать лет, — сказала мне Джо, — я написала небезызвестную детскую книжку и сама нарисовала к ней все картинки. Кто-то надумал ее опубликовать, и это, само собой разумеется, страшно повредило мне в глазах окружающих.
— Должно быть, вы были необычайно развитым ребенком.
— Честно говоря, нет. Это же все было чудовищно плохо, как вы легко можете догадаться. Книжка увидела свет по чистой случайности.
— Джо придает огромное значение словам, — сказала Марго. — У нее подлинное чувство слова.
— Она чокнутая, — сказал Суон,
— Ах, бросьте, — сказала Марго.
Джо и Суон придвинулись друг к другу. Суон скучал и принялся рассказывать Джо анекдот. Марго сказала — явно для меня:
— Джо необычайно одаренная, я таких больше не встречала.
Я кивнул, меня это в общем-то мало интересовало. В баре было полно мужчин в форме: темно-серые костюмы, жилеты, белые рубашки, полосатые галстуки — знак принадлежности к какому-то клубу или учебному заведению.
— Хотите выпить, Марго?
— Неплохая мысль, — сказала Марго, и я протолкался к мокрой стойке и пустил десятишиллинговую бумажку плавать в луже пива. Когда я возвратился к Марго, она сказала:
— Давайте напрямик: что вы думаете о Найджеле?
О Найджеле? Я глотал пиво, чтобы оттянуть время, удивляясь про себя, зачем я пью это пойло, раз оно мне так противно. Потом сказал:
— Ну… Мне нравится ваш Найджел.
— Нет, правда?
— А что ж? Он в порядке. Я хочу сказать…
— Временами мне кажется, Майк, что Найджел самый скучный человек на свете.