Избранное в двух томах
Шрифт:
повторенную в печати формулу: «Жизнь летчика нам дороже любой машины». И
хотя очень скоро после рождения указанной эффектной формулы окружающая
действительность стала давать все больше и больше оснований усомниться в
незыблемой ценности Человеческой личности, я далеко не сразу освободился от
гипноза бесконечных повторений — «дороже любой машины» — во множестве
статей, речей, докладов. Сейчас, конечно, мне было бы приятно изобразить себя в
юности более умным
Да и попав в ЦАГИ, я по молодости лет задумался сначала не о степени
искренности упомянутого изречения, а только о самом понятии «ценность
машины». Впрочем, это «только» оказалось весьма существенным.
Один за другим возникали передо мной примеры самоотверженной борьбы
летчика-испытателя за сохранение попавшего в беду опытного самолета. Я уже
рассказывал об этом случае в начале своих записок — о том, как летчик-испытатель И. Ф. Козлов блестяще довел до своего аэродрома и благополучно
посадил
324
полуразвалившийся в воздухе опытный истребитель. Трудно, очень трудно было
спасти этот самолет. И уж конечно, если следовать официальной формуле о
сравнительной ценности человека и машины, Ивану Фроловичу следовало без
малейших раздумий прыгать на парашюте. А он поступил иначе, причем его
образ действий был решительно одобрен всеми окружающими.
Нет, тут явно было что-то не то! Казавшееся самоочевидным «жизнь
человека нам дороже. .» здесь ходу не имело или, во всяком случае, применялось
далеко не безоговорочно.
Помню, выслушав с открытым ртом рассказ о незаурядной посадке Козлова, я ощутил целый комплекс чувств: и, конечно, естественное восхищение отвагой и
мастерством летчика, и сожаление, что не видел этой посадки собственными
глазами и вот вынужден теперь довольствоваться рассказами очевидцев (я еще не
подозревал тогда, что вдоволь насмотрюсь — и со стороны и «изнутри» — на
подобные случаи и быстро перестану воспринимать их с телячьим восторгом), и, наконец, некоторое удивление. Удивление — по той же самой причине: из-за
бросающегося в глаза противоречия между тем, как меня приучили думать, и тем, как обстояло дело в реальной жизни.
До умения или, для начала, хотя бы потребности думать обо всем в жизни
самостоятельно нужно было еще дорасти — и каждому из нас, и обществу в
целом.
. .Но, может быть, поступок Козлова — исключение?
Нет, жизнь подбрасывала все новые и новые факты. Вот мастерски посадил
тяжелую машину на одно колесо при невыпустившемся втором С. А.
Корзинщиков. Вот А. И. Жуков, потеряв несколько километров высоты в
безуспешных попытках вывести из штопора заупрямившийся
Станкевич притащил на одном моторе за сотни километров к своему аэродрому
двухмоторный самолет, по всем данным, на одном моторе вообще горизонтально
не летящий.
Словом, это были уже не частные случаи.
Это была традиция, правило, норма поведения.
Откуда она взялась? Может быть, летчики-испытатели следовали этой норме
потому, что просто не придавали должной цены собственной жизни? Страдали
325
атрофией присущего всему живому инстинкта самосохранения? Тянулись к
самоубийству?
Конечно, нет! При всей своей юношеской поверхностности мышления я
быстро понял это. Дело обстояло иначе: испытатели того времени (как, впрочем, и все последующие поколения этой профессии) четко ощущали, что цена
опытной или экспериментальной машины понятие не только денежное (хотя и в
денежном выражении она тянет многие миллионы!). Более того, цена эта прежде
всего не денежная. В ней сосредоточен длительный (иногда многолетний) тяжелый труд большого коллектива, в ней заложен темп развития нашей авиации.
Если вдуматься — это ведь тоже жизни людей: жизни, потраченные на какое-то дело сейчас, жизни, сбереженные (или, наоборот, напрасно потерянные) в
будущих боях. Такое уже соизмеримо с судьбой экипажа опытной машины или
тем более одного летчика-испытателя. Место общих, хотя и выглядевших очень
гуманистическими, фраз занимал расчет. Расчет, может быть, жестокий, но
разумный. Так в бою, где какие-то человеческие потери так или иначе
неизбежны, задача командира заключается в том, чтобы свести их к возможному
минимуму и, уж во всяком случае, никогда не отказываться от того, чтобы
сберечь несколько жизней, отдав взамен одну.
Жестокая арифметика — скажет читатель. Жестокая и неправомерная!
Каждая человеческая жизнь бесценна, и аморально пускаться в расчеты, за
сколько других жизней можно ее отдать. . Но ничего не поделаешь: бывают
обстоятельства, которые заставляют не уклоняться от следования этой страшной
логике. Что делать, скажем, командиру, выводящему свою часть из вражеского
окружения и понимающему, что это удастся лишь при условии, если оставить
небольшую группу прикрытия отхода? Группу, практически обреченную.. Быть
гуманистом на практике иногда оказывается куда сложнее, чем в теории.
Не знаю, занимались ли мои старшие товарищи — летчики-испытатели
ЦАГИ — подобными расчетами. Скорее всего, нет. Но на практике каждый из