Избранное в двух томах
Шрифт:
отношению к Самусеву и вредно для дела было бы так расстаться с человеком, на
формирование которого, как испытателя, уже затрачено столько сил и средств.
Так или иначе, профессор, недовольно поморщившись, сказал:
— Ну ладно. Посмотрим.
336 Смотреть в подобных случаях, как известно, можно неограниченно долго.
Каждое следующее напоминание звучало уже не так категорически, как
предыдущее. Дел и без того было много. А вскоре ход войны
резко сократить объем испытательной работы, перенеся центр тяжести ее на
тыловые, находящиеся на востоке страны аэродромы.
Большая часть испытателей — в том числе и М. А. Самусев — разъехалась
по фронтам.
Но испытатели на войне — это уже другая тема.
Здесь же я вспомнил о досадной неудаче, постигшей нашего товарища — в
будущем заслуженного летчика-испытателя СССР, полковника Самусева, —
лишь для того, чтобы показать: иногда самые благородные стремления не
получают достойной оценки, если злое невезение делает их результаты
обратными задуманным.
* * *
Конечно, повторяю, если спасти гибнущую машину—и себя вместе с ней —
никакими средствами не удается, испытатель должен постараться спасти себя
самого. Он все-таки не пулеметчик-смертник, прикованный цепями к своему
пулемету!
Правда, известный в дореволюционные и первые послереволюционные годы
авиатор Б. И. Российский начал одну свою статью «Новый самолет и его
испытание» драматической фразой: «Не приходится говорить о том, что каждый
летчик несет за своей спиной неизменного пассажира — смерть». Но нельзя
забывать, что сказано так было на заре существования авиации, когда она
действительно была отчаянным, смертельно опасным видом спорта, пожалуй, в
не меньшей степени, чем отраслью науки и техники. Да и тогда даже, я уверен, большинство летчиков вряд ли подписалось бы под эффектной, но мрачноватой
концепцией Российского. Тем более никто не хочет считать себя заведомым
смертником в авиации наших дней.
Пафос самопожертвования ради самопожертвования среди летчиков-испытателей не в ходу.
И мы знаем немало случаев, когда в самый последний момент, буквально за
несколько секунд до взрыва или удара о землю, летчик успевал выброситься с
парашютом. Некоторые из наших товарищей — Сергей
337
Николаевич Анохин, Юрий Александрович Гарнаев и другие — совершили даже
не по одному, а по нескольку таких вынужденных прыжков.
Но, кроме всего прочего, чтобы спастись в последний момент, надо суметь
точно определить, когда этот «последний
легко, как может показаться с земли. Отдавая все сто процентов своей воли, внимания, искусства, всех моральных и физических сил борьбе за машину, летчик должен каким-то краем сознания (сверх упомянутых ста процентов) непрерывно оценивать: «Успеваю. . успеваю. . успеваю. .» И решительно
покинуть машину за секунду до того, как это «успеваю» сменится бесповоротным
—«Не успеваю!». Тут нужно если не спокойствие (так называемые железные
люди встречались мне в литературе, театре, кино, но не в реальной жизни), то
явно выраженная способность к тому, что я назвал бы управляемым азартом. Те
же, у кого элемент азарта в подобной ситуации заглушал элемент управляемости, увы, не успевали!. Так мы потеряли немало друзей — благородных людей, которым не хватило нескольких секунд времени, нескольких десятков метров
высоты, какой-то капли трезвого учета остающихся в их распоряжении резервов.
Что они думали в последние мгновения своей жизни? Этого мы никогда не
узнаем.
Впрочем, прошу прощения: иногда можем узнать! Можем узнать, что думает
настоящий летчик-испытатель, пусть (к счастью!) не в последние мгновения
своей жизни, но, во всяком случае, в мгновения, которые он считает
последними..
Я уходил в воздух на реактивном истребителе. Дело было в первые годы
существования реактивной авиации, и все ее приметы — от ранее непривычного
на борту самолета запаха керосина до небывалых скоростей полета —
воспринимались во всей остроте новизны. Взлетев и развернувшись на курс, обратный взлетному, я снова, в который уже раз, изумился, как быстро уплывает
под левое крыло аэродром, от которого я оторвался менее минуты назад.
Многокилометровая бетонная полоса взлетной дорожки была похожа на
белую чертежную линейку, положенную на буро-зеленый ковер. Сейчас на краю
этой линейки поблескивала какая-то еле заметная букашка.
338 В наушниках моего шлемофона что-то щелкнуло — это включился
радиопередатчик командного пункта, — и сразу же донеслось:
— Седьмой! Я — Земля. Взлет вам разрешаю. Все стало ясно: «букашка», которую я заметил, на самом деле новый опытный реактивный истребитель.
Испытывает его Анохин. Вот прослушивается в эфире и его глуховатый, хорошо
знакомый мне голос.
— Понял вас. Взлетаю.
Самого его взлета я уже не видел: моя машина тоже не стояла на месте. Пока