Избранное в двух томах
Шрифт:
стала держаться на несколько градусов выше, чем на левом. Заметьте: это были
именно особенности — называть их дефектом оснований пока не было, ведь
температура оставалась в пределах нормы, да и то, открыв правые заслонки
радиаторов несколько больше левых, температурные режимы обоих моторов
можно было сравнять.
346 Но от полета к полету это различие росло. Относить свои наблюдения за счет
одной лишь только дотошной испытательской въедливости было больше
невозможно.
Мотору устроили гонку на земле — гонку долгую, но совершенно
безуспешную: на земле он работал, по единодушному заключению всех
присутствовавших, не исключая и меня самого, «как часы». К сожалению, этого
нельзя было утверждать о его работе в полете — в воздухе мотор грелся с
каждым разом все сильнее и сильнее. Соответственно все более «громким
голосом» говорил об этом после каждой посадки и я.
И тут-то мои упорные доклады вдруг возымели неожиданный и очень
обидный для меня, прямо ошарашивающий эффект: командир эскадрильи
усмотрел в них, что я, выражаясь деликатно, не в должной мере рвусь в бой.
Глядя на вещи с дистанции многих лет, я сейчас могу понять его. Обстановка
в воздухе нелегкая: противник имеет явное превосходство в воздухе. Редкий
вылет проходит без боя, и редкий бой заканчивается без потерь. В часть приходит
новый человек — пойди поручись, что у него там делается в душе! А летать надо.
Самолетов и так не хватает. Не ставить же машину, о которой техники
докладывают как об исправной, на прикол только потому, что этому только что
пришедшему в полк придире что-то в ней не нравится.
— Следующий вылет я сделаю на вашей машине сам, — сказал комэск, явно
решив, что в данном случае надо не столько искать дефект в моторе, сколько
«воспитывать» летчика.
Такого оборота дела я не ожидал! Все мысли в голове мгновенно
перестроились на иной лад. Может быть, и в самом деле, думал я, здесь, на войне, надо отучаться от испытательского придирчивого отношения к машине?
Самолетов и без того мало. Так надо по крайней мере использовать те, что есть, не цепляясь к ним по ерунде. Не всякий принцип одинаково пригоден для любых
условий. Вот уж действительно дернул меня черт за язык!.
Тяжко было у меня на душе, когда на нашем полевом аэродроме взвихрилось
рычащее снежное облако, из его недр выплыла моя — или теперь она уже
347
не моя? — машина и, убрав шасси, с набором высоты красиво развернулась в
сторону линии фронта.
Что я скажу командиру, когда он через час вернется?.
Но он не вернулся. То есть, вообще говоря, к счастью, вернулся, но не через
час, а на следующий день и. . без
подозрения правый мотор. Над самой линией фронта он совсем отказал, и
попытка летчика пристроиться вынужденно на передовой истребительный
аэродром закончилась неудачно: противник без труда разобрался в происходящих
прямо у него на глазах событиях и штурмовым ударом группы истребителей уже
на земле добил охромевшую машину. Люди уцелели чудом.
Оказалось все-таки, что к технике надо относиться придирчиво. Даже когда
ее не хватает. Вернее, особенно когда ее не хватает. Попытка отступить от этой
позиции стоила нашему полку еще одной, столь нужной в жестокую первую
военную зиму боевой машины.
Моя репутация самолетного диагноста с тех пор сомнению не подвергалась; во всех неясных случаях подобного рода командир полка приказывал мне
проверить ту или иную машину в воздухе — чаще всего «заодно» с выполнением
боевого задания, — и заключение мое принималось как окончательное и
обжалованию не подлежащее. В этом тоже были свои сложности, но не о них
сейчас речь.
Долгие годы не мог я забыть своего самочувствия, когда, отставленный от
боевого вылета, стоял на аэродроме и ожидал возвращения улетевшей машины!
Ведь в том, что мотор неисправен, я был уверен на те же восемьдесят, девяносто, девяносто пять, но все же не на все сто процентов. И уж тем более трудно было
ожидать, что неисправность, если даже она действительно существует, так
решительно проявится именно в этом полете.
Тогда-то я впервые понял, что сколь ни сложен, бессмысленно рискован, неразумен может быть полет, лететь при всех этих условиях порой бывает
психологически легче, чем не лететь. Хотя, конечно, уходя по доброй воле при
подобных обстоятельствах в воздух, летчик проявляет не силу, а слабость.
348 Впрочем, не со мной одним случались такие казусы.
Стоило вспомнить фронтовую историю со злополучным мотором, как тут же, по ассоциации, в памяти всплыл и другой случай, происшедший с моим
товарищем Алексеем Николаевичем Гринчиком.
Незадолго до начала войны ему — еще сравнительно молодому тогда
испытателю — было поручено вести новый истребитель. Конструктор машины С, полный, энергичный мужчина со сверкающей металлом улыбкой, которую он
почти никогда не снимал с лица, поражал собеседников какой-то странной
комбинацией наивности и апломба. Последнее из этих свойств проявлялось
всегда и неизменно, а первое — как только разговор касался тем авиационно-технических и, в частности, испытательных.