Избранное в двух томах
Шрифт:
поверхность, луга, будто специально подставленного ему в тумане.
Везение! Потрясающее, сказочное везение!
Спокойно, как по аэродрому, катится, постепенно замедляя свой бег, самолет.
Еще совсем немного, и он остановится. Кажется, эта исключительно рискованная, как говорят, «лотерейная» вынужденная посадка окончилась благополучно.
Однако стоило этой естественной, но — увы! — преждевременной мысли
прийти летчику в голову, как он почувствовал резкий
Крутой разворот вправо.. И машина, врезавшись во что-156
то невидимое в тумане, замерла, неловко завалившись на бок.
Невезение! Невезение в самый последний момент, когда уже, казалось бы, так бесспорно обрисовалось везение!
Потирая ушибленное плечо, летчик выбрался из кабины на землю.
Кругом сплошной туман. Куда идти — неизвестно. И, решив переждать, пока
видимость улучшится хотя бы настолько, что можно будет отправиться искать
ближайший населенный пункт, летчик присел отдохнуть под нелепо задранным
крылом своего поломанного самолета.
Тишина, теплые лучи греющего даже сквозь туман солнца да и нервная
разрядка после пережитого напряжения быстро сделали свое дело: Бывалов
уснул»
Когда он проснулся, от тумана не осталось и следа. Самолет стоял, уткнувшись колесом в яму, единственную яму посреди огромного — по
нескольку километров в любую сторону — ровного луга. . Нужно было бы очень
точно прицелиться, чтобы, заходя на посадку при полной видимости, угодить в
эту яму нарочно!
Чего в этом полете было больше — везения или невезения, — сказать трудно.
* * *
Не всегда невезение в полете вызывает одну только досаду. Нередко —
спасибо ему и за это — оно в конце концов заставляет посмеяться.
За год до войны я заканчивал летные испытания первого в Советском Союзе
экспериментального самолета с так называемым трехколесным шасси. Создан он
был группой инженеров под руководством Игоря Павловича Толстых специально
для того, чтобы исследовать свойства такого шасси (в наши дни получившего
почти монопольное распространение) и отработать методику пилотирования
оборудованных им самолетов.
В аэродромном просторечии эта экспериментальная машина именовалась
«птеродактилем». Многие самолеты, кроме своих официальных наименований, начертанных на обложках технических описаний и употребляемых в
официальных документах, имели еще и прозвища, авторами которых были, конечно, механи-157
ки — великие любители меткого слова и острой шутки.
Большая часть этих кличек имела в своей основе созвучие. Так, самолет МИ-3 был быстро переименован
«ишаком», а пикирующий бомбардировщик Пе-2 — «пешкой» (хотя, если
исходить не из созвучия, а из сути дела, его следовало бы назвать «ферзем» или
по крайней мере «ладьей»).
Иногда поводом для той или иной клички служил внешний вид машины.
Один самолет с очень длинным и тонким фюзеляжем фигурировал у нас под
наименованием «анаконда» — его появление на аэродроме совпало с
демонстрацией в московских кинотеатрах занимательного фильма об охоте за
этой огромной змеей в дебрях Южной Америки. Впрочем, в ходе испытаний
«анаконды» поначалу не все было вполне гладко, так что полученное ею
прозвище вполне отвечало не одной только внешности.
А наш «птеродактиль» назывался так скорее всего по>, причине кажущейся
архаичности своих очертаний. В последние предвоенные годы мы уже прочно
привыкли к гладким, благородным, зализанным формам самолетов, а из нашей
трехколески во все стороны торчали всякие стойки, подкосы и растяжки, необходимые для того, чтобы от полета к полету изменять взаимное
расположение колес шасси и в конце концов найти наилучшее из всех
возможных.
По ходу испытаний приходилось выполнять немало заданий сугубо
экзотических: от посадок без выравнивания — своеобразного утыкания в землю с
полной вертикальной скоростью снижения до перескакиваний на разбеге и
пробеге через бревно, положенное на полосе, с целью спровоцировать — а затем, конечно, детально исследовать — вибрации типа «шимми», которым в некоторых
случаях подвержено носовое колесо трехколесного шасси.
Но все самые необычные номера были уже проделаны, когда в один
прекрасный вечер мы полетели на нашей трехколеске по одному из последних
оставшихся заданий. Наблюдателем в кормовой кабине был на этот раз сам
конструктор машины — И. П. Толстых.
Первые полеты «птеродактиля» неизменно привлекали внимание широкого
контингента зрителей и болельщиков. Но всякая новинка быстро приедается: на
158
смену ей в изобилии приходят следующие. И в этот вечер наш взлет никем уже
не воспринимался как сенсация.
Взлетев и набрав по прямой метров двести высоты, я посмотрел влево.
Воздушное пространство со стороны предполагаемого разворота было свободно.
Убедившись в этом, я, как положено, чуть-чуть прижал самолет — опустил