Избранное
Шрифт:
Немного погодя мы уже были на углу улицы Фландр и вскоре подошли к дому толстухи Жанны. У окна сидела немолодая перепудренная блондинка и вязала. На другой стороне зиял въезд в проулок, который вол к кузнице.
Я кивнул головой в сторону блондинки и предложил сначала заглянуть к ней. Как-никак она постоянно несет вахту прямо против единственного входа в кузницу, и я помнил, что в свое время черномазые парни с бицепсами принадлежали к числу лучших клиентов ее предшественницы, которая подбадривала их всякий раз, когда они объявляли забастовку или, напротив, решали возобновить работу. А коли так, блондинка должна быть в курсе последних новостей в области
Не успел он ответить на мой вопрос, как блондинка угадала наши намерения — отложив в сторону вязанье, она взбила обеими руками свои льняные космы и заняла привычное место за стойкой бара.
Я заказал три стакана портвейна и, желая показать, что мы старые клиенты, спросил, давно ли Жанна покинула эти края.
— Какая Жанна, дружок? — В глазах ее вспыхнуло любопытство, она подошла и села рядом с нами.
— Брюнетка, — сказал я. — Толстая. И было это пять лет назад.
Она сама и есть Жанна, сказала она, и живет здесь уже двенадцать лет. Не угодно ли нам взглянуть на ее документы? Пять лет назад она и в самом деле была брюнеткой, но теперь черные волосы вышли из моды. А что до полноты… Она встала, извлекла из сумочки фотографию и показала нам толстуху Жанну во всем том великолепии, которое я в свое время познал. Она уже не раз выигрывала пари у людей, не веривших, что это она. Похудела она так от диабета, недавно ей было совсем плохо, она стала как щепка — вот какая. И Жанна изо всех сил втянула щеки. Теперь немного получше.
— А пять лет назад я была чересчур толста, — заключила она. — У меня и сейчас всего больше, чем надо.
И в подтверждение своих слов она так сдавила талию, что остаток ее пышной груди взметнулся в корсете вверх.
Боорман попросил ее еще раз наполнить стаканы, предложив ей выпить что-нибудь другое, если портвейн вреден ей из-за диабета. Но она налила себе все того же портвейна, потому что в ее баре это самый дорогой товар, честно призналась она. Она видит, что имеет дело с благородными людьми, и к тому же ей надоело сидеть на диете.
Я сказал, что, на мой взгляд, она не так уж сильно изменилась, и тотчас же спросил, продолжает ли кузница работать, на что она ответила, что там дела идут неважно. Раньше там, бывало, работало до тридцати человек, а теперь только трое. Новые лифты там уже не производят с тех пор, как умер кузнец, а его сестре ампутировали ногу. Пробавляется кузница только ремонтными работами по заказам старых клиентов. Не повезло ее хозяевам и только. А ведь в свое время это была известная мастерская — о ней даже напечатали в журнале статью с фотографиями кузнеца, и его сестры, и всех рабочих. Даже диплом и тот сфотографировали. Может быть, мы не верим? Жанна тут же сняла со стены большую позолоченную рамку и вручила ее Боорману. На огромном листе картона были аккуратно наклеены иллюстрации, вырезанные из «Всемирного Обозрения» — одного из наших ста тысяч экземпляров. Они были расположены в виде симметричного ансамбля, а в центре красовалась группа рабочих во главе с самим кузнечных дел мастером. Ничего не скажешь, добротная была работа. Сверху золотыми буквами тянулась надпись:
Жанне Нуарфонтэн от персонала Кузнечной Мастерской П. ЛауверэйсенаЭту чудесную вещь ей подарили ко дню рождения. Она знавала всех этих парней. И какие это были клиенты! Вот от этого, бровастого, она в свое время слышала, что шли разговоры о превращении кузницы в акционерное общество или что-то в этом роде. Но в последний момент, должно быть, дело не выгорело, и все осталось по-старому. Упадок мастерской плохо сказался на делах самой Жанны. А теперь она слышала, будто госпожа Лауверэйсен собирается продать все свое имущество с молотка, но особой спешки, видно, нет, потому что объявления до сих пор не расклеены. Скорее бы уже это случилось — тогда на месте мастерской обоснуется другая фирма и, может быть, опять будут клиенты. А почему мы так интересуемся делами кузницы? Надо полагать, мы не судебные исполнители? — подмигнув, спросила она.
Когда она выговорилась, Боорман осторожно, словно ребенка, снял со своих колен раму, щедро расплатился и показал мне знаком, что пора уходить.
— Мы все же не зря потратили время у Жанны, — сказал Боорман. — Теперь мы знаем, что мастер Лауверэйсен отошел в лучший мир. В ином случае я, конечно, не преминул бы осведомиться о его здоровье, а такой промах загладить нелегко. Знать, что твоего клиента уже нет в живых, просто необходимо. Жаль, конечно, но чем труднее приходится человеку, тем он податливее. Теперь она совсем одна, и, если дела в кузнице идут прескверно, нашим девяти банкнотам обеспечен хороший прием. Таков мой прогноз.
В проулке слонялись две собаки, но такой своры, как пять лет назад, уже не было. Булыжник покрылся мхом — видно, по нему ходили куда реже, чем прежде, а дверь уже давно перестали красить. Мы долго дергали ее, пока она наконец растворилась, и мы вошли в сарай, который казался теперь куда более просторным, потому что прежних штабелей углового и листового железа там уже не было. Слева у стены за токарным станком стояли три парня, которые подняли головы, когда мы вошли, и небрежно кивнули, убедившись, что мы знаем, как пройти в технический отдел. Мы остановились у перегородки и заглянули в закуток через стеклянную дверь.
— Вон они! — прошептал Боорман, показывая глазами на большую груду журналов у задней стены. — По меньшей мере еще девяносто тысяч, — определил он, бегло прикинув кубатуру груды. И открыл дверь.
Госпожа Лауверэйсен была дома. Как только скрипнула дверь, мы услышали знакомый голос: «Сейчас спущусь!» Тотчас же раздался топот и стук и, взглянув наверх, мы увидели костыль, искавший опору на верхней ступеньке, затем — деревянную ногу, а вслед за ней и другую, настоящую. Госпожа Лауверэйсен спускалась по лестнице задом наперед, как и прежде, но теперь она делала это в три такта и со скоростью, свидетельствовавшей о большом навыке.
— Вот так. А теперь повернемся. Нале-во! — скомандовала она и, ловко орудуя костылем, повернулась к нам лицом. Она даже раскрыла было рот, но привычное «добрый день, господа» застряло у нее в глотке. Тем не менее она обрела присутствие духа еще до того, как Боорман мог отбарабанить заготовленную речь. Я же с облегчением услыхал наконец ее голос — признаться, я боялся, что она лопнет от злости.
— Я покамест еще не испытываю недостатка в экземплярах, господин Боорман, — решительно заявила она, указывая рукой на груду, в которой, по нашей приблизительной оценке, было девяносто тысяч журналов.