Избранное
Шрифт:
Когда мы вошли в аукционный зал, там уже сидело с полсотни людей, среди них здоровенные парни, которых я мысленно зачислил в категорию кузнецов. Еще там было несколько теток, видимо старьевщиц; я заподозрил их в том, что они тоже пришли сюда ради бумаги. Рядом со мной сидела бабенка, жевавшая бананы. Я заметил и людей весьма неопределенного обличья, которые, возможно, пришли сюда просто из любопытства, а у стены в конце зала торчал полицейский. В передней части зала, на возвышении, стоял стол с деревянным молотком и стул. Время от времени показывался какой-то человек и смотрел,
Затем он приступил к распродаже имущества в строгом соответствии с порядком, в каком оно значилось в газетном объявлении, так что прошло довольно много времени, пока очередь дошла до бумаги. На некоторые предметы с трудом находились покупатели, другие же вызывали ожесточенную схватку. Так, например, из-за дурацких кузнечных мехов чуть было не передрались два претендента, каждый из которых уверял, что именно он назвал последнюю цену.
— Купить-то легко, — шепнул мне Боорман, — но как потом избавиться от этой бумаги? Я не хотел бы ее забирать. Самое лучшее было бы сразу же уступить ее кому-либо из конкурирующих скупщиков. Постарайтесь запомнить их в лицо, и при выходе из зала я кого-нибудь из них заарканю. В крайнем случае я отдам им эту бумагу бесплатно…
— Четыре с половиной тысячи килограммов бумаги! — провозгласил нотариус. Он извлек из своего портфеля экземпляр нашего «Всемирного Обозрения» и раскрыл его, словно показывая, что журнал и внутри изготовлен из настоящей бумаги. И в это мгновение я в самом первом ряду увидел Ногу.
— Весь запас состоит из экземпляров этого журнала, — пояснил нотариус. — Глянцевая бумага высшего качества.
И этим, по существу, исчерпывалось все, что можно было сказать о товаре. Воцарилась тишина, словно никто не хотел первым начинать военные действия, пока наконец один верзила, которого я принял за кузнеца, не произнес робким голосом:
— Сто франков.
И сразу же стало ясно, кого из присутствующих интересует бумага: одни встали со своих мест, другие заметно насторожились, третьи вдруг застыли на месте. Моя соседка держала в руках недоеденный банан, но больше не брала в рот ни кусочка.
— Сто пятьдесят, — сказал кто-то позади нас, после чего первый выкрикнул:
— Двести!
Эти двое попеременно предлагали все большие и большие суммы, и, когда верзила дошел до двухсот восьмидесяти, его конкурент накинул последние десять франков. Уже казалось, что окончательной ценой будут двести девяносто франков, но тут моя соседка, которая все утро молча жевала, вдруг подняла кверху свой очищенный банан, чтобы привлечь внимание нотариуса, и спокойно предложила триста пятьдесят. Она была так уверена в том, что никто не посмеет перекрыть эту огромную цену, что тотчас же запихала в рот последний кусок банана, а кожуру отшвырнула ногой под стулья. Человек, предложивший первую цену, обернулся к ной с приветливой улыбкой, словно гордясь ее победой над собой.
Нотариус, видимо, тоже понял, что вопрос уже решен, и взял в руки молоток.
— Триста пятьдесят… Кто больше?
Боорман встал и вытянул руку, как Муссолини.
— Восемь тысяч пятьсот франков! — прогудел он своим низким басом.
Моя соседка вытаращила на него глаза, поперхнулась, закашлялась, безуспешно попыталась подавить смех и, наконец, разразилась диким хохотом. Публика в зале тоже начала смеяться, так что задрожали стекла. Все повскакали со своих мест.
— У-лю-лю! — заорал кто-то.
— Вон из за-ла! Вон из за-ла! Вон из за-ла! — скандировали скупщики бумаги, сопровождая свои выкрики ритмичным топотом ног.
Нотариус забарабанил молотком по столу, и, когда шум несколько утих, послышался его голос.
— Сударь, — воскликнул он, — я вас убедительно прошу не нарушать общественного порядка! Здесь не балаган!
Полицейский оторвался от стены и неторопливым шагом направился к нам. Нога обернулась и пристально посмотрела на нас.
— Повторяю: восемь тысяч пятьсот! — заревел Боорман. — Вы что, оглохли? Объявите, что покупка, за мной!
— Миллион восемьсот пятьдесят тысяч франков! — неожиданно заорал человек в котелке, вскочив на стул.
Это предложение было встречено громкими криками «ура». То, что Боорман крикнул в ответ, уже нельзя было расслышать, но я видел, как растерянный нотариус подал своим молотком знак, и полицейский схватил Боормана за плечо.
— Пошли! — сурово проговорил он.
Боорман был невысок ростом, но обладал поистине богатырской силой. Как-то раз во время уборки он поднял бюст Леопольда II — тяжелую мраморную глыбу, которую я не мог сдвинуть с места, — и один вынес его из Музея Отечественных и Импортных Изделий в коридор.
Он взглянул на ухватившую его руку и стряхнул ее с такой силой, что полицейский, потеряв равновесие, растянулся во весь рост между стульями. Каска свалилась с его головы и, покатившись по полу, несколько раз перевернулась, а затем встала, как цветочный горшок.
Все расступились вокруг Боормана, словно отшатнувшись от сумасшедшего. Полицейский тотчас же вскочил на ноги и снова нацепил на себя каску, предварительно смахнув с нее пыль рукавом. Он перелез через стул, вытащил свою резиновую дубинку и стал осторожно приближаться к Боорману.
— Дурошлеп! — воскликнул чей-то голос, и тотчас же все принялись кричать хором: «Ду-ро-шлеп! Ду-ро-шлеп!», а потом снова: «Вон из за-ла! Вон из за-ла!».
Неожиданно на Боормана, безуспешно пытавшегося перекричать этот шум, сзади накинулся тот самый верзила, который предложил первые сто франков.
Я прекрасно понимал, что мой священный долг — схватить за горло этого мерзавца, но у меня тряслись колени, а руки беспомощно повисли — грубая сила всегда завораживала и парализовала меня.
— Скорей! Наручники! — завопила любительница бананов.
И в мгновение ока полицейский защелкнул наручник на правом запястье Боормана. Скупщик бумаги схватил его за левую руку, но тут же отпустил ее, отброшенный в сторону.
— Я пойду, — сказал Боорман и решительно зашагал к двери, волоча за собой полицейского.